— В прямом. Наши ее туда заперли.
— Понял, не дурак. Просматривают?
— Да.
— И есть что-нибудь?
— СМЕРШ ею интересуется. Дед обещал, что отобьет.
— Ну а что? Будет свой человек в контрразведке.
— Ага, Витя. Там что, дураки: зная, что она с разведкой тусуется, да еще со спецназом, допустят к информации?
— Так они эту информацию от нас и получают.
— В том-то и дело, что от нас. Но добытой нами информацией они не хотят делиться с другими. А в случай чего опять же нас привлекают.
— Вот не понимаю я, вроде делаем одно дело, а каждый сам по себе.
— Знаешь такую басню: "Однажды лебедь, рак и щука..."? Так вот, я иногда удивляюсь, как наш воз еще едет?
Так, разговаривая в большей степени о политике, мы подъехали к воротам спец. учреждения. Оставив машину, мы прошли вовнутрь, показав удостоверения. Веру держали в другом здании, отдельном от псих. больных и предназначенном специально для таких как Вера. В холле, показав опять удостоверения, мы вызвали ее. Спустившись к нам, она сначала не поверила глазам, а потом бросилась мне на шею.
— Алинка! — закричала она и принялась меня целовать. — Как я соскучилась! Я думала, ты про меня забыла.
— Ага, забудешь про тебя. Я сама три дня как вернулась. Вот, жениха тебе нашла.
— Привет, Витя! — она потянулась и дотронулась губами к его щеке.
"Надо же, имя не забыла", — подумала я.
— Ну что, дорогая, как у тебя дела? Вот, возьми, тут фрукты, то, что ты любишь.
— Спасибо, — она взяла пакет и чмокнула меня в губы. — Да никак! Заперли меня в эту дыру. Не позвонить, не выйти. Задают одни и те же вопросы каждый день.
— А ты главное не нервничай.
— А я и не нервничаю, я уже угораю. Приборы цепляют. Сдала все анализы. Ну а долго они меня еще мучить будут? И главное — ничего не говорят. Кивают головой, и все.
— Когда кивают — это значит хорошо, — сказал Седой.
— Вот всегда и кивают.
— Скажу по секрету, у тебя айкью очень высокий, — улыбнулась я. — Так что еще пригодишься. — Мы засмеялись.
— А вы как? Все нормально? Сделали то, что нужно?
— Сделали. Я там, Верка, чуть не сдохла, аж тошнить начало.
— Тошнить? А... — она опустила глаза на живот.
— Нет, такое переутомление. Сейчас все нормально.
— А ты тест покупала?
— У Маринки был. Все нормально.
Я так расчувствовалась, увидев Веру, что забыла, что Седой сидит рядом. И начала ей рассказывать про токсикоз. Так меня та история задела, что я до сих пор успокоиться не могла и хотелось поделиться с Верой. Верка опять обняла меня:
— Моя ты маленькая!..
— От Марины тебе привет.
— Ты видела ее? Как она?
— Как всегда, хорошо. Она со мной ходила.
— Хочу увидеть ее. Ужас, как я по ней соскучилась. Привет ей от меня, большой-большой.
Мы болтали, забыв про Седого. Я выплеснула все, что у меня на душе скопилось, а она — все, что у нее. При этом мы часто смеялись.
— Ой, Алинка, я даже не заметила. Как ты классно выглядишь в этом костюмчике! Такая красивая!
— Правда? Спасибо. А то от мужиков не дождешься. — Мы засмеялись.
Когда уже ехали, Седой спросил:
— Вот всегда не мог понять, как женщины могут так долго разговаривать и ни о чем?
— Не знаю, я тоже этого не понимал. Кажется, что ни о чем. На самом деле мы с ней передали очень много информации, которую мужчины не понимают. А вот сейчас я стала понимать.
— Вот раньше ты же так долго никогда не разговаривал. Да, нет, был...
— Я же говорю: женщины, в отличии от мужчин, не могут скрывать свои эмоции. Ты думаешь, женщине важно, чтобы ее услышали? Ей важно высказаться — то, что у нее на сердце. И не важно, услышали ее или нет, — я вздохнула. — Мужчина думает и говорит головой, а женщина — сердцем. Вот и весь ответ. И любит мужчина глазами и головой, а женщина — опять-таки сердцем. Мне так кажется. Я еще и сама не разобралась, что, кроме тела, нас отличает. Но мне кажется — все. Мы как будто с разных планет.
— А ты к кому себя сейчас относишь? У тебя...
— К кому я себя отношу? Не знаю. Но мне кажется, что во мне живут два человека: мужчина и женщина. Ты не думай, что я сошла с ума, и мне надо в соседний корпус от Веры. Но это так. Поначалу они не могли терпеть друг друга. Мужчина ненавидел это тело, ненавидел и не принимал все, что касается женского. А женщина не хотела мириться с тем, что мужчина делает, не видит в ней женщину, лишает ее всего женского. Поначалу я и сама думала, что с ума сошла, — я вздохнула. Он слушал, не перебивая. — Но они нашли золотую середину. Не смейся и не думай ничего. Когда все спокойно, то руководит этим телом женщина, со всеми своими эмоциями и желаниями. Но когда надо, она забирает и эмоции, и желания, и прячется глубоко, уступая место мужчине, у которого нет эмоций, они остались на полях боев, нет жалости к противнику. Потому что этот мужчина давно уяснил: не убиваешь ты — убивают тебя. Вот так они и живут в одном теле, — я вздохнула. — И знаешь, когда наверху женщина, мир кажется таким ярким, душистым. Хочется летать и петь. Но стоит на поверхность выйти мужчине — все краски меркнут, все меняется, мир кажется уже не таким, все хмурое и серое.
— Да, даже не знаю, что сказать. Но мужчине тоже надо иногда высказываться.
— Надо, вот сейчас я и высказался как мужчина. Ведь я уже вижу мир в черно-белых тонах. И мне уже не нравятся эта обувь и одежда, которые полчаса назад так радовали душу. Я уже почуял запах крови. Вышел мужчина, а от женщины осталось только тело.
Мы уже двигались по МКАДу. Движение было плотным, кое-где вообще останавливалось. Сзади кто-то посигналил, я посмотрела в зеркало. На хвосте висел "ландкрузер". Моргая фарами, он сигналил, требуя уступить дорогу.
— Да пошел ты в жопу!
— Что? — спросил он.
— Да вон, спешит козел! — сказала я, глядя в зеркало. — Все нервные, все спешат...
"Крузер", видимо, понял, что уступать дорогу я не собираюсь, ушел вправо, подрезав машины на соседней полосе, и вскоре оказался рядом с нами.
— Сейчас кого-то в больницу повезут, — сказала я спокойно.
— Думаешь?
— А ты что, не знаешь, что такие типы только силу понимают.
— Ну что, я только "за" и с удовольствием отправлю кого-нибудь.
— Без проблем, у меня это обычно "женщина" делает.
Они не видели, кто в салоне (мои стекла напрочь тонированные), но с "крузера" что-то махали.
— Ого, абреки! — сказал Седой. — А ну тормозни, я ему сейчас этот ствол в очко запихаю.
Справа раздался выстрел, Седой дернулся. Пуля, щелкнув по стеклу, куда-то улетела.
— Не очкуй, Седой, стекла "калаш" держат. Вот, смотри, что сейчас будет. Ну, ты же видишь, что стекла бронированные, ну и езжай ты дальше. Нет, он сейчас нас подрежет, и выйдут разбираться, всем табором.
— Нет, командир, честно, не могу я в городе. Мне на войне спокойней.
— Мне тоже.
"Крузер", зацепив мой кенгурятник, втиснулся в нашу полосу и остановился. Из дверей посыпались абреки.
— Седой, твои справа, мои слева, — дала я команду, и мы бросились из машины.
Первый летел ко мне пассажир с заднего сидения, он вытянул руку, видимо, хотел схватить меня за одежду. Я во встречном движении увела корпус влево и, схватив правой рукой его за пальцы, сильно заломила их вверх и начала опускать руку, одновременно прямой ногой нанесла удар второму в пах, вогнав туда острую шпильку каблука. Он ойкнул, раскрыл рот, глаза полезли из орбит.
Обведя первого вокруг себя в неудобной для него позе и завалив его на асфальт, не отпуская его руки, наступила на спину, силой надавив острым каблуком и подняв его вывернутую руку вверх. Левой рукой обхватив локоть, крутанула за ладонь, выворачивая плечевой сустав, и услышала характерный звук. Он заорал и тут же затих. Отпустив его, я подошла у водителю, который стоял на коленях, схватившись за пах, и, взяв его ухо, с силой припечатала к крылу его же машины. Плюнув на него, я посмотрела на Седого. Он тоже, расправившись со своим вторым, посмотрел на меня:
— Чисто!
— Чисто! — коротко перебросились мы словами.
Я включила поворот, и нас сразу впустили в ряд. Видимо, ни у кого не было желания нам мешать. Проезжая мимо тех, кого вырубил Седой, я увидела, что один лежит с голой задницей, а из нее торчит пистолет. Я, засмеявшись, посмотрела на него.
— Не люблю, когда меня оружием пугают, — улыбнулся он.
— Тебя домой? — спросила я.
— Знаешь, что мне дома делать? Пустишь переночевать? — с улыбкой спросил он.
— А приставать не будешь? — в тон ему спросила я и улыбнулась.
— А, к тебе пристанешь... Не хочу оказаться на месте того, кому ты шпильку в пах вогнала. — Мы засмеялись.
— Хорошее оружие, между прочим. Я поначалу носила широкий каблук, думала устойчивее, но когда научилась ходить и уверенно стала держаться, стала носить тонкие. Правда, сломать можно, но зато при правильном применении превращаются в смертельное оружие. Как и многие женские штучки.
— Но это-то я и сам знаю.
Сейчас опять на поверхность вышла женщина. Опять все казалось цветным, душа летала. Не смотря на то, что застряли в пробке.
Осмотрев двор, мы поднялись в квартиру.
— Ну что, проходи, располагайся, — сказала я и пошла переодеваться.
"Черт, что одеть?" — встал вопрос. Обычно я одевала либо халат, либо свою старую футболку. Но сейчас это не подходило, и то и то было слишком коротким. Увидев старое Маринино платье, простое х/б, я одела его. Оно хоть до колен доходило. Застегнув пуговицы, посмотрела на себя в зеркало. Завязав пояс, убрала все тряпки с постели, которые прошлый раз так и оставила.
— Слушай, Вить, а мне тебя и накормить нечем, — стоя перед открытым холодильником, громко сказала я. И тяжело вздохнула: — Совсем забыла.
— Это не проблема, сейчас схожу.
— Возьми ключи, я в ванную пойду! — закуривая сигарету, крикнула я. Тут зазвонил телефон. — Слушаю тебя! — звонил Егор.
— Привет, чем занимаешься?
— В ванную собралась, а ты мешаешь. Говори, что хотел?
— Ты дома? Просто хотел увидеться.
— Все, пока! — сказала я и отключила трубку.
У меня внутри все закипело. "Надо же? Это просто наглость: сначала топит, а потом увидеться", — расстегивая платье, негодовала я.
Глава двадцать первая
Генерал Мурзин вот уже несколько дней мучился одним вопросом: что происходит с Алиной? Она стала какая-то поникшая. Даже когда она вернулась из Эмиратов, у нее было больше оптимизма, чем сейчас. И это не смотря на все, что с ней случилось. Казалось бы, уже давно пора привыкнуть. Конечно, тот случай в Афгане сказался, но это ведь все поправимо. Он даже говорил на эту тему с супругой. Он вновь пролистал в памяти тот разговор, состоявшийся пару дней назад.
— Женя, оставь его в покое. Если он не хочет быть на этой должности, не заставляй. Сам пойми: он был здоровым сильным мужчиной. И в один момент стал хрупкой девушкой. Дело, скорее всего, не в физической форме, а в анатомии. Находясь в мужском коллективе, он, скорее всего, чувствует себя неполноценным. Ведь мужчинам, в виду их физиологии, всегда легче. У них нет таких проблем как у женщин.
— Но ведь остальные девушки служат и не считают себя неполноценными в этом плане.
— Ты генерал, а тупой. Мы и проблем никаких не видим, так, небольшие неудобства, не более того. Мы выросли с этим. Мы знали, что так будет. Мы учились жить по-женски. Но он-то не жил женской жизнью. И вот даже в туалет сходить для него в мужском коллективе уже проблема. Хотя это для любой женщины проблемка, а для него — вдвойне. А представь, что с ним будет, когда придут эти самые дни?
— Но раньше он был более уверен, не смотря на все, что ты перечислила.
— Он был среди девочек, и у него, видимо, не возникало чувство неполноценности. Он видел, что у них все так же, как и у него. Он делал так, как делали они. Но попав обратно, он понял, чего лишился, вернее, какой жизни лишился. Хотя, повторяю, что для девушек это вовсе не проблема. Я как психолог никогда бы не разрешила бы назначить его не то что командиром, я даже была бы против его участия в такой группе. По крайней мере, года два. А у вас, случайно, чисто женских боевых групп нет? Вот там он чувствовал бы себя отлично.
Возможно, супруга и права. Дед потер виски. Нужно будет поговорить с Сергеем, тьфу ты, с Алиной. Он завтра должен выехать в учебный центр. Но генерал чувствовал, что она не горит желанием возвращаться. Может, вывести ее в резерв? Пусть окончательно привыкнет. Видимо, четыре месяца — не так и много. Нужно будет завтра вызвать ее к себе и поговорить.
Из размышлений его вывел телефонный звонок.
— Мурзин!!!! — взяв трубку, ответил он.
Это звонили со штаб-квартиры. Терехов ждал его к 21-00. Мурзин посмотрел на часы: время 18-10. Он потянулся, нажал кнопку селектора и приказал подогнать машину к служебному входу. Убрал документы в сейф, постоял, осмотрел стол и направился на выход.
— Сегодня можешь отдыхать, — бросил он секретарю.
Пока ехали, он пытался предугадать, о чем будет разговор. Доклад сегодня не планировался, а значит, что-то не штатное. Прибыл он вовремя. Еще прогулялся по аллее и только ровно в 21-00 вошел в кабинет.
— Проходите, Евгений Юрьевич, — не став слушать его доклад, произнес Терехов.
В гостиной, кроме самого хозяина, находился еще один человек в штатском. Мурзин его знал заочно, но лично знаком не был.
— Знакомьтесь, Евгений Юрьевич. Это Иван Федорович.
Фамилию он не назвал. Но Дед ее и так знал хорошо, так же как и должность. Они обменялись рукопожатием.
— Евгений Юрьевич, — начал мужчина, — я наслышан о Вас. Мне Вас рекомендовали, — он посмотрел на Терехова. — Одним словом, нам нужна Ваша помощь.
— С каких это пор ФСБ понадобилась наша помощь?
— Давайте без ироний. Дело серьезное.
— Я слушаю Вас.
— Я не буду ходить вокруг, дело такое. У меня пропал курьер с очень важной почтой. Уже неделю не выходит на связь. Мы отправили двоих сотрудников на поиски. Они только доложили, что прибыли и начинают работать. И вот уже третьи сутки, как не выходят на связь. Я полагаю, что утечка. Мы, конечно, работаем над этим. Думаю, устраним проблему, но время уходит. А своими людьми я не могу больше рисковать. Вот поэтому я решил неофициально обратиться к Вам.
— А что от нас требуется? Вы хотите, чтобы мы рисковали своими людьми?
— Евгений Юрьевич, понимаете, мы не знаем, на каком уровне протекло. Где гарантия, что, отправляя новых сотрудников, крот об этом не узнает? И что их там уже не будут ждать? А ваше ведомство никакого отношения к этому делу не имеет. Вас и ждать никто не будет.
— Я понимаю Вас. Постараюсь помочь. Только мне нужна полная информация по делу.
— Я дам Вам информацию маршрута, он отмечался спутником по радиомаяку. Сигнал пропал.
— Мне нужна полная информация о почте. И отталкиваясь от ее содержимого, уже будем иметь представление, с кем нам придется иметь дело. Противника надо знать в лицо. И я не хочу отправлять своих людей, как слепых котят. И если на то пошло, я могу им не говорить о содержании. Просто дам понять, с кем им придется иметь дело.
