— Вот видишь, ласточка моя дорогая, как хорошо. Ты умница у меня. Я тобой так горжусь. Я знала, что у тебя все получится, — она еще раз нежно поцеловала ее, — а я, видишь, с Катариной приехала, она извиниться хотела, за тот случай, у нее ведь не было возможности после него с тобой увидеться и извиниться.
Герцогиня повернулась к Кэти, та тотчас шагнула ближе и встала перед Луизой на колени: — Извини, пожалуйста, сестренка. Я очень виновата перед тобой. Прости, если сможешь.
Луиза повернулась к ней, чуть прищурилась и наморщила носик: — Я прощу, конечно... но мне интересно: ты матушке сказала, за что ты меня в окно вытолкнула?
— Я не нарочно, Луиза, клянусь... Я не хотела. Я лишь оттолкнуть хотела... Это случайно так получилось.
— Я понимаю, что случайно, но из-за чего, ты сказала ей?
— Нет, — Кэти потупилась.
— Вот скажи сейчас, и я прощу.
— Я говорила, что мы не нужны отцу, что он запер нас, чтоб мы не мешались, и что он лишь ждет, когда у Вас, матушка, ребенок появится, и тогда или выгонит или в монастырь сдаст, чтоб мы там все поумирали. И что в этом Вы виноваты. Что мы не нужны Вам, и Вы, если что случится с нами, очень обрадуетесь. Луиза сказала, что я все вру, и схватила меня за плечи, а я оттолкнула ее, и она выпала в окно.
— Прощаю, за то, что вытолкнула меня в окно, прощаю, — кивнула Луиза, а потом испытующе посмотрела на Алину. — Я лишь спросить хотела. Она терпеть не может Вас, матушка, почему же она с Вами, а мы с Марией тут?
— Ласточка моя маленькая, — Алина прижала Луизу к себе, — я знаю, что ты любишь меня. И я тебя очень люблю, и папа вас всех любит... Просто обстоятельства так сложились, что вам сейчас надо пожить здесь. Я очень хочу, чтобы вы с Марией тоже жили с нами, но это, к сожалению, пока невозможно. Потерпи немножко. Я надеюсь, раз ты сумела любовь Бога почувствовать тебе не будет больше здесь плохо... Я постараюсь почаще Вас навещать.
— Почему ей можно, а нам нет? — повторила свой вопрос Луиза.
— Кэти тоже все это время жила в монастыре, я лишь недавно забрала ее оттуда. Сейчас ей крайне необходима моя помощь, поэтому отец позволил ей вернуться.
— Мне тоже нужна твоя помощь! — Луиза обхватила ее руками и прижалась к ней. — Очень нужна!
— Луиза, я предупреждала! — игуменья шагнула к ним, но Алина просительно взглянув на нее, остановила ее жестом, и та, укоризненно покачав головой, остановилась.
— Ласточка моя, я понимаю, что тебе очень хочется. Но в случае с Катариной речь идет о том, что она не может обойтись без моей помощи. Разве тебе это тоже столь необходимо?
— А что с ней?
— Маленькая моя, у каждого человека есть право хранить что-то в тайне ото всех кроме исповедника и Бога. Это ее тайна и раскрыть я тебе ее не могу, это лишь ее право. Я рада, что ты простила ее... Не каждому даровано умение прощать и не держать зла на сердце. Это очень ценное качество, и я горжусь, что у моей дочери оно есть. Катарине сейчас очень необходимо твое прощение и еще необходима ваша с Марией любовь. Ей очень сложно и трудно, поверь мне. Ей даже тяжелее, чем вам с Марией здесь. Так что не завидуй ей. Завидовать абсолютно нечему.
Луиза обернулась к Катарине по-прежнему стоящей на коленях.
— Встань, Кэти, я давно простила тебя, и даже не сержусь на тебя нисколько, мне лишь тоже хочется домой, поэтому позавидовала, что ты с мамой, хоть и не любишь ее совсем.
— Теперь люблю, всем сердцем люблю, Луиза. Матушка спасла меня, и от страшной смерти спасла, и душу мою спасти стремится... Так что я действительно все врала тогда... Ты была абсолютно права. Так что я вдвойне перед тобой виновата, — не вставая с колен, тихо проговорила Кэти.
— Сказала же, что простила, вставай, — Луиза потеребила ее за плечо. — Расскажи лучше, как в замке сейчас, как папа, что леди Гиз делает? Ой, я совсем спросить забыла, матушка, и Вы мне не сказали ничего. Кто родился-то у Вас: мальчик или девочка? У нас еще одна сестра или брат теперь есть?
— Ты что ничего не знаешь? — начавшая было подниматься с колен, Кэти вновь осела на пол.
— Что не знаю? — удивленно спросила Луиза.
— Умер у меня ребенок, — тихо проговорила Алина и взяла Кэти за плечо, — поднимайся, пойдем посидим на скамеечке все вместе, что стоять посреди залы.
— Как умер? — Мария потянула Алину за руку. — Когда умер? Почему Вы нам ничего не сказали?
— Извини, милая, не знала я, что не сказали вам о том, — Алина, грустно улыбнувшись, ласково погладила ее по голове, — Вот и не рассказала.
— Это что, еще до того как папа нас сюда отправил, произошло? — подавленно спросила та.
— Да, моя хорошая. При родах он умер, и я сразу в монастырь уехала после этого, а когда вернулась, узнала, что и вы уже в монастыре... Поэтому и думала, что вам сказали.
— Нас папа из-за этого в монастырь отправил? — Луиза испытующе посмотрела на нее.
— Все сложней, дорогие мои... Тут так сразу и не объяснишь... Может, все же присядем? — она отошла к скамейке и села, Мария и Луиза сели рядом, Кэти чуть поодаль.
— Дома у нас небезопасно вам оставаться было... Поэтому папа и отправил вас сюда. Он боится за вас, хорошие мои, — продолжила герцогиня, — И еще хочет, чтоб с пути истинного вы не сбились... Пройдет время, вы твердую веру обретете, такую, чтоб не сбило вас с пути истинного никакое искушение, тогда и вернуться домой позволит и женихов вам найдет хороших... Все будет хорошо, ласточки мои любимые.
— А от чего у вас ребенок умер, матушка?
— Вы умеете хранить тайны, мои хорошие? — Алина испытующе посмотрела на младших дочерей, — можете мне пообещать, что не расскажите никому то, что я вам сейчас скажу?
— Да, матушка, обещаем, — в один голос проговорили и Мария, и Луиза.
Кэти испуганно сжалась.
— Демон у нас в замке появился, он его и убил. Оттого и испугался за вас отец.
— Демон? — ахнули обе девочки, — Вы не шутите, матушка?
— Нет, не шучу, такими вещами не шутят... Только о том знать никто не должен. Иначе все слуги наши разбегутся, да и вас никто замуж не возьмет.
— А что же делать-то теперь? — испуганно спросила Мария.
— Молиться, мои хорошие, может, и оставит он нас...
— Я буду молиться, матушка, — пообещала Луиза.
— И я тоже, — согласно кивнула Мария, а потом тихо добавило, — жаль, что у Вас ребеночек умер... я за него тоже помолюсь.
— Благодарю тебя, радость моя, — Алина притянула ее к себе и поцеловала, а потом поцеловала Луизу, — девочки мои дорогие, какие же вы у меня умницы.
В это время в зал заглянула служительница и, поклонившись игуменье, тихо проговорила, — Служба чрез десять минут, матушка.
Та повернулась к Алине, — Останетесь на службу, Ваша Светлость?
— С удовольствием, матушка, — Алина поднялась, — пойдемте, мои любимые. Ты будешь петь, Мария?
— Да, матушка — в глазах Марии сверкнула гордость.
— Это замечательно. Я с удовольствием послушаю.
— Может, после службы зайдете ко мне? Поговорить бы нам, — проговорила игуменья.
— С радостью, матушка, — кивнула Алина.
После службы Алина с Кэти зашли в келью игуменьи. Закрыв дверь, та пристально посмотрела в глаза Кэти и проговорила:
— Вот что девонька, общаясь с сестрами, чтоб не смела ни слова про демона говорить. "Матушка не велела об этом говорить" и весь сказ. Поняла?
— Да, хорошо, — кивнула Кэти и потупилась.
Удовлетворенно кивнув, игуменья прошла в дальний конец кельи открыла маленькую очень толстую дверь, скрывавшую низкий темный чуланчик, и позвала ее: — Иди сюда, тут на коленях постоишь, мне с твоей матерью наедине побеседовать надо.
Кэти испуганно оглянулась на Алину и, увидев, что та кивнула, покорно прошла к чуланчику, опустилась на колени и заползла туда.
Игуменья закрыла за ней дверку и улыбнулась Алине:
— Пусть постоит и смирению поучится, не повредит ей то, а мы пока чаю попьем с тобой.
— Кого держишь там, Нора?
— Келейниц нерадивых. А иногда сестер, кого не в открытую наказать хочу. Кстати, что твоя дочь о демоне, что вызвала, знает?
— Почти ничего. Видела лишь она его. Господь внял моим молитвам и показал его ей во всей красе.
— И что?
— Напугалась. Старается исправиться и ни в чем не перечить, только тянет ее придворная жизнь к себе, ой, как тянет... а я ей того позволить не могу, так как знаю, захлебнется она в этой грязи, и я не услежу...
— Да, придворная жизнь теперь явно не для нее. И все же, почему в монастырь не отдашь ее?
— Не выдержит. Озлобится и все. Вот научу ее Бога любить, тогда и о монастыре думать можно будет...
— Младшие дочери выдерживают, а эта, видите ли, не выдержит.
— Нора, девочка она не совсем обычная... Демон к ней по первому зову не просто так пришел... Чувства у нее через край, хоть внешне это и не особо видно. Привыкла она их в себе держать, но уж если прорвало, мало не покажется. В тихом омуте сама знаешь кто водится... Вот оставлю ее у тебя, а завтра ты в петле найдешь ее... Что скажешь мне тогда: не уберегла и не уследила или туда ей и дорога?
— В стену на месяц замурую, чтоб лишь голова торчала и ни в какую петлю девка не полезет.
— А если она в этой стене озлобиться настолько, что сама демона призовет, что делать будешь?
— Да я и не таких ломала, кого только не звали они поначалу...
— В отличие от тех, кого ты ломала, ее голос услышит тот, кто уже ждет ее и обязательно придет к ней. И если душу свою она добровольно ему отдаст, выполнит любое ее желание и даже возможно не одно... Если и оставлять ее в монастыре было, то только у Отца-настоятеля... Подобрал он ей наставницу такую, которая не только как ты сурова, но и не обременена обязанностями настоятельницы, так что могла ее сутки напролет контролировать, да еще и прозорлива необычайно... Только я видела, что из этого получится. Потому и не оставила ее там.
— Рискнуть решила? Доказать, что любовь и жалость лучше строгости и взыскательности? Любит видать тебя Отец-настоятель, раз разрешил над девкой такие опыты проводить. Ведь по самому краю идешь...
— Да строга я с ней, Нора, строга и взыскательна. Слежу за ней и наказываю даже за малейшую провинность, чтобы даже помыслить о непослушании не смела. Сама же видела, покорна мне дочь.
— Еще бы ей и непокорной быть после такого-то... Стало быть не поверила, что кто-то кроме тебя дочь твою к Господу привести сможет... Гордыня это, Алина, ой, гордыня...
— Может и гордыня, Нора... Но я ж не святая, чтоб и без гордыни, и лишь правильно... я обычная грешница... Каюсь, хотелось мне всегда не силой, а любовью за собой вести, вот и учит меня Господь, что не всегда то в моих силах, и разные методы должны быть в зависимости от ситуации... Нет, видимо единого рецепта на все случаи жизни... Вот я другие методы и осваиваю потихоньку. Так что ты лучше не кори, а помоги советом.
— Ой, и умна ты, Алина... Только я хотела тебя к стеночке прижать, а ты сразу раз и сама на мою сторону встала... Сил нет, умна... И с дочерьми разговаривала — любо-дорого смотреть. И не солгала вроде ничего, а голову обеим задурила...
— Ничего не задурила. Сказала лишь, что в монастыре они не потому что избавиться от них решили, как они думали все это время, а потому что любят и оградить от неприятностей пытаются. И если ты считаешь, что это неправда, скажи мне это прямо в лицо.
— Хочешь намекнуть, что действительно супруг твой от большой любви их в монастырь мой отдал, демона испугавшись?
— Он действительно их любит, вот только простить никак им не может, что из-за них ему пришлось меня королю отдать... но наверняка девочкам хороших мужей найдет и постарается, чтоб все у них было очень достойно. Кстати отправил он их сюда именно после того, как уличил Кэти в колдовстве, испугавшись, чтоб и они что-то наподобие не учинили... Так что я в самом деле не солгала, именно появлением демона все и объясняется. Я лишь не стала уточнять, отчего он появился и чего испугался их отец.
— А к Кэти он как сейчас относится?
— С трудом переносит ее присутствие, и всячески демонстрирует ей это.
— Ну и запутано все у вас, захочешь расплести, не размотаешь... У вас самих-то с ним отношения какие?
— Какие могут у нас быть с ним отношения, коли не живем мы с ним как муж и жена? Сердце друг другу рвем и все... Правда, я, после того, как мне Отче прочел проповедь хорошую, да наставления дал, стараюсь быть с ним покорной и послушной, хоть и тяжело мне это очень дается, не скрою... и он вроде смягчился и перестал изводить меня. Вот с дочерьми видеться разрешил, Катарину разрешил забрать...
— Выходит, и ты покорности тоже учишься?
— И я, Нора, учусь...
— Кто бы сказал, не поверила. С одной стороны герцогиня Алина Тодд учиться быть суровой и взыскательной, а с другой — покорной... и самое интересное, что оказывается и то и другое дается ей с величайшим трудом... — она вдруг очень ласково улыбнулась, — ты даже не представляешь как ты мне нравишься и как ты мне по душе, Алиночка... С удовольствием помогла бы тебе, только не знаю чем, раз старшенькую свою здесь оставлять не хочешь.. Хочешь по подвалам ее моим повожу, чтоб еще больше ценила, что ты при себе держать согласилась?
— Нет, Нора, не надо... Запугаешь мне девочку, она при одном слове "монастырь" в истерику впадать будет. Она и так боится всего, кажется ей, что все ее теперь лишь ненавидеть и наказывать будут, и жить ей оттого очень страшно и тошно. А она должна почувствовать, что относиться к ней будут, не исходя из того, что сделала она, а из того, что будет делать и как будет себя вести.
— Красиво говоришь, только не обманись в ожиданиях. Доверять можно лишь тем чьи души грязью не выпачканы... А она, как я поняла, ее себе всю не только колдовством, но и завистью, и гордостью, и самолюбием, и упрямством, и строптивостью так измазала, что и не знаю удастся ли ей ее отчистить.
— Все в руках Господа.
— Это точно, но нежелающих искать спасения он не призрит. Поэтому твоя задача, заставить ее на этот путь встать, и не дать с него сойти.
— Стараюсь, Нора. Я стараюсь... Помолись за меня как-нибудь, чтоб не оставил Господь меня на этом пути.
— Молюсь, Алиночка. Еще с прошлого твоего приезда молюсь за тебя и за всех дочек твоих... За младшеньких-то и раньше молилась, как и за всех чад мне вверенных, а вот за старшую лишь сейчас начала. Может и призрит Господь наши молитвы, и удастся тебе душу ее спасти.
— Дай то Бог, — кивнула Алина, — благодарю тебя. Спаси тебя Господь. Пойдем мы, если позволишь.
— Не позволю. Чаем сначала напою. А то чай тебе пообещала, а заболталась с тобой и не напоила. Выпьешь чаю, и ступай с Богом, — она подергала шнурок, висевший в углу, и приказала вбежавшей монахине: — Чай принеси.
12
Кэти стояла на коленях перед распятием, держа в руках Библию. С тех пор как она вернулась в замок, мать, теперь иначе Алину она даже в мыслях не называла, старалась контролировать каждый ее шаг и, когда в замок приезжали гости, не разрешала ей покидать комнату, заставляя, не вставая с колен, читать Библию или молитвослов. Непослушание грозило суровым наказанием. Однако, даже глядя в книгу, мысли Кэти были далеко от написанного, она размышляла о том, чем сейчас могут быть заняты гости, отец и мать. Она вспоминала, какое роскошное платье было надето на матери, когда она заходила к ней, чтобы дать наставление. Шикарное, расшитое золотом темно-бордовое платье, прекрасно подчеркивало красивую фигуру матери, а великолепная диадема из темно-кровавых рубинов и брильянтов и такие же серьги и колье замечательно оттеняли его и придавали изысканность. У Кэти даже дух захватило, настолько красиво все это было. Наряды матери вообще были один лучше другого, но это платье, да еще в комплекте с украшениями было невероятно прекрасным. При этом было заметно, что матери эта сказочная красота абсолютно безразлична. Она будничным тоном отдала распоряжения и ей, и Сьюзен, которая теперь прислуживала Кэти после чего, поведя плечами, раздраженно заметила, что портниха сделала на редкость неудобный корсет. А на замечание Кэти, что платье очень красивое, ответила, что оно в первую очередь должно быть удобным, потому что ей предстоит мучиться с гостями в нем всю ночь. Кэти подумалось, что если б у нее было бы такое платье и ей было позволено выйти к гостям, она бы точно не мучилась, и платье бы носила совсем по-другому: гордо и с достоинством, чтобы все видели, какая красота на ней надета. Однако носить Кэти приходилось однотонные, строгие платья и даже волосы мать не разрешала ей укладывать в прическу, заставляя заплетать их в косу. Перечить матери Кэти не смела, лишь иногда позволяя себе помечтать о красивых нарядах, развлечениях и той жизни, которую вела мать. За подобные мечтания, в которых она неизменно признавалась, та нередко строго взыскивала, но даже это не могло удержать Кэти от подобных мыслей. Блеск придворной жизни словно магнит манил ее к себе, заставляя забывать обо всем. Ей грезилось, что когда-нибудь король или может быть, его сыновья заметят ее и, сказав матери, что у нее очень милая дочь, уговорят ту позволить и ей бывать на пирах и балах, постоянно устраиваемых отцом. Она не понимала, почему мать не дозволяет ей даже мечтать об этом, заранее говоря, что никогда не позволит ей того. Ведь если бы та дала бы ей хотя бы надежду, что когда-нибудь, пусть не скоро, но разрешит... тогда бы она бы старалась еще больше, изо всех сил, заслужить прощение и искупить свою вину. Однако в этом вопросе мать была непреклонна. Только упоминание Кэти о том, что ей что-то нравится из дворцовой жизни, вызывало у нее раздражение, и она сурово отчитывала ее, говоря, что Кэти не должна даже думать о подобном, так как в этом нет ничего хорошего и вообще это все не для нее. Но ничего с собой поделать Кэти не могла. Даже сейчас в тишине комнаты ей чудились звуки веселой музыки, смех придворных, шуршание их нарядов и звон наполненных кубков. И она мечтала оказаться среди гостей, ведь она знает все правила этикета и умеет хорошо танцевать, леди Гиз всегда говорила, что это у нее видимо врожденное, да и вести светские беседы, она наверняка бы смогла не хуже матери.
