— Спасибо, шеф. — смущённо пробормотал я. Несказанные слова повисли в воздухе, но Мэгурэ была права.
Это действительно было для меня важно.
— Тебе также будет интересно узнать, что госпожа Екатерина Бланшфлёр Малкина была задержана вчера в Минбане сотрудниками УМВД Сатурнианской Гегемонии на транспорте. — церемонно добавила Мэгурэ. — Ей предъявлены обвинения по статьям 105, 171, 172, 205-1, 275, 276 и 277 УК Сатурнианской Гегемонии.
— Однако. — пробормотал я. Статья 275 — "Государственная измена", статья 276 — "Шпионаж" и статья 277 — "Посягательство на жизнь государственной или общественной деятеля" — обвинения серьёзные, от двенадцати до двадцати. По сравнению с ними все остальные статьи были вишенкой на тортике. — Это всё из досье Сэкигахары?
— Именно оттуда. — кивнула шеф. — Разумеется, досье уже подшито к делу. Передай, как-нибудь, мою благодарность госпоже Адатигаве. Анонимно.
— Разве что. — ответил я. Для Адатигавы благодарность начальницы уголовного розыска была бы страшным нарушением всех традиций, даже сейчас. — И что теперь, шеф?
— А что теперь? — переспросила Мэгурэ. — Гешке дописывает нашу сторону обвинения, — ваше с Фудзисаки расследование, — а дальше этим будет заниматься прокуратура. Ну, и ГСБ вместе с ГДВР, они сегодня запросили материалы следствия.
— Внешняя разведка? — переспросил я. — А они тут причём?
— При твоих землянах, конечно же! — воскликнула Мэгурэ. — Любые слухи о землянах и так в их компетенции, а тут — целый диверсант... а то и хуже.
Её лицо вдруг помрачнело.
— Надо же, земляне. — проговорила она. — Никогда бы не подумала, что ещё услышу о них всерьёз. В семьдесят четвёртом все на ушах стояли из-за землян...
Я промолчал. Я до сих пор не был уверен, верил ли я в возвращение землян. Лефрансуа говорил правду, да, и я убил Ороти... но означало ли это, что земляне вернутся?
По крайней мере, они не вернутся сейчас. Остальное было уже не моей заботой.
— Ну, ладно. — вздохнула Мэгурэ и пристально посмотрела на меня. — Как рука?
— Болит. — честно признался я.
— И сколько тебе с ней ходить?
— Сказали приходить через неделю.
— Через неделю, значит... — протянула шеф. — Ну раз через неделю, то вот и иди, гуляй: хрен я тебя выпущу на работу с поломанной рукой. Хомура тебе выпишет больничный... А, чуть не забыла! — она нагнулась и выудила из ящика стола ещё одну папку — обтянутую кожей, с оттиснённым на обложке гербом МВД. Я насторожился: папка выглядела Очень Официально. — На, ознакомься.
Я принял папку из рук Мэгурэ и осторожно раскрыл её. Внутри папки обнаружился один-единственный лист бумаги, на котором застыли буквы:
УКАЗ
Министра внутренних дел Сатурнианской Гегемонии
О вручении медали "За выдающуюся службу" инспектору уголовного розыска ШТАЙНЕРУ М.
За активную работу по охране общественного порядка и борьбе с преступностью, за выдающиеся заслуги по взаимодействию с органами национальной безопасности и проявленные при этом отвагу, самоотверженность и геройство, вручить медаль "За выдающуюся службу" инспектору уголовного розыска ГУМВД Сатурнианской Гегемонии в особом административном округе Титан-Орбитальный ШТАЙНЕРУ Мицуру.
Начальница отдела ведомственных наград и поощрений МВД
ДЕЖАРДЕН А.
Министр внутренних дел Сатурнианской Гегемонии
РИЛЬКЕ М.
Монмартр, Касумигава 2/14
"21" марта 2394 г.
Внизу бумаги шла ещё одна строчка и росчерк электронной подписи:
Утверждаю. К.-Э.
— Медаль придёт завтра вечером, — ангельским голосом сообщила Мэгурэ, — и послезавтра утром я жду тебя здесь, форма одежды — парадная, и ни-ка-ких возражений. — она ухмыльнулась. — Вам ясно, инспектор?
— Но... э... так точно, госпожа комиссар. — в замешательстве ответил я. — Но...
— Ты её заслуживаешь. — твёрдо сказала Мэгурэ. — Ты куда большего заслуживаешь; и ты действительно хороший полицейский, Штайнер. Немного непредсказуемый и в рамочках не держишься, да, но ты даешь результаты. Мне этого достаточно.
— С... Спасибо. — смущённо пробормотал я. Дождаться такой похвалы от Мэгурэ было трудно. В устах шефа "молодец, хвалю" запросто звучало, как ругательство, но хорошим полицейским Мэгурэ называла немногих. Их можно было пересчитать по пальцам.
Теперь в их числе был и я.
— А Фудзисаки? — негромко спросил я.
— А Фудзисаки уже наградили. — ответила Мэгурэ. — Сам её спросишь. Папку только верни. — она повелительно протянула руку. Я послушно отдал ей папку; Мэгурэ вернула её на стопку в углу стола. — Вот так-то лучше. А теперь... — она осеклась, глядя мне за спину. Я удивленно обернулся.
Дверь кабинета приоткрылась, и в неё заглянул высокий мужчина в мундире Гвардии Гегемонии — фиолетовом с красным шитьём и золотыми пуговицами. Из-под полы длинной накидки выглядывали чёрные брюки с золотыми лампасами. Форменный берет украшали алые перья; из-под берета выглядывали короткие тёмно-синие волосы.
— Прошу прощения. — извинился он, оглядывая кабинет. Затем он кивнул и отступил в сторону, распахнув дверь. — Прошу, ваше превосходительство.
Я оторопел. И торопливо вскочил на ноги.
Александр Кисараги-Эрлих вошёл в кабинет. Длинный подол его алого платья струился за ним по сомнительной чистоты ковру. Рукава платья украшали светло-голубые узоры — цветы азалии. Белый подворотник обрамлял шею. Чёрные волосы, собранные в хвост, падали за спину.
— Ваше превосходительство! — воскликнула Мэгурэ и поклонилась. Я поспешно склонился сам. — Покорнейше прошу прощения!..
— Прошу вас, госпожа Мэгурэ. — прервал её премьер-министр Гегемонии. — Не нужно кланяться.
Мэгурэ виновато выпрямилась.
— Ваш визит... — начала она.
— ...Весьма неожиданный, я знаю. — закончил за неё Кисараги-Эрлих. — Обычно я нахожу их весьма эффективными, но это не тот случай. Я действительно хотел вас предупредить, но я всё равно ненадолго.
Лиловые глаза обернулись ко мне. Я вздрогнул.
— Я хотел воочию увидеть людей, которым сегодня многим обязана вся Гегемония. — сказал Кисараги Эрлих, глядя на меня. — С госпожой Фудзисаки я уже имел честь повстречаться. Господин Штайнер...
Он протянул мне руку.
Я ошеломленно смотрел на него. Премьер-министр Сатурнианской Гегемонии, вот так, протягивает мне руку...
Я пожал её.
— ...очень приятно. — завершил Кисараги-Эрлих и одобрительно улыбнулся.
— Это большая честь для меня, — неловко пробормотал я, — ваше превосходительство...
— Вне всякого сомнения. — кивнул премьер-министр. — Но спасибо вам, господин Штайнер. От имени всей Гегемонии.
Он отпустил мою руку и поклонился. Это был короткий кивок, едва ли до середины груди — но это всё равно было больше, чем мог позволить себе старший по отношению к младшему.
— Хорошего вам дня. — попрощался Кисараги-Эрлих.
Он вышел из кабинета, сопровождаемый телохранителем-гвардейцем. Мы с Мэгурэ так и остались стоять, глядя ему вслед, пока подол красного платья не скрылся за углом.
— Великие боги. — первой нарушила молчание Мэгурэ. Она глянула на меня. — Тебе не кажется, что у тебя на редкость счастливый день, а, Штайнер?
Я помотал головой. Перед глазами все ещё стояло видение: премьер-министр Гегемонии, пожимающий мне руку и кланяющийся передо мной...
Что я сделал, чтобы заслужить это всё?
— Беги уже. — сказала Мэгурэ.
Я предпочёл спасаться бегством.
* * *
Жюстину я нашёл на проходной. Мы с ней расстались по дороге, на "Ракунане": она поехала домой, за своим мундиром. Теперь она стояла передо мной: к кителю был приколот значок лучшего стрелка Академии, золотой со скрещёнными винтовками, а на погонах... блестели не три, а четыре серебрянные азалии.
— Инспектор? — удивленно произнёс я. — Ты теперь инспектор?
Вместо ответа Жюстина обняла меня. Вернее, бросилась мне на шею.
— Полный! — воскликнула она. — Без всех этих приставок и прочего! Вот так! — и она поцеловала меня. А я не нашёл ни сил, ни желания сопротивляться.
Да, мы стояли посредине проходной Цитадели. Да, в середине дня здесь было полно народу.
Да, мне было всё равно.
— Поздравляю. — восхищённо сказал я, отпустив её. — А меня Мэгурэ на больничный отфутболила. И сказала, что медаль дадут.
— И меч забрала? — подняла бровь Жюстина.
— Ну да. Это вещдок. Для государственного обвинения. — пояснил я. — Ну, пойдём?
— Пойдём, конечно! — ответила Фудзисаки. — Только куда?
Провожаемые удивлёнными взглядами, мы вышли наружу, под тень Цитадели. Сверху висели редкие серые облака, через которые то и дело пробивался свет люминёра, отбрасывая необычные тени.
— И как тебе Кисараги-Эрлих? — спросил я. — Премьер-министр?
— Ты что, его видел?
— Ну да. — ответил я. — Он мне руку пожал. И поклонился ещё.
— Однако... — протянула Жюстина. — Нет, он нормальный. Сказал, что мне медаль вручат, кстати.
— "За выдающуюся службу", да?
— Он не сказал. Но не орден Почётного легиона же!
— Не доросли. — усмехнулся я.
— Зато с нами сам премьер-министр здоровался. — пожала плечами Фудзисаки. — Весь отдел теперь обзавидуется.
— Ага, — протянул я. — Фридель и Орловская меня и так терпеть не могут...
— А я их вздрючу. — серьёзно пообещала Жюстина.
— Жюст!
— Что Жюст? Имею право! Будут они ещё к тебе приставать тут...
Мы дошли до середины двора, когда я остановился.
— А что с машиной? — спросил я.
— А что с машиной? — переспросила Фудзисаки, сделав большие глаза. Ей это совершенно не шло.
— Ну. Я тебя спрашиваю. Что с машиной?
— А-а-а! — Жюстина взмахнула рукой. — Лучше и не спрашивай! Дитрих и Макееву помнишь, из отдела робототехнических преступлений? Так вот они вчера слетали по вызову и разбили свою машину, вдребезги. А мы с тобой в отпуске, нас передвинули в очереди... новые машины будут только со следующей недели. — она фыркнула. — Летать не умеют, учиться не хотят...
— То есть, машины нет. — подытожил я. Я уже стал скучать по нашему безвременно погибшему "Муракумо".
— Ну нет. — уныло поддакнула Жюстина. — "Асперу" я вернула, её вчера должны были обратно отогнать. Там сейчас ГСБ хозяйничает. — она кивком обозначила Дэдзиму и офис "Дифенс Солюшенс". — Так что, пошли на метро?
— Да зачем на метро? — спросил я. — Нам на троллейбусе. Сорок девятый же ходит?
— Каждые десять минут, — пробормотала Жюстина, сверившись с картой. — А чего ты забыл на Выставочном, Мицуру?
— Не на Выставочном. — ответил я. — Но близко.
* * *
Мы не поехали на сорок девятом троллейбусе. Вместо этого мы сели в сравнительно более редкий двадцать четвёртый.
Двадцать четвёртый троллейбус шёл по Гершельштрассе — не до Выставочного центра на границе между Ракунаном и Штеллингеном, а дальше, до Монмартрской площади. Салон троллейбуса-гармошки в полдень был полупустым и светлым, словно наполненным воздухом; мы с Жюстиной вошли, расплатились и устроились в хвосте троллейбуса, на задней площадке.
Редкие пассажиры любопытно оглядывались на нас. Двое инспекторов Национальной полиции, причём один из них — мужчина, в чёрных с серебром мундирах — нечастое зрелище даже на общественном транспорте. Особенно, когда мужчина был с рукой на перевязи, а женщина держала его за руку.
А много ли в Титане-Орбитальном инспекторов полиции с рукой на перевязи и волосами цвета сирени?
Моторы троллейбуса тихо гудели где-то над головой. За окном белые со стеклянными фасадами дома Гюйгенса сменились барочными фасадами Меако — лепниной и статуями, изображавшими людей и богов. На площади Гегемонии троллейбус остановился, пропуская разворачивавшихся собратьев, и я, обернувшись, увидел статую Клериссо-Регулировщицы, которую кто-то обильно изгвоздал пятнами краски. Вокруг скульптуры толпились поливомоечные роботы.
Я встретился взглядом со статуей. Каменное лицо Клериссо пристально смотрело вдаль, надменное и безразличное ко всему.
По улицам ходили патрули кидотаев — по двое и по трое, одетые в настоящие доспехи, с настоящими винтовками, пусть и закинутыми на плечо. У Дворца собраний, за статуей Клериссо, стояли два БТРа. Прохожие подходили к ним, о чём-то спрашивали патрульных кидотаев, даже фотографировались с ними. Кто-то забрался на крышу БТР. Похоже, экипаж не возражал. Или просто не подавал виду.
Троллейбус нырнул под эстакаду Адмиральского бульвара, щёлкнул контактами и свернул дальше по Гершельштрассе. Пересёк Большой Меакский мост. Сэкигава шла рябью. За окном блестели небоскрёбы Инненштадта.
Жюстина держала меня за руку. Её пальцы крепко сжимали мою ладонь, словно боясь отпустить.
Я не хотел её отпускать.
Мы сошли на остановке и пошли пешком, свернув на набережную Сэкигавы. Башня N34 так и возвышалась над домами-кораблями вдалеке. Её вершина поблёскивала в редком свете люминёра.
— То есть, — нарушила молчание Жюстина, — мы приехали сюда всего-то нанести визит Валленкуру?
— Ну да. — ответил я. — Он имеет право знать. Разве нет?
— Ему бы сообщили. Или это ты так, из мужской солидарности?
— Иди ты. — отмахнулся я. В моём понимании мужская солидарность была свойственна исключительно женатым мужчинам за пятьдесят, и сводилась в основном к совместным посиделкам и жалобам на детей, начальниц и супружескую жизнь. Такой мужской солидарности я повидал достаточно.
Входная дверь открылась, стоило мне отдать команду: Линза, как всегда, была лучше любого пропуска. Именно поэтому каждое её применение тщательно отслеживалось... но внимание Собственной Безопасности мне сегодня не грозило.
Не иметь забот, пусть и ненадолго, было очень необычно.
Парадное тридцать четвёртого этажа ничуть не изменилось с тех пор, как мы были здесь в последний раз. За высоким окном напротив лифтов всё так же раскинулся пейзаж ракунанских крыш. В небе сверкнул пролетавший люфтмобиль. Квартира с табличкой "ВАЛЛЕНКУР Сэйдзи" тоже никуда не девалась, и я притронулся к сенсору домофона.
К моему удивлению, дверь нам открыла Анжелика Грушина. Слегка влажные чёрные волосы спадали на плечи торопливо запахнутого халата; один локон приклеился к щеке.
— Господин инспектор. — удивленно проговорила она. — Госпожа инспектор.
— Добрый день, госпожа Грушина. — ответил я. — Не ожидал встретить вас.
— Я тоже, — пробормотала Грушина и, осёкшись, отступила от двери, — Прошу вас, господин инспектор.
Она ушла вглубь квартиры, оставив нас в прихожей, и появился Валленкур. По сравнению с последней нашей встречей, сегодня парень выглядел не в пример ухоженнее — старательно расчёсанные небесно-голубые волосы, темно-синяя с бордовым блуза, чёрные брюки: кажется, хозяин квартиры куда-то собирался. Кроме того, от Валленкура пахло духами.
— Господин инспектор. — сказал он и поклонился. — Госпожа инспектор. Здравствуйте.
— Добрый день, господин Валленкур. — сказал я. — Мы вас не отвлекаем?
— Нет... — протянул Валленкур. — Но мы собирались уходить...
— Не беспокойтесь, — ответил я. — Мы ненадолго. Можно пройти?
