Знаю, ему тоже досталось! Поганый копошился в четырёх метрах. Остриё рогатины вошло в его плечо, сорвав несколько стальных пластин вместе с солидным куском стеганого халата, и вспороло сетку кольчуги.
— Вставай, Буол. Ты ведь за мной шел?
Степняк дотянулся до мохнатой шапки, обшитой стальными пластинами и, надел её, начал сверлить меня раскосыми глазами.
— Ты догадлив, урус. — Поганый, с саблей в правой руке и с клевцом в левой, замирает в трёх метрах от меня. — Я шел за тобой. За твоей жизнью, урусут.
Покачивая саблей, достаю засапожный нож. От клевца бронь не спасёт, а кроме ножа и сабли у меня ничего нет.
— Плоха у тебя броня, монгол.
— Это была лучшая цзыньская работа, урус. — Поганый морщится, сжимая клевец в левой руке. На левом плече у него расползается тёмное пятно.
— И это лучшая работа? — Клинком показываю на него.
Буол шагнул вперёд и поднял оружие.
— Ты умрёшь, урус, и я заберу твою бронь, она хорошо защищает от стрел. Я таких ещё не видел. Она будет моя.
— Спешишь, монгол? — Внимательно смотрю за перемещением степняка. — У нас говорят — не дели шкуру не убитого медведя. Тем более у меня к тебе тоже счёт имеется. Как ты убил того парня, степняк?
Перемещаюсь так чтобы держать степняка на расстоянии. Поганый покачивая оружием по-кошачьи ступает по подтаявшему снегу.
— Легко, но как я его убил, узнаешь сам. Скоро.
Лицо монгола ещё больше ощерилось. Похоже, его совсем не беспокоит рана. Плечо у меня тоже болеть перестало. Делаю ещё один шаг и останавливаюсь. Дальше обрыв с полосой чистой воды.
— Уй-ча! — Степняк прыгает вперёд, его сабля скрежещет по нагруднику, а я ловлю ножом клевец и отвожу в сторону. Саблей рублю наискось, по самому низу. Китайская работа не подводит, но халат расползается, открывая ровное кольчужное плетение, и путается в его ногах. Поганый отскакивает и срубает мешающие лоскуты. Я уже рядом, но степняк успевает подставить под удар сабли клевец. Ножом в бок. Монгол чудом уворачивается от клинка и резко бьёт. Теперь отскакиваю я. Буол смотрит на меня и делает пару резких движений. Что-то мелькает, и я успеваю отбить клинком летящие в меня ножи.
Буол качает головой:
— Ты сильный богатур, урус.
— Меня зовут Владимир Велесов, поганый.
Монгол зашипел и шагнул вперёд, сталь в его руках замелькала. Удар справа — спасает бронь, слева и нож улетает, выбитый из руки тяжелым узким топором. Монгол, вдруг, распластался, саблей блокирую клевец, а его клинок сильно бьёт по ноге. Не обращая внимания на боль, пинаю руку с топором — клевец улетает в сугроб. Степняк отскакивает, и тут же наносит быстрый удар саблей.
Крак! Клинки скрещиваются и ломаются. Одновременно отбрасываем обломки и смотрим друг на друга. Монгол криво улыбается:
— У меня был раб, цзынец. Он убил много наших воев. Голыми руками. Но я его победил и оставил в живых. Он многому меня научил, урусут. Убивать голыми руками легко, и я сверну тебе шею также, как свернул её тому юнцу.
— Попробуй.
— Уй-ча!
Монгол прыгает вперёд, резко выбрасывая свою ногу. Приседаю и, подбивая ногу в сторону, бью степняка кулаком в пах. Он отлетает, скрючившись калачом, в сугроб.
— Плохо учил тебя тот цзынец, степняк. — Я остановился на краю обрыва. Монгол шипел от боли и косил глазом на меня. — Главного он не сказал тебе. Кто самоуверен, тот всегда побеждён.
— Ур-р-р. — Какая-то дикая сила подняла Буола с земли. Он молнией метнулся, сбивая меня с ног. Сцепившись, мы полетели с откоса. Монгол, молотил кулаками сидя сверху, а я отбивал удары и пытался его сбросить. Голову прошиб нестерпимый холод, ледяная вода обжигала. Я выгнулся, но только глубже съехал в реку. Степняк торжествующе захохотал.
— Вот и всё урус! — Он мертвой хваткой вцепился в ворот, удерживая меня. Из-под воды я видел его искаженное злобой лицо. Затем, вода замутилась моей кровью, вытекавшей из раненого плеча.
Вдруг хватка ослабла, а вместо торжествующего хохота раздался вопль ужаса. Вывернулся из воды и, прокашлявшись и отдышавшись, уставился на орущего степняка.
— И-я-а-а-и-у-а-а! — Монгол извивался и пытался что-то отряхнуть с почему-то дымящихся рук. Катаясь по берегу, он съехал в воду, и она... закипела.
Вскоре бурление в реке успокоилось, но я долго пялился в то место куда упал монгол. В голове роились миллионы ответов, но нужного не находилось. Я смотрел на Буола, превратившегося в высохшую мумию. Превратившегося в воде! В воде! В мумию! Рука медленно сотворила крестное знамение.
Господи помилуй! Что это было?
Гоо бёсгёй — красавица (монгольск.).
Эмэгтэй хён — женщина (монгольск.).
Сайн — хорошо (монгольск.).
Ард — назад (монгольск.).
Анхаарал гэх гийцетгэл — Внимание и повиновение (монгольск.)
Хэн ху, эрчтей цэрэг — Кто ты, великий воин? (монгольск.)
Би холдуулах чи. Бид мєн цуглах, миний дайсан — Мы ещё встретимся, враг мой (монгольск.)
20.
Тут рассветы горят, и поют соловьи.
Ветры в рощах шумят. Тихи воды твои.
Ты скажи, Светлояр, память предков открой,
Покажи святый град. Дай душевный покой.
Но молчит Светлояр. В роще ветер шумит.
Скрыл он тайну свою, лишь волною рябит.
И летят облака, в отраженье твоём,
В синих водах храня, тайну давних времён.
Я в густую траву, на твоём берегу,
Закрывая глаза, отдохнуть упаду.
Стихли птицы вокруг. И в лесной тишине,
Стали звон, боя звук, вдруг послышится мне.
Это предки мои, защищая свой дом,
Перед градом святым, тут сражались с врагом.
Гром набата и плач. Треск пожара и смрад,
Так в огне погибал, мой святой Китеж-град.
И молитвы воздав, лик Христа вознося,
Русь ушла в Светлояр, град в сердцах унося.
И раскрыл Светлояр, глубину своих вод!
От безумства смертей, Вражьих яростных орд,
Скрыл в тумане своём, Вольный русский народ.
И опять Светлояр, лишь волною рябит.
Вдаль летят облака. Ветер в роще шумит.
Тайну града в веках, Светлояр сохранил,
Виден град лишь тому, тот, кто сердце открыл.
В светлых водах твоих, сохранен с давних лет,
Китеж-град мне открыл — предков славных завет.
Все заветы отцов, точно вам передам.
Расскажу я о том, внукам и сыновьям.
Моя память горит, ярким жарким огнём.
И стоит Китеж-град, крепко в сердце моём.
Пульсирующая боль стихает, а гул в голове и жужжание усиливается. Сквозь жужжание угадывается... птичий щебет. Какой щебет зимой? И почему так душно? Медленно открываю глаза и... вижу зелёную листву в огромной кроне дерева. Рука цепляет густую шубу мха.
От увиденного меня подбрасывает, я вскакиваю и тут же падаю, от нахлынувшей слабости. Сидя на мягком ковре мха, пережидаю гул в голове, затем медленно открываю глаза и опять оглядываюсь.
Не понял. А где снег? Где вообще я? Куда меня занесло?
Потряс головой, и она вновь загудела. Накатил приступ тошноты. В цветных кругах, плавающих перед глазами, разглядел смутно знакомый лес. Нет, сначала надо прийти в себя, может это всё глюк? Немного посидел с закрытыми глазами. Вроде стало легче — голова гудеть перестала, тошнота отошла. Только жужжание осталось, и то еле слышно. Опять смотрю на летний лес. Нет, это не глюк, но как это возможно? Я что, пролежал тут несколько месяцев? Всю весну? Бред.
Может, я умер? Тогда почему всё болит? Голова, руки, ноги, всё тело? Пошевелил ногами и руками — целы, вроде, только дико чешутся. И не только они. Всё тело, кажется, представляет собой сплошной комок раздражения. И что-то колет сзади в плечо. Подсунул руку под ворот и пропихнул её дальше, под самый броник. Ага, вот что колется. Наконечник стрелы. Похлопал по сапогу. Надо же! Нож на месте. Достал его и, чуть повозившись, выпихнул наконечник наружу. Потом потрогал плечо. Ой, а рана-то заросла! А так зажить она может, если только...
Медленно поворачиваюсь и смотрю назад.
А сзади дуб.
Как я оказался у этого дуба? Как? Почему? Зачем?
Рука сжимает толстый корень. Как же так!
Потер виски, пытаясь унять пульсирующую боль и вспоминая, что со мной произошло. Не помню ничего. Как я тут оказался?
Так, я сражался с монголом у какой-то речки. А почему 'какой-то'? Название её я знал — Линда. Хм. Странно, а почему Линда? Китеж стоял на Люнде, последний мой бой на Линде. М-да.
Ладно. Сражался я с этим, как его? А, вспомнил, с Буолом. Он чуть не утопил меня. А потом? А потом он превратился в... мумию? Почему?
Медленно смотрю на лес вокруг, пытаясь понять. Зелёная листва тихо шумит, и в эту музыку леса чудесно вплетается птичий щебет. В голову ничего не приходит.
Но что же случилось? И как я сюда добрался? Так, что было дальше?
Я поднялся вверх и подобрал саблю, нашел нож, а затем? Взял понуро стоящую у края леса лошадь, конь монгола отбежал дальше, а сил ловить его не было.
Как поднялся в седло — не помню. Какие-то отрывки воспоминаний. А! Помню, как оказался на поле, где в будущем будет стоять посёлок. Лошадь как раз упала. Дальше я шел сам. И всё.
Потёр виски, но вспомнил только, что вроде меня кто-то звал, а кто?
— Здравствуй, человече.
Поднял голову. Рядом, на другом, не менее толстом корне, сидит леший по имени Кочур.
Открываю рот, но вдруг наваливается дикая усталость, и сил сказать хоть слово нет. Сижу словно парализованный и смотрю на хранителя.
А леший какой-то он другой стал. Ссутулился, прибавилось морщин, борода свалялась, и не напоминала больше причудливую лопату. Как будто леший враз постарел на... много-много лет. Хотя, не знаю, применимо ли такое сравнение к нему. Уже не просто опираясь, а навалившись на свою клюку, Кочур смотрел на меня впалыми глазами. Он глубоко вздохнул и произнёс:
— Знаю, тяжело тебе сейчас. Не переживай — пройдёт. Мыслю, вопросов опять много ко мне. Но не на всё я дам тебе ответы. Одно могу сразу сказать — это я тебя к древу привёл. Тебе необходимо было вернуться. Так надо. Тебе надо. Почему — не спрашивай, не отвечу. Сам потом поймёшь.
Он помолчал, склонившись к клюке, потом опять вздохнул и махнул рукой.
Его плохой вид и слова выбили меня из колеи. На первый вопрос леший ответил, хоть и опять туманно.
— Где, то есть когда я сейчас, в каком времени?
— Ты дома. Через день как в прошлое отправился.
— Почему через день?
Леший прислушался к чему-то и поморщился. Вдруг показалось, что он ещё немного постарел. Что это с ним?
— Что с тобой, Кочур? Почему так выглядишь, заболел?
Дубовой криво усмехнулся:
— Небось, часто по головушке получал, что памяти не стало? Говорил же — не болеем мы. Как умирает древо — умираем мы.
Тяжело вздохнул и медленно сказал:
— Древо силу теряет, скоро потеряет. Поэтому я тебя и привёл к нему. Потом было бы поздно.
— Погоди, не понял я. Как привёл? Ты и здесь, и там, в прошлом, как это? Или в прошлом был не ты?
Наставительно направив на меня палец, леший произнёс:
— Леший — пока древо в силе, леший всегда, во всё время древа. Древо живёт, а леший один, вне времени.
— Ага, вездесущ, получается. Ну, совсем как Бог.
Кочур нахмурился:
— Не богохульствуй.
Я усмехнулся.
— Странно слышать такие слова от нечистой силы.
— Молодой ты ещё и многого не понимаешь. Ладно, устал я. Иди домой, человече, и не бойся, тебя никто до дома не увидит. Иди, тебя ждут. И, прощай.
Леший прислонил голову к клюке и закрыл глаза.
— Кто меня ждёт, скажи?
Но леший не ответил. Медленно растворяясь, хранитель повернулся к стволу дуба, и вошёл в него. А я сидел и смотрел на древо. Почему оно теряет силу? От чего, от старости? Возможно, ведь ему около восьми веков. Кстати, сам дуб выглядит как-то не так. Листья что ли стали желтее? М-да, дела. Со временем тоже не совсем понятно. Я прожил там, в тринадцатом веке почти десять месяцев, а тут прошел всего день.
С трудом встал и посмотрел на себя. Хм, понятно, почему мне так жарко. Я же весь в зимнем, а тут лето. И это всё это порвано или рассечено, и в крови. В моей крови. Я сунул пальцы в рассечённый рукав, раздвинул кольца и посмотрел на руку. Зажило. Тут же посмотрел на левую ладонь, и тут тоже. На ноги можно и не смотреть. Маклауд, мля!
Как домой идти? Вид-то у меня убойный, до первого жителя, а там.... Хотя леший обмолвился, что меня не увидят. Ладно, пойду домой. Постоял и подумал — стоит ли бронь тут снимать, или нет? Бросать её и саблю не хотелось, всё-таки память, а в руках нести тоже неохота. Решено — разденусь дома, уж потерплю как-нибудь.
По дороге сильно захотелось свернуть в сторону Заимки — посмотреть на место бывшей отцовой родины и родовой вотчины. Только навалившаяся усталость и дикий голод не дали мне свернуть с пути. Хоть все раны и зажили, но потеряно много крови, и сил просто не было. Требовался отдых и хорошее питание. Отмоюсь, поем, отдохну, и схожу. Завтра.
Как дошел до дома помнил уже смутно. Проходил мимо людей, как мимо пустого места, но мне было уже плевать, увидят меня или нет. Дома еле-еле стащил с себя бронь и одежду, беспорядочно свалив всё в угол комнаты. Через силу заставил себя залезть в душ и помыться.
В зеркале душа увидел заросшее густой седой бородой и покрытое сеткой глубоких морщин лицо. Это что, я? Бороду сбрил, зачем она мне здесь? Вылез из душа, добрался до кровати и отключился. Снов не было. Совсем.
Проснулся днём. Сутки, наверно, проспал. Побрёл приготовить поесть. Из продуктов в доме только картошка и макароны. Остальное выгреб с собой в прошлый раз. В магазин схожу потом, на данный момент обойдусь жареной картошкой без хлеба.
Пока ел, смотрел по телевизору новости. В углу экрана увидел время и дату. Чуть не упал со стула. Я спал два дня! Обалдеть. Потом увидел такое...
Через десять минут мчался по лесу. В груди бешено колотилось сердце, а в голове билась одна мысль: 'Успеть, только бы успеть'. Плевать на хлещущие по лицу ветки, надо успеть. Четыре километра по лесу пролетел как на крыльях.
Лес вдруг кончился. Поразила открывшаяся картина. Широкая просека начиналась у опушки, где раньше стояло древо. А посередине поляны, большой бульдозер разравнивал возвышенность, на котором стоял дуб. Стоял. Само древо уже раскряжеванное лежало на краю просеки.
Грудь сжало болью и тоской. Вот значит, почему леший имел такой вид. Он не сказал до свидания, он сказал — прощай. А я не понял. Зачем он привёл меня к древу и возвратил домой? Зачем? Кто меня тут ждёт? Кто? Тут у меня никого не осталось. Бывшая жена меня и не вспоминает, дочь видеть не хочет. Родители погибли, а других родных нет. А там...
— Что же вы наделали, люди?
— Эй, тут находиться нельзя. Эй, ты меня слышишь?
Одетый в желтый жилет и каску рабочий подошёл ко мне.
— Что же вы наделали? — повторил я.
Рабочий посмотрел на то место, где работал бульдозер, и сказал:
— Да, жаль. Такое дерево спилили. Наверно лет пятьсот стояло.
— Больше, больше оно стояло. Что же вы наделали? — Ком в горле разростался.
