Никому из пастухов, спавших в каменной хижине, не удалось
выскочить наружу. Мелха, бесшумно подступившие к ней заранее,
перестреляли всех из луков через распахнутую дверь. В этом месте
повествование прервалось пронзительными криками негодования,
сотрясшими монолитное тело толпы: "Месть, месть! Смерть
мелха!".
Каким-то чудом остался жив отец вестника, старший пастух.
Старика сбили с ног и топтали метавшиеся в панике по хижине
еще не совсем проснувшиеся, полусонные пастухи, ощетиненные
стрелами, торчащими из их тел, не до конца осознавшие, что
произошло. Убитые, они прикрыли старика своими телами. Он-то
и приказал своему раненому сыну как можно скорее принести это
известие в Город. Вытащив из-за пояса стрелу мелха, пастух
протянул ее энси. Аннипад, детально рассматривая снаряд, дабы
по нему определить, из каких мест были грабители, вспомнил
старого пастуха, его гостеприимство и то, что отец старика, пасший
общественное стадо, тоже погиб от рук мелха. Владыка судеб
пощадил старика, ибо усмотрел несправедливость в гибели
человека, и так обреченного вместе с сынами своими на рабство
за грехи предков.
— Кажется, такая стрела есть в храмовой коллекции, — неуверенно
спросил энси отца, много повоевавшего в молодости с племенем
мелха. Владыка неопределенно пожал плечами и взял стрелу.
— Если мне будет дозволено, о господин, — раб встал на колени
перед эном и поцеловал его сандалию, — я скажу тебе верное слово
отца моего, ибо ему ведомо, с какого острова родом мелха-
предатель, проводник разбойников. Отец был всегда добр с ним и
обучил его нашему языку.
— Поднимись, пастух, и говори, — кивнул головой эн, мельком
взглянув на раба. Что-то давно и хорошо знакомое, много раз уже
где-то виденное, было в его чертах, и владыка посмотрел на него
более внимательно. И вдруг в душе эна пробудилось какое-то
смутное воспоминание о ком-то очень близком и дорогом, с юности
глубоко запавшем в его сердце. Эн настойчиво напряг память, пытаясь припомнить, кого же все-таки напоминает ему этот
красивый и сильный раб, эти глаза, эти брови, этот рот, этот овал
лица. И из туманного далека послушно зову сердца медленно
выплыл образ юной красавицы-рабыни, которую он никогда и не
забывал. Эн непроизвольно сравнил пастуха со своим сыном,
унаследовавшим облик и многие черты характера своего отца. Раб,
который не был моложе энси, статью и формой головы походил на
Аннипада. И тут, по прошествии стольких лет, владыку вдруг осенило, почему его эн-отец так спешил выдать замуж его любимую подружку-
рабыню.
— Так этот раб, оказывается, тоже мой сын! — растерялся
владыка, — мой первенец? За чьи же прегрешения Всевышний
покарал меня и сделал сына моего первородного, шумера, рабом?
— поразился неожиданному открытию эн. — Отец, кажется, был
праведником в своих деяниях, может быть, согрешил дед? Да разве
узнаешь теперь, кто виноват! Это ведомо лишь знающему истину
Судье богов и людей. Сейчас главное то, что наказание закончилось,
и Всевышний отпустил грех предка моего, а знак тому — Владыка
жизни сохранил и вернул мне сына, сотворенного им же самим. —
Эн, не слушавший, о чем говорил пастух, окинул потеплевшим
взглядом мощную фигуру обретенного им сына и положил свою
добрую, отцовскую руку на его плечо, тем самым, жалуя по
обычаю рабу свободу. Стихийное народное собрание единодушно
одобрило поступок эна дружным возгласом: "Да будет так". И новый
общинник, несбыточная мечта которого свершилась, еле
сдерживая крик радости, до земли поклонился владыке и народу.
— Жреца из него уже не сделать, — думал эн, — хотя читать и
писать его придется научить, а вот воином, для начала — можно
попробовать. И поинтересовался:
— Скажи, пастух, так ли умело ты владеешь оружием, чтобы
тебя можно было принять в храмовую дружину?
— Да будет тебе ведомо, о пресветлый владыка, — бывший раб
хотел опуститься на колени, но эн его удержал, — пастухам часто
приходится отгонять мелкие группы разбойников из различных
племен, а я всегда предводительствую в этих стычках.
Эн удовлетворенно кивнул, ничего другого и не ожидая от своего сына, и, почти уверенный в ответе, спросил: — А из лука ты хорошо стреляешь?
— Я — охотник, о мой господин, — ответил с почтительным
поклоном пастух.
— Ну что же, в таком случае, энси, — распорядился владыка, —
зачисли, — он чуть не сказал "брата своего", но вовремя осекся, —
этого пастуха в воины храма, и пусть он живет здесь же, при
храме.
Аннипад поклонился отцу: хорошие, сильные воины ему были
нужны.
— Кстати, — с особым интересом и пристрастием расспрашивал
эн неожиданно объявившегося сына, — ты женат?
— Пока нет, о добрейший из энов, — согнулся пастух в поклоне, —
кто отдаст за раба свою дочь? Отец говорил, что его женил эн,
прежний господин наш.
При этих словах владыка поморщился, но затем улыбнулся сыну:
— Не печалься, дитя мое, у воина храма большой выбор, но не
торопись, осмотрись вначале и обзаведись собственным домом.
Аннипаду, удивленному проявлением необычного участия и
заинтересованности, которые выказал отец к судьбе какого-то
раба, некогда было доискиваться причин их возникновения. Энси,
попросив у владыки разрешения заняться организацией погони,
приказал оседлать четырех резвых верховых ослов и вместе с
тремя воинами-следопытами ускакал на место происшествия,
чтобы проследить путь угонщиков скота и убедиться, что они
покинули остров. Своему помощнику энси поручил готовить
вооружение храмовых воинов и добровольцев к походу, а также
договориться с великим дамкаром о выделении его общиной семи
больших кораблей для карательной экспедиции.
Когда раненого пастуха повели к храмовому лекарю, эн,
переполненный мыслями о найденном сыне и его матери, догнал
его и продолжил свои расспросы. Узнав имя матери бывшего раба,
он отбросил последние сомнения в его происхождении и послал за
Тизхуром, братом своим, дабы и он узнал о столь невероятном
факте, а удивленному Гишани приказал накормить пастуха и
поселить его в каком-нибудь приличном храмовом помещении.
— Столько лет, — думал эн с огорчением и досадой, он, усыновленный перед Утом рабом, поклонялся неизвестно какому личному богу, в то время как Энки и Дамкина пеклись о его благе! Нужно будет обязательно наложить на него строгий обет покаяния. —
— Что случилось, брат мой? — издали спросил встревоженный
Тизхур, вытирая потный лоб и торопливо приближаясь к эну,
ожидавшему его, сидя на деревянной скамье под развесистым
старым дубом невдалеке от входа в дом. — И четверти стражи не
прошло, как мы с тобой расстались на храмовой площади. Что-
нибудь невероятное произошло в доме или Всевышний ниспослал
тебе важное вещее знамение?
— Сядь, пожалуйста, рядом со мной, Тизхур, брат мой
единственный, отдышись и приготовься выслушать странную,
фантастическую историю, быть может, со счастливым концом, —
попросил его эн с необычайной теплотой в голосе. Нарастающее
чувство изумления, с которым внимал Тизхур радостным словам
брата, сменилось к концу рассказа изрядной озабоченностью.
— Я его плохо рассмотрел на площади. Мне бы хотелось
разглядеть его получше, прежде чем принести тебе мои
поздравления и возликовать вместе с тобой, — осторожно сказал
Тизхур. — Как его звать?
— В обиходе — Энентур, а тайного имени я не спрашивал, ибо мы
были не одни.
— Мне думается, о мой первородный брат, что нам обязательно
следует в присутствии старейшин рода испросить у Отца нашего,
всеведущего Энки, подтверждение: твое ли он семя. И если оракул
скажет "да", то и род его признает, а признает род — признает и
племя. И тогда ты сможешь засвидетельствовать перед Утом в
присутствии матери Энентура, которую нужно предварительно
освободить от рабства и очистить, свои отцовские права на него.
Но прежде, о брат мой, нужно посмотреть, что он за человек, каков
в битве; не испортила ли его натуру нечистота рабства, ибо род
наш не потерпит недостойного. Соблаговоли послать за ним, о
владыка, мы его расспросим еще раз о мелха. И пусть принесут
сюда побольше светильников.
— Истинно речешь, о Тизхур, — растроганный эн благодарно
пожал руку брата, лежавшую на колене, — здесь не нужна спешка, к тому же, нужно поручить Буенену срочно отыскать в архиве
табличку дарения, дабы узнать род матери Энентура и за какие
благодеяния божьи она принесена в дар храму по обету.
Вскоре привели омытого и переодетого Энентура. Осторожно
опуская перевязанную голову, пастух низко поклонился владыке и
почтительно застыл в ожидании расспросов. Тизхур поднялся со
скамьи и принялся прохаживаться, откровенно приглядываясь к
новому племяннику.
— О доблестный воин, — с мягкой улыбкой обратился он к пастуху,
— окажи милость, соизволь повторить для меня рассказ о
преступлениях этих разбойников мелха, ибо мне, главному слуге
великой Инанны, владычицы плодородия, необходимо знать
подробности их тяжкого прегрешения.
— Да будет ведомо тебе, о любимейший из слуг прекрасной
богини, — Энентур поклонился жрецу, — что я — пастух. Я много
воевал и с мелха, и с хаммури, но честь называться доблестным
воином мне еще предстоит заслужить, а рассказывать о
злодеяниях этих врагов племени нашего — мой долг перед
Всевышним, о пресветлый господин. — Мужественное, открытое
лицо пастуха было серьезным и спокойным; глубокий розовый
шрам, пересекавший его левую щеку, невольно вызывал уважение.
Слушая пастуха, жрец неоднократно заглядывал в его глаза,
присматривался к каждому его жесту и мимике.
— Скажи, о сын счастливого отца, — Тизхур бросил быстрый
взгляд на бесстрастно сидевшего эна, — когда ты настолько
оправишься от ран и окрепнешь, что сможешь нести службу воина?
— Я достаточно здоров и силен, мой господин, чтобы поймать
предателя-мелха, — суровые глаза пастуха свирепо засверкали, — и
собственноручно принести его в жертву Энки. Кроме меня, его никто не знает. Я надеюсь, что энси не откажется взять меня в отряд.
Отпустив Энентура, жрец еще немного походил в раздумье,
сложив руки на груди и посматривая на заметно напрягшегося, но хранящего молчание эна, затем присел на край скамьи и решительно сказал:
— Первое впечатление весьма благоприятно: он скромен и
прямодушен, но не глуп и не робок, говорит гладко и складно, чего рабам душой не дано. По виду он может быть твоим сыном и
достойным братом Аннипаду. И ты заметил, Уренки, — в волнении
Тизхур схватил брата за руку, — у него уши нашего отца, такие же,
как у всех нас, а это — уже не случайность!
Выслушав столь важное для него мнение, владыка облегченно
улыбнулся и напряжение спало с него, ибо ему было бы тяжело и
больно обмануться в своих ожиданиях и потерять сына, которого
он уже любил.
— И все-таки, брат, — промолвил эн, направляясь в дом, — спросим
у Владыки судеб.
Аннипад вернулся в храм из поиска в конце рассветной стражи.
Предположение старого пастуха о том, что своих соплеменников-
мелха, живущих на одном из островков вблизи Дильмуна, привел бывший пленный, кажется, подтверждалось, так как след стада
обрывался на побережье. Энси напился воды, наскоро смыл дорожную пыль и сразу же лег спать, ибо предстоял трудный день, день погони и битвы.
В середине утренней стражи помощник энси разбудил
Аннипада, дав ему немного поспать после изнурительной скачки,
и доложил, что все оружие освящено, воины окроплены святой водой
и размещены на кораблях по шестьдесят человек на каждом, а
военачальники ждут его у святилища. После недолгих сборов
Аннипад, надев амулет, защищающий от вражеского оружия,
поспешил к алтарю, дабы Владыка жизни благословил воинство
свое и возглавил, ибо всесильные, многославные руки великого
воителя Энки, могучего быка, ниспровергают, сокрушают и
обращают в пыль всякого бога, поднимающегося против него. И
лишь тому, кто вовремя осознавал тщетность сопротивления и
смиренно склонялся перед Всемогущим, он милостиво сохранял
жизнь и удел его, и, благодетельствуя побежденному богу,
усыновлял покорного.
Совершив жертвоприношение и возлияние кровью на алтарь бога, военачальники вознесли Энки молитву.
— О всемогущий, стань впереди нас и веди на мелха. Покарай грешников. Пусть гнев твой падёт на врагов народа твоего. Сделай их детей сиротами, а жен — вдовами. Оскверни их жилища, заставь их ноги
спотыкаться, а руки опуститься. Благослови оружие наше и всели в сердца мелха страх перед нами. О непобедимый, обрати в
добычу их самих, их достояние, их жен и детей, их братьев и
друзей. И да надолго запомнят они месть нашу.
Военачальники поднялись с колен, и энси, их военный вождь,
направив взор вдаль, в сторону врага, вскинул над головой боевой
топор и крикнул, точно птица Имдугут; и от его крика небеса
содрогнулись. — Пусть великий ужас храма Энки обрушится на
головы врагов наших! Вперед, братья! — И блеск небес благословил
воинство.
Флотилия из семи кораблей была готова к отплытию. Гребцы,
занявшие свои места, и воины, вольно сидевшие, сняв вооружение
и доспехи, вдоль бортов, на носу и на корме; завидев на причале
высокую фигуру энси в длинном, до колен, боевом одеянии и в
опоясывающей лоб повязке, громкими криками приветствовали
своего полководца. Каждый из кормчих надеялся, что поскольку
Урбагар уплыл на Маган за грузом золота, то энси взойдет именно
на его ладью, и тогда она становится флагманским кораблем.
Прежде чем выбрать корабль, Аннипад созвал кормчих и
военачальников на совет и изложил им основные приемы и
требования своей тактики во время плавания и высадки на остров.
Вызвав с ладьи Энентура для уточнения деталей, которые он не
упомянул в своем рассказе, энси, со слов старого пастуха, описал
мореходам остров сбежавшего раба-мелха, где и мог находиться
украденный скот. И когда один из кормчих опознал остров, энси
поднялся на его корабль, захватив с собой Энентура.
Флотилия вышла в море и взяла курс к земле мелха, живущих
на противоположной стороне Дильмуна и на островах. Дул попутный
северный ветер, и кормчий рассчитывал, что к заходу солнца они
доплывут до отыскиваемого острова, а мелха, у которых мелкие,
перегруженные ладьи, опередят их всего на две-три стражи.
Плавание предстояло долгое, и воины, сложив рядом с собой
снаряжение, удобно расположились группами по всей палубе. Одни
