Человек не заметил моего появления, слишком увлечен был, видимо, своим занятием. А занимался он тем, что смотрел на луну. И еще диктовал. Диктовал по-французски не то какое-то послание, не то трактат. Он диктовал, а самописное перо, сухо скребя по лежащему на столе листу хорошо отбеленной бумаги, записывало за ним то, что на русский язык можно было бы перевести приблизительно так:
— Красота мира в своих лучших проявлениях чаще всего недоступна глупцам. Пресыщенность заставляет их странствовать по свету в поисках непривычного, а красота содержится едва ли не в любом окружающем нас ничтожнейшем предмете, рассеяна едва ли не в самом воздухе, которым мы дышим, заключена чуть ли не в каждом звуке, который...
И так далее, и так далее, и в том же духе.
Голос у доморощенного философа был густой и сочный, но не громкий и в какой-то степени ласковый, но не приторно-ласковый, а ласковый по-отечески. Таким голосом удобно поучать уму-разуму половозрелых отроков и отдавать команды придворным палачам.
Не дожидаясь, когда пересохнет высокопарный поток, я хлопнул дверью и для верности еще громко покашлял в кулак. Философ вздрогнул, прервался на полуслове и резко обернул ко мне бледное, ничем не примечательное (если не считать глубокого шрама на лбу) лицо пятидесятилетнего человека. Затем прищурился близоруко и улыбнулся одними губами:
— Все-таки пришел.
Произнес он это уже по-русски и без малейшего акцента. А я ничего ему на это не сказал. Мне пока нечего было сказать. Я просто воткнул мешающие мне руки в узкие карманы джинсов и уставился на обитателя башни с нескрываемым вызовом.
Моя напряженная холодность его ничуть не смутила.
— Как добрался, дракон? — спросил он если не дружелюбно, то заинтересованно, уж точно.
— Добрался, — буркнул я, стараясь не попасть в плен его сумеречного обаяния. И, неспешно окинув его взглядом с ног до головы, в свой черед спросил: — Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?
— Да, да, да, да, — закивал человек.— Как же, как же, как же. Полагаю, этот вопрос тебя жутко терзает, дракон. Причем, терзает давно. Сложный вопрос. Да, дракон? Кто? Жан или Поль? Поль или Жан? — Он ткнул в серебряный подсолнух, что висел у него на толстой цепи поверх балахона, и скромно, но с достоинством поведал: — Если это тебе чем-то поможет, то знай: я Жан Калишер. Претемный усмиритель. Глава Великого круга пятиконечного трона.
Хотя и ожидал я услышать что-то в этом роде, все равно испытал некоторое душевное волнение. Как ни крути, не каждый день встречаешься лицом к лицу с одним из вершителей судеб колдовского мира. Так что да, прочувствовал структуру — хо-хо! — момента. Однако внешне постарался выглядеть все таким же строгим и независимым. Поклонился сдержанно и уточнил:
— Так это ты, Претемный, меня сюда вызвал?
Лицо великого из великих на какое-то мгновение исказила болезненная гримаса. Вот уж никак я не предполагал увидеть от полубога столь непосредственную реакцию. Впрочем, он тотчас превратил ее в подобие улыбки. Потом убрал и улыбку, потер, собираясь с мыслями, шрам на лбу и произнес:
— Это, дракон, трудный вопрос. Это вопрос, на который нет однозначного ответа. Да и так ли это...
Тут он вдруг прервался, показал жестом, чтобы я присел в любое из кресел, а сам пошел к дивану. Проходя мимо стола, на котором помимо писчих принадлежностей находились книги, небольшие песочные часы и магический жезл, он усталым движением стянул с себя цепь и бросил ее на исписанный мелкими каракулями лист. Потом уселся на диван, взбил круглую подушку из гобеленовой ткани, прилег, сложил руки на груди и, повернув голову в мою сторону, продолжил с того места, на котором остановился:
— А так ли это тебе важно знать, дракон, кто тебя позвал? Я или Поль? Поль или я? Какая тебе, в сущности, разница?
Говорить он стал медленнее и менее внятно, а глаза его сделались пьяными, как у замерзающей птицы.
— В сущности, разницы нет, — не дождавшись от меня ответа, заявил великий из великих. — Я или Поль, Поль или я — это все равно. Главное, что ты уже здесь. И вот что я тебе скажу... Я скажу, а ты, дракон, внимательно послушай. Сейчас я на время усну, буквально на несколько минут, и как только я усну, ослабнет защита башни, и сюда придет мой брат Поль. Он сразу же примется смущать твой разум всякими глупостями, но ты, дракон, его не слушай. И ничего ему не обещай... — Тут Претемный откровенно зевнул, поленившись прикрыть рот ладошкой, после чего добавил: — Впрочем, можешь что-нибудь и пообещать. Это, в сущности, не важно. Главное — дождись меня. Я скоро.
В следующую секунду глаза его закрылись, он повернулся на бок, принял, поджав ноги к животу, позу эмбриона и уснул.
Из всего этого полусонного бормотания я понял лишь одно: сейчас в эту странную комнату, длина и ширина которой чудесным образом превышает диаметр самой башни, заявится Поль Неудачник. Гад из гадов. Воплощение коварства. Враг наш навеки. Посему стоило внутренне подготовиться если не к драке, то к разговору на повышенных тонах уж точно. И еще к торгу. Чего ужас как не люблю.
Поцеловав на счастье большой палец, я уселся в кресло, сложил руки на груди и стал поджидать душегуба.
Прошло пять секунд.
Десять.
Пятнадцать.
И еще десять.
Почему-то я думал, что брат Претемного войдет в комнату так же, как вошел в нее и я, то есть через дверь. Хотя ведь, в принципе, он свободно мог и птицей влететь в окно, и мышью выскочить из норы, и вообще как угодно, самым невероятным образом мог появиться. А я как дурак все пялился и пялился на дверь. Ну и, конечно же, зря. Он не вошел. Нет, не вошел. Впрочем, и не влетел, и не выскочил, и не явился. Ничего такого не случилось. И не случилось по той простой причине, что он в этой комнате уже давно присутствовал. Это я понял, когда на исходе второй минуты томительного ожидания тот, кто представился мне Жаном Калишером, очнувшись ото сна, резко поднялся с дивана, потянулся до хруста в суставах, как отлично выспавшийся человек, после чего посмотрел на меня так, будто видит впервые, и воскликнул:
— А-а-а, дракон! Явился, не запылился. Ну-ну.
Лицо его стало живее, жесты энергичнее, взгляд жестче и еще что-то случилось с голосом. Он стал хрипловатым, как у хронически простуженного человека, а помимо того, из него ушла патриархальная ласковость, зато появилась резкость и наступательная деловитость.
Без особого труда сообразив, что здесь к чему и в чем подвох, я, тем не менее, решил утвердиться в своих предположениях и с непринужденностью, которая далась мне ох как нелегко, закинув ногу на ногу, поинтересовался:
— Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?
— Я? — Он вскинул белесые брови домиком и ткнул себя в грудь. — Ты спрашиваешь, кто я такой?
И тотчас расхохотался. И так сильно расхохотался, что даже слезы выступили у него на глазах. А когда истерика прекратилась, он скинул с себя балахон (под ним оказался бежевый свитер да такого же цвета, но на два тона темнее, свободный вельветовый костюм) и сказал:
— Я, дракон, тот, кто тебе нужен. Я Поль Калишер. Величайший романтик всех времен и народов.
Отрекомендовавшись столь вычурно, он легким пружинистым шагом подошел к письменному столу и перевернул стоящие на нем песочные часы. Потом, разогревая мышцы, побоксировал воздух, сделал несколько наклонов влево и несколько вправо и направился к десертному столику, на котором стояли какие-то напитки в изящных графинах и ваза с фруктами. Он долго выбирал, что из нее взять, выбрал апельсин, вонзил в него ногти и, не глядя на меня, спросил:
— Принес?
— О чем ты? — уточнил я, с напряжением наблюдая, как летят на ковер, куски оранжевой кожуры.
— Давай, дракон, не будем понапрасну воду в ступе толочь, — предложил Неудачник. После чего посмотрел на меня снисходительно, подмигнул развязно, забросил в рот несколько сдвоенных долек, прожевал их и, выплюнув косточки себе под ноги, повторил вопрос: — Так ты принес?
— Нет, не принес, — сказал я и откинулся на спинку кресла.
— А чего тогда пришел?
— Звали, вот и пришел.
Метко запустив недоеденный апельсин в окно, Поль подскочил ко мне, навис и прорычал:
— Ты что, дракон, думаешь, я шутки здесь с тобой шучу? Ты, вообще, знаешь, кто я такой? Да я тебя...
— Не сверкай глазами, дядя, — прервал я его грубый наезд и преспокойно стряхнул несуществующую пыль с левой брючины.
Неудачник отстранился, поглядел на меня изумленно и, моментально сбросив накал, хмыкнул:
— Да ты дракон, смотрю, смелый у нас.
— На том и стоим.
— Нет, дракон, ты не стоишь. Ты плаваешь. В дерьме ты, дракон, плаваешь.
После этих слов он тщательно вытер руки о полы пиджака и вытащил из кармана артефакт, напоминающий китайский резной шар. Подобную штуку я видел однажды у колдуна Лао Шаня. Преждерожденный утверждал, что на изготовление этой безделицы, которая содержит в себе пятьдесят шесть вложенных друг в друга сфер, древний мастер У Чхао потратил всю свою долгую жизнь. В артефакте Неудачника сфер было гораздо меньше, и был он вырезан не из слоновой кости, а из горного хрусталя. А помимо этих отличий имелось в нем и еще одно, более существенное. В его центре не зияла пустота. Там, в хрустальной глубине, пульсировало нечто прозрачно-розовое, и в этом розовом извивался отвратительного вида червяк.
— Видишь? — сунул Неудачник артефакт мне под нос.
— Вижу, — ответил я, отстраняясь. — Твой червяк жрет невинную душу. Червяк этот — сволочь. И ты, Неудачник, тоже сволочь.
— Не груби, я все-таки великий.
— Извини. Ты не сволочь, ты великая сволочь.
Как ни хотел я, но вывести Неудачника из себя у меня не получилось.
— Грубость твою, дракон, — сказал он спокойно, — я отписываю исключительно на незнание мотивов моих поступков. И не обижаюсь ничуть. Быть объектом презрения — удел всякого деятельного мечтателя.
— Это ты-то мечтатель?
— Представь себе, — сказал он, повертел артефакт в руке, словно елочную игрушку, и даже подкинул его несколько раз в воздух.
Не сводя глаз с этого, на вид исключительно хрупкого предмета, я спросил:
— И о чем же таком ты, Неудачник, мечтаешь?
— О чем? О, я тебе сейчас скажу, о чем. — Он еще раз подкинул шар, теперь выше, под самый потолок, и, пока шар летел, быстро-быстро произнес: — О том мечтаю, чтобы порушить жалкое единство мирового многообразия и выстроить на его месте мощную систему многообразного единства. — Поймал шар у самого пола, развел руками — вуаля, и спросил: — Слышал о такой?
— Нет, не слышал, — переведя дух, сказал я. — И слышать не хочу.
— Похоже, дракон, — с ноткой некоторого сожаления в голосе сказал Неудачник, — и ты меня понять не готов. Ну что ж, я к этому привык. Быть непонятым современниками — удел всякого гения.
— А чего тут понимать? — усмехнулся я презрительно. — Все и без того предельно ясно. Власти над миром хочешь, для того и Вещь Без Названия пытаешься в личное пользование заполучить. А насчет гениальности своей ты, Неудачник, лучше бы помолчал. Ведь по трупам идешь. А гений и злодейство...
— Дурак ты, дракон. Власти над миром... Тьфу, плевал я на это. Не власти над миром я хочу, но власти над смыслами. Истины, истины я, дракон, алкаю. Ответы мечтаю найти на вопросы, каждый миг вечные и вечно актуальные.
— О, как! — не выдержав, всплеснул я руками. — И зачем тебе это?
— Как это зачем? — удивился Неудачник. — Чтоб одарить человечков идеями светлыми и мудрыми. За этим вот. Зачем же еще.
— Светлые идеи от Темного — это сильно. Это очень сильно. Ну и какая тебе от этого предприятия выгода будет? В тотальном контроле над носителями мудрых идей?
— Зря так говоришь, дракон. Ох, зря. Никакой я выгоды не ищу. Я ж тебе не какой-нибудь там усмиритель ненасытный, а бескорыстный романтик.
— Угу, — произнес я скептически. — Что-то в последнее время до фига романтиков развелось бескорыстных, у которых руки по локоть в крови.
— Уж так прям и по локоть.
— А что, не по локоть? — Я ткнул пальцем в артефакт. — А это тогда что? Шутка?
— Это? — Неудачник хитро прищурился. — Это ultima ratio. Последний довод. Последний и решительный довод для глупцов вроде тебя, дракон. Вы же, благодушные скептики, слов нормальных не понимаете. Вас же носом все время тыкать нужно. Вы же... — Он прервался, замер, прислушался к чему-то и оглянулся на часы, весь песок в которых уже почти просочился в нижнюю часть колбы. — Ладно, это все разговоры в пользу бедных. Убеждать я тебя ни в чем не собираюсь. Метание бисера перед свиньями — неактуальный метод. Актуальный — гонять свиней за бисером. Значит, так, дракон. Чтобы принести мне Вещь и сердце, у тебя... — он вытянул руку, и посмотрел сквозь хрусталь на пламя свечи, — где-то, я думаю, минут тридцать осталось. Полчаса. Дерзай, дракон.
И спрятал артефакт в карман.
Уложив время на дистанцию, я мотнул головой:
— Не успею.
— Успеешь. Еще как успеешь. У тебя же маргалдос с собой.
— Что у меня с собой?
— Волшебный кубик.
— Кубик да, кубик есть, — согласился я, мысленно помянув гвардейца-стукача недобрым словом. — Только я не знаю, как...
— А там и знать-то нечего, — перебил меня Неудачник. — Про то, как во времени гулять, не скажу. Обойдешься. А в пространстве — пожалуйста. Загадывай четверку, произноси трижды: "Абиссус абиссум инвокавит", рисуй в голове то место, куда тебе нужно попасть, и швыряй кубик. Вот и все. Вперед, дракон, вперед. А я пока... — он передернул плечами, заложив руки за голову, потом вновь метнул взгляд на песочные часы и закончил: — ...вздремну чуток.
И действительно, едва добрался неверным шагом до дивана, повалился на него и сразу уснул.
Глянув на свои "командирские", я засек время и поспешно вытащил Послушный кубик. Загадал четверку, выкрикнул трижды подсказанную волшебную присказку и бросил кубик под потолок. В ладонь кубик не вернулся, завис в воздухе на уровне глаз. Не сам собой завис, разумеется. Это его проснувшийся Претемный усмиритель так ловко усмирил.
— Да, да, да, да, — пропел великий из великих, приближаясь ко мне. Вырвал кубик из загустевшего воздуха, сунул мне в карман и дальше запел: — Жалость, жалость. Она подводит. Она самая. Она, подлая. Особенно сейчас все чаще подводит, когда все вокруг играют не по правилам.
— А раньше что, по правилам играли? — хмыкнул я и полез в карман.
— Погоди, не доставай, — остановил меня Претемный, еще и за руку придержал.
Я попытался руку вырвать:
— Вообще-то, мне торопиться нужно.
— Не нужно, — покачал он головой и в ответ на мой недоуменный взгляд произнес: — Сейчас объясню. Секунду. — Отошел к столу, перевернул песочные часы и, прежде чем продолжить, спросил: — Про Неудачника все понял?
— В целом — да. Насколько понимаю, у вас расстроилась синергия.
— Не расстроилась, дракон, а полностью разрушилась. Окончательно и бесповоротно. А когда-то, не поверишь, эта моя... наша патология давала ощутимый сверхаддитивный эффект. Но теперь... — Претемный вздохнул и, закрыв глаза, стал тереть веки. — Устал я, дракон. Устал от Поля. От этого маньяка-экспериментатора с его затеями разной степени экзотичности. Устал чертовски. Это уже для меня стало просто невыносимо. Слишком стар для всего этого кавардака. И самое страшное: как и раньше, ему достается лишь четверть суток, но если раньше промежутки между приступами исчислялись часами, то сейчас — минутами.
