— Простите, — ответил Зарен, тряхнув головой. — Мне нужно обсудить очень важное дело. Могу я встретиться с р... руководителем госпиталя?
Что за новости, удивился Илан. И еще подумал: как странно Зарен заикается. Обычно заики не могут начать фразу, договорить им легче. Или, когда волнуются, у них совсем ни слова не разберешь. А этот на эмоциональном подъеме говорит хорошо, начала произносит четко, и лишь к концу предложения, когда интонация падает, а выдох кончается, он начинает спотыкаться. Видимо, раньше дело было хуже, он много над собой работал. Либо он не заика вовсе, а прерывистая речь — следствие недавнего ушиба легких или давней спинальной травмы, поэтому зависит от ровности дыхания.
— Хорошо, — сказал Илан. — Пойдемте со мной, попробуем найти доктора Наджеда.
Привел Зарена на второй этаж к начальственному кабинету, стукнул в дверь — мать там, улыбается благотворителям и подписывает бумаги. На столе печати, документы и поднос с ликёрными рюмочками.
— Я освобожусь — зайди обязательно, — сказала Илану. — Есть к тебе вопрос.
Илан посадил Зарена под дверь дожидаться у моря погоды, но сам ничего хорошего для себя ждать не стал. У матери был не тот тон, который обещал бы хорошее. И очки не убраны и не надеты — в руках. Ни два, ни полтора. Илан решил пройтись по второму этажу. Но кира Хагиннора здесь нет, государя нет, других гостей нет, в столовой собирают тарелки, звенят стеклом и серебром. К себе не попасть, седьмой кабинет заперт. Вот здорово, а у кого ключ? Илан оставлял его Неподарку. Закрылся внутри и спит? Или опять сбежал в город, благо понял, что теперь творит, что хочет, безнаказанно?.. Постучал — не открывают, внутри тишина.
Странный и непонятный день сегодня. Очень много суеты. Необычной для госпиталя суеты. И обычной больничной суеты. Хирургической суеты, терапевтической суеты. А ведь настоящие проблемы суетой не решаются. Хотя, если вспомнить, с чего этот день начался... так и должно быть. Хуже дня, начавшегося со странного больного, бывает только меняное дежурство.
Чтобы объяснить запертые двери и исчезнувшие ключи, нужна всезнающая Мышь. Илан оставил Зарена — тот сидел на скамье для посетителей с серьезным и решительным видом, — и отправился в дезинфекцию на розыск. Мышь с первого захода не нашел, зато сам был вынужден малодушно сбежать из дезинфекции прочь.
Оказывается, Обморок, лежа в смотровой под присмотром доктора Гагала, решил повспоминать, когда в последний раз ел свои конфетки, и получилось у него, что сегодня в обед. Гагал скорее отцепил от него систему и потащил в дезинфекцию, созывая по пути своих акушерок на помощь. Там Обморок, хорошенько промытый с обеих сторон холодной, чтобы не обострить возможное кровотечение, водой, окончательно потерял душевное и телесное равновесие, наступил на край одеяла, в которое его, замерзшего и голого, завернули, чтоб не был совсем синий и не трясся, поскользнулся на кафеле, ушиб локоть и подвернул ногу. Из приемника вызвали Никара бинтовать, вроде, обошлось без переломов и вывихов, но все равно приятного мало.
Вмешиваться и наводить тем лишнюю панику необходимость не просматривалась, и Илан решил предупредить Рыжего, чтобы тот с Арираном сегодня был поделикатнее, себе на помощь не звал и не расспрашивал (хотя как без расспросов, в госпитале скучно, а тут событие, человек упал в дезинфекции на пол). Но и до Рыжего не дошел, наткнулся на половине пути на свою Мышь, волочившую швабру и по края налитое грязной водой ведро от палаты Палача в направлении выхода. Остановил, отругал, что наливать, сколько поднять не можешь, нельзя, отобрал ведро, сам понес выливать. Освобожденная от ноши, Мышь вприпрыжку скакала со шваброй, как тот сумасшедший — от стены к стене. В коридорном промежутке Илана с поломойным ведром и в сопровождении развеселившейся Мыши увидели с лестницы городские благотворители, направились прямиком к нему. Ведро за спину не спрячешь, Мышь тем более. Остановился, поклонился, ему стали жать руки, брать за пуговицу на груди и говорить: 'Как приятно видеть, что хорошие люди одновременно хорошие врачи!' А рядом, скосив глаза, стоит Мышь со шваброй наперевес и не догадывается забрать ведро и унести швабру, хотя до хирургии она это ведро все ж как-то дотащила.
Но вырвался. Ведро донес, куда положено, увидел уборные, в которые обещали столкнуть Неподарка дуроловы, вспомнил про этого чесоточного, спросил у Мыши: а где химик? Спит или снова в город смылся?
— Помогает в женской палате, — махнула рукой Мышь, будто дело это обычное. — Его попросили больную повернуть, он и влип, у тёток же вечно что-то не в порядке.
— Сходи, забери у него ключ от лаборатории и отомкни там дверь, позапирали, как в тюрьме... — сказал Илан, кое-как собрал разбегающиеся мысли обратно в голову и поспешил наверх.
Зарен так и сидел под кабинетом: 'Жду, когда п-позовут...'
Да это же Арденна, доктор. Здесь вламываются без стука и приглашения. Тут даже в душевых можно мыться по-человечески, а можно по-ардански: не проверив, занято, или нет, раздеваешься и заходишь. Если занято мужчинами, тебя поймут. Если женщинами... возможны варианты. Поторопил Зарена — давай, будь наглее, это экономит уйму времени. Сам входить не хотел, но госпожа Гедора позвала:
— Зайди, зайди. Скажи-ка, что за милые уроды населяют нашу крышу? — и взяла со стола очки. На плечи, поверх бархатного платья и драгоценностей, у нее был накинут суконный докторский кафтан.
К такому вопросу Илан оказался не готов.
— Ну... я... мы же... я не знал, что ты поведешь гостей на смотровую. Мы думали, там все к утру растает...
Очки опустились на нос и теперь уже доктор Наджед строго глядел сквозь них на Илана:
— Совсем со своей Мышью в детство скатился, — сказал он. — Не надумал еще ее выгнать?
— Не надумал. А что?
— Ее в детское просят в младшие сестры. Она хорошо говорит с детьми.
— Нет, — сказал Илан. — Не отдам.
— Позвольте, — выступил вперед доктор Зарен. — Я по важному делу, госпо... жа.
Он вынул из рукава госпитальную салфетку с меткой прачечной и мял ее в руках, в холоде второго этажа вытирая вдруг выступивший на лбу пот.
— Доктор Наджед, — тихим голосом поправил Илан.
— Да, доктор Н-наджед. Я должен сделать признание. Я п-предатель. Преступник.
Очки сползли у Наджеда на самый кончик носа.
— Я предал свой клан, — продолжил Зарен. — Но вы должны меня п-понять. Пусть я буду трижды предатель, и пусть меня казнят, разрежут на куски и ск... скормят рыбам, но я давал клятву лечить людей, я не убийца. Я не могу убить человека. Не могу и не с-смогу.
Доктор Наджед потер ладонью лоб. Илан нечаянно сделал то же самое в тот же момент. Со стороны, наверное, они вдвоем хорошо смотрелись. В голове крутилось разное — Рыжий, Обморок, кир Хагиннор, доктор Наджед, он сам, как сын адмирала Римерида и наследник царства, или никому неизвестный ходжерский Небесный Посланник, кто еще?.. Кого Зарену нужно убить?
— На операции, — опустил голову Зарен, — у меня был шанс. Я планировал совершить намеренную ош... шибку. Я не сам так решил. Мне приказали. Потом тоже были возможности... Я врач. Я обращаюсь к вам, как врач к врачу. Я ничего не сделал, я не смог.
— Убить Палача? — спросил Илан.
Зарен кивнул и умолк.
— Он и так умирал. Достаточно было просто не трогать.
— Девочка плакала. Береговые его собрались везти к вам. А вы же... в-волшебник.
Фокусник, хмыкнул про себя Илан. Оживляю мнимо умерших для изумления толпы. И выпрямленными пальцами ткнул Зарена в спину.
Зарен подался вперед и закинул голову, как лошадь от кнута.
— Ребра сломаны? — спросил Илан.
— Почти з-зажили. Да, согласие с меня брали т-так. Все равно не могу. Отдайте меня им, с-скажите, что поймали, пусть убьют. Или в Тайную Стражу, как ш-шпиона... Лучше, чем ходить и думать, что должен, обязан, д-дал клятву повиноваться, но не сделаю...
Очки легли обратно на стол. Госпожа Гедора глядела прямо перед собой с невеселой улыбкой доктора Наджеда и ничего не отвечала. В политику она не играет, к насилию относится болезненно, решений принимать не будет. Госпожа Гедора и доктор Наджед два разных человека, к сожалению. Это выглядит странно, это выглядит глупо, а для Илана еще и страшно, он боится этих переключений туда-сюда, иногда закономерных, иногда немотивированных, и не считает их нормальными. Посторонним такое лучше не показывать, а про количество разного рода безумцев в роду, перенимающих патологию по наследству, забывать нельзя... Это не со стороны адмирала. Царская семья. Но решения принимает только доктор Наджед и только в области медицины или организации госпиталя. Сняла и положила очки — решения нет. Нужно уводить хофрского доктора.
— Иди, доктор, вниз, там работы море и маленькая плошка, — сказал Илан. — Ребра, если хочешь, перемотаю, будет легче.
— А как же... приказ? Клан, честь к-клана?..
— А никак. Ты его не выполнил. Не знаю, как у вас, а у нас за несделанное не судят. Что нам твой клан и его честь? Их бы в Тайную Стражу, всех, за такие приказы. Но нам, по-хорошему говоря, и Тайная Стража никто.
— Неповиновение воле клана — п-преступление.
Илан взял Зарена за плечи и повернул к двери.
— Ты в какой стране сейчас, доктор? Заблудился? Иди с миром. То, что у вас плохо, у нас подвиг, и пусть ваш клан считает, что мы неправильно живем. Не по приказам, а по совести. А с Палачом... Ну, хочешь, вместе подойдем к нему. Попросишь прощения за умыслы, и хватит. Что-то мне подсказывает, что он тебя простит. Пойдем, пойдем. Извини, мам.
— Уродов с крыши уберите, — раздалось вслед.
От лекарств, осмотра и перевязки доктор Зарен отказался. Тогда Илан сделал ему другое доброе дело — пошел в столовую, где на подносе с бирочкой стояли сосчитанными непочатые бутылки с вином и виноградной водкой, а рядом открытые, выпитые или надпитые, которым учет никто не вел, взял одну, в которой была половина, и отдал. Флотское лекарство. Пусть хоть так полечится.
Сам ушел в кабинет, открытый для него Мышью, и заперся изнутри. Все надоели, чувствовал себя измотанным. Не столько сделанными полезными и не очень делами, их немного было сегодня, сколько людьми. Бывают дни, когда тысяча встреч, но они ни к чему не обязывают. Идешь мимо пациентов, кого-то смотришь, трогаешь, интересуешься, даешь рекомендации, пишешь в лист, чтобы не держать в голове, и сразу забываешь. Улыбаешься посторонним, что-то говоришь своим. Улыбки и слова в ответ проходят мимо. А бывают дни, когда каждый встреченный цепляется. Не руками и не словами, а изнутри, семечком безвременника прямо в сердце. На Ходжере говорят — прожалеть пациента. Такого, зацепившегося, прожалеть очень легко. Скольких Илан жалеет? Обморока, Рыжего, уже и Палача. Докторов Ифара и Актара. Теперь еще и Зарена. И даже девочку, проглотившую расческу, она зацепилась, нужно пойти посмотреть, как она. И Адара. И Неподарка, хоть он и не особо чем-то болен, так, дурь по спине высыпала... Скоро ему жалелки на всех не хватит. Бестолковых встреч сегодня тоже было достаточно — с хвоста ли гости понаехали? Уроды на крыше им не нравятся? А Илану нравятся. Он не будет убивать уродов, не хочет, жалеет, пусть стоят.
Еще одна встреча — Хофра. Не прямая, заочное знакомство с кланом Белых. Что там творится? Одни там с крыльями, другие с крысиным ядом, третьи избивают до ушиба легких и сломанных ребер хорошего, совсем не криворукого доктора. Лишают людей выбора — приказано, и все тут. Умри, но сделай. Или не сделай, и умри.
В Арденне все настолько проще... Не любишь изюм в булках — выковыривай. Не хочешь убивать уродов — пусть живут. Все зависит от тебя. Абсолютного подчинения не требовал даже черный адмирал. Несмотря на все свои... особенности. Позволял людям иметь собственное мнение, ценил сильных, кто не пресмыкается. Может, потерял царство оттого, что, если не жалеешь — не жалей никого, а не только некоторых. И поэтому отшельник из храма феникса не отшатнулся в ужасе от Илана, хотя и был знаком с его отцом. Не мог не быть знаком, узнал, служили вместе. Он, кажется, просто не считает Римерида плохим человеком. В Арденне нет полюсов, как у магнита, притягиваются — расходятся, если расходятся, никакими силами не заставишь их быть рядом. Нет однозначного добра и зла. Есть инструменты, которые можно повернуть так и эдак — власть, талант, знания, круг знакомств... Кровавые следы оставили на земле его предки. У Илана тоже руки в крови. Бывает и лицо забрызгано кровью. Он идет по кровавому следу и оставляет за собой кровавый след. Но идет в свою собственную сторону. У него свое мнение и свой взгляд на вещи. Он тоже пытается не жалеть никого, но... у него точно так же не получается.
Так что невезучие люди в Арденне, конечно, есть, но разочаровавшихся мало. А на Хофре?.. Не разочарованные дети, а взрослые дубленые шкуры, видавшие виды и имеющие опыт, который какому-нибудь доктору Илану, живущему относительно свободно и даже относительно спокойно, в кошмарном сне не приснится, выходят из повиновения и заявляют: лучше пусть меня казнят, но я не желаю жить неправильно, лучше я предам клан и данные мной клятвы, но поперек своих личных убеждений и врачебной клятвы не пойду. Кто-то или что-то мнет этих людей под нехорошую для них цель, а они не мнутся. Они, благодаря своему опыту, очень пружинистые люди. Пригнуть их сложно, а, может, и нельзя. Если перестараться с нажимом, их внутренние пружины, когда развернутся обратно, могут нанести идее, под которую их гнут, травмы, несовместимые с жизнью. И вдохновители идеи не останутся незадетыми. А, значит, что? Поиск внешнего противника, чтобы стравить внутреннее напряжение. Выбран Ходжер, а за что, видимо, не важно. За комплекс достоинств и смелость. Такого не победишь сразу, он помотает время и силы, отвлечет от внутренних проблем всерьез и надолго. Значит, действительно война.
Что будет делать доктор? Правда. Хороший вопрос задал Палач. Сам Палач, понятное дело, будет казнить. Или варить кашу в огромном котле полевой кухни. Каждый должен заниматься своим делом, на войне все строго. Дисциплина. Лекари лечат, хворые кричат. Доктор, например, умеет писать рецепты непонятным почерком. Если эти строки попадут в руки неприятелю, тот не сможет ничего разобрать. Такое оно... 'свое дело'. Быть благостным, снисходительным, терпеливым, добрым, выполнять врачебный долг, казаться от этого людям немного святым и много занудой, ковыряться в чужих телах, в чужих делах, по мелочи, кого обидели ядовитой конфеткой, кому отрезать ненужное, кому пришить. Все это можно делать по кругу до тех пор, пока не кончится мир. Мелочи не иссякают.
Многое ли так изменишь в жизни и в мире, декадами не выходя на улицу и вырезая кисты с аппендицитами? Понятно, что путь к лучшему начал с себя, но надо ведь и продолжать. Одно дело устраивать себя, но люди-то хотят другого. Что может врач, и что может царь?.. Нужно что-то решать с этим наследством, тетя Мира права. Тетя Мира мудра. Нужно с ним что-то делать, как-то использовать.
Илан огляделся. Наследство. Серые стены, подкопченый над печью потолок, окна, стеклёные через одно, потому что на все не хватило стекла, разномастная мебель, попона вместо одеяла. Столько всего, и все это мне. Спасибо...
