Вот, по жесткой земле, оставляя ощущение сдвоенных, донеслись хлесткие щелчки, которые стали более глухими, но и более громкими, переходя в обычный топот. Почти с самого начала показалось мне, что зверь бежит не вполне на меня, и тогда я медленно-медленно поднял голову, чтобы принюхаться "полуторным" чутьем. Да, он несся на меня, но не так, чтобы вполне подходяще, он несся, как обвал, все укорачивая и учащая скачки, ветерок как раз пахнул с той стороны, и донес запах погони. Остро несло потом смертного ужаса, и я очень понимал зверя, ему было кого и чего бояться, он летел, окрыленный этим ужасом, и только поэтому еще бежал, как в давние-давние времена бежал я, и ужас холодным стальным ветром подгонял меня. Еще — пахло кровью, и когда до меня донесся этот запах, я вообразил себе все происшедшее с такими подробностями, словно видел своими глазами. Вот зар-раза! Вместо того, чтобы гнать, как договаривались, она бросилась на вилорога в одиночку, когда тот спокойно лежал, сытый, свежий и отдохнувший... То есть поступила самым что ни на есть опасным образом, вопреки всем канонам и обычаям и... Да, точно, мне не показалось и вилорог действительно хромал. Теперь я слышал шум погони ушами и совершенно отчетливо а потому начал медленно-медленно подбирать ноги под живот. И тут я увидел его. Он летел тяжеловесным, укороченным галопом, сильно взбрасывая зад, Лабби била ему в глаза, а сам он весь светился тяжелым ртутным блеском. Когда он подбежал поближе, стала видна огромная рваная рана до самой кости на его правом плече. Тогда я толкнулся правой ногой и, сорвавшись с места, понесся изо всех сил к тому месту, где загнанный, ничего перед собой не видящий зверь окажется спустя... Необходимый промежуток времени. Прыгнув, я глубоко воткнул когти в противоположную сторону его толстой шеи и свесился, уваливая его голову на один бок, так, что он глухо захрапел и закружился на одном месте, пытаясь вздеть меня в воздух резким взмахом головы. Я позволил ему это и на миг улегся вдоль его хребта и ударил зверя клыками за ухом — на удачу. Кровь ударила мне в рот обильной струей, но все-таки не так сильно, чтобы можно было с рычанием отпрыгнуть в сторону, и с наслаждением крутиться неподалеку, и легко уходить от неуклюжих и все более медленных рывков обреченного животного, ожидая, когда он повалится от потери крови и помрачения. В этом было бы уже другое, совсем-совсем отличное от упоения схватки, холодноватое и умственное наслаждение игры и наблюдения. Но этого не было. Скотина, весящая раз в пятнадцать больше меня, с такими ранами может бежать еще очень долго. Тут главная опасность в том, что подранка запросто может перехватить какая-нибудь другая партия, и будет тогда вполне в своем праве и от всякого греха свободна, а потому я начал кружить его на одном месте, заходя каждый раз — с новой стороны, но я уже выпил Красного Молока из его жил, и тут, помимо расчета, присутствовал уже и азарт кровавого хмеля. Клыки прямо-таки зудели от желания вонзиться в живую, всех соков исполненную плоть. И тут со стороны вовсе для меня неожиданной возникла черная, чуть ли не струящаяся в серебристо-лиловом свете Тень, и зверь на миг замер. Кровь лилась по его плечам и расслаивалась на влагу, текущую вниз, волну восхитительного запаха, расходящегося в разные стороны, и слои ртутного блеска, поднимающиеся кверху, медленно расплываясь и угасая. На непроглядно-черном фоне ее масти даже при самом ровном и ярком дневном свете разглядеть можно было разве что едва заметный узор, как от неровностей бархатистой ткани, на которую луч света падает сбоку, а ночью — это и вообще было пугающее Ничто, женский силуэт, вырезанный в теле мира, кусок бездны, в которой горели два желто-оранжевых глаза. К этому она еще имела привычку хранить на ночной охоте полное безмолвие, которое, право же, пугало больше самых душераздирающих воплей. Но это, скорее всего, на взгляд меня-постороннего, потому что по сути дела это было правильно, — как крайний и наиболее последовательный вариант женского поведения. Возникнув откуда-то сбоку, она молча, без всяких задержек вонзила вторые когти обеих рук зверю глубоко в глаза, и он издал какой-то утробный вздох, тяжело поворачиваясь на одном месте. Я, воспользовавшись моментом, снова ударил его клыками в шею, в то место, где пульсировала большая жила, и на этот раз не промахнулся. Кровь ударила фонтаном, заливая мне глаза, но я уже откатывался в сторону, не в силах удержаться от победного рыка. Скоро вилорог рухнул на землю, сотрясаясь в редких, тяжелых конвульсиях, и тогда она подобралась поближе, чтобы припасть к ране, из которой, хоть и слабеющей струей, но еще толчками вытекала кровь. Потом зверь замер окончательно, и она улеглась головой к нему, тихо урча и только изредка касаясь раны языком, а глаза ее, и без того на редкость яркие, сейчас прямо-таки горели в ночи. Мудрецы утверждают, что в былые времена власть женщин, которая и сейчас достаточно велика, была вообще безраздельной, и глядя сейчас на нее, с каждым часом любимую и волнующую все больше, я понимал это очень хорошо: вот я тяжелее ее на треть, сильнее чуть ли не вдвое, а какой я, к Голым Челюстям, охотник по сравнению с ней? Это даже не смешно. В позапрошлом году, летом, когда она охотилась далеко на Юге, в звенящих от комаров, заросших тростником, залитых мелкой водой плавнях дельты великой реки Илихлих, на нее напал тигр. Я утверждаю, что был он либо слишком уж зол, либо на редкость глуп, либо, по крайней мере, очень уж молод: от неожиданности она обозлилась и гнала полосатого дурака мили две через камыши и протоки, и его счастье, что в той же партии было человек пять Ревнителей, которые успели-таки вступиться за бедное животное. Те же мудрецы говорят, что только потом, когда все большую роль стала играть работа, все более сложная, все более тяжелая и систематичная, мужчины приобрели хоть какое-то значение. Очень даже может быть. Но ей все-таки пришлось выйти из своего упоенного состояния, поскольку нам предстояло еще одно неотложное дело. Само собой, она была весьма недовольна, подымаясь со мной на ближайший холм: теперь, когда дело было сделано, надлежало заявить свои права, и хрен бы мне кто поверил во все привходящие обстоятельства, если бы она не приняла участия. Я, чувствуя ее недовольство, держался с подветренной стороны и чуть позади, чтобы не было лишнего соблазна сорвать мимолетное неудовольствие на мне, но когда мы поднялись на вершину, она тихонько приблизилась и размашисто, со стороны — на сторону, раза три лизнула меня в рот и щеки, показывая, что не сердится и даже немного извиняется за сварливость. "А-а-а-ах!"— полным голосом, во Втором Мужском регистре начал я, чтобы привлечь внимание всех, кто способен слышать, а потом увлекся и раскатил конец фразы, опустив лицо к земле, — грешен, люблю петь. И она вступила удивительно вовремя, исподволь примешав к раскату длинную, невероятно ровную, высокую ноту несравненной чистоты. Она возникла из небытия, возросла до максимума, и так повисла над степью, словно луч, прорезающий темноту и окруженный дрожащей короной моего всепроникающего, сотрясающего сухую землю ворчания. Постепенно, в полном согласии замолкли, чтобы всем, кто слышит, да хватило бы времени прислушаться. Снова подняли голоса, на этот раз держа одну ноту, и завили два согласных перелива, две вовсе не мешающих друг другу партии. Желтый Колос, из Клана Пяти Кратеров, масть "звезды и кольца"... Пламя, горожанка, из Семьи Белого Круга, муаровая... Охотясь только вдвоем, добыли вилорога-самца, который теперь лежит... Сто двадцать-семдесят-тридцать три Севера и... Девятьсот пятьдесят-двенадцать-пятдесят восемь Восхода... Собственная партия приглашается на ночную трапезу с тем... Чтобы утром без всяких споров удалиться... Остальных предупреждаем, — тут она подпустила в голос "сверло", мастерски сжимая горло, страшно красиво, но с явной издевкой, — что завтра, и еще день после и еще... В круге на пятнадцать делений вокруг добычи... Говорящие это собираются заключить брак... Поэтому попавшихся просят не сетовать... Те, кто слышал это, пусть передадут всем, кого встретят сю ночь и в день после. Нет, что ни говори, а достойна сожаления участь тех, кто, сообщая, ни к чему не способен помимо, кто не может превратить этого необходимого ночного дела в такую вот песню. Я — могу, но и мне редко приходилось петь с таким понимающим, богато одаренным и вдохновенным партнером, как эта женщина. Оценили это и те, кто отправился на охоту вместе с нами, и после надлежащей паузы, обдумав, ответили нам роскошным многоголосым хором. Особенно подкупало то, что они, похоже, заткнули глотку Треснувшему Ясеню (из Узких Колец) и Ледяной Струе из семьи переселенцев, поскольку они поют так, что лучше бы они вовсе никогда не пели, а по этой причине, как положено, петь любят ужасно. Но на этот раз, похоже, кому-то, да будут благословенны дети его а охота — всегда удачна, удалось их убедить, что для ДАННОГО КОНКРЕНОГО СЛУЧАЯ голоса их не очень подходят.
За нас были страшно рады, и не врали при этом, обещали быть вскорости, и все это отдавало добродушным юмором, вообще характерным для белой зависти хороших людей. А потом была ночь, и бесшумные тени с горящими глазами во тьме. Тяжелый брус Малого Огня принес с собой Терпеливо Стерегущий из Клана Трех Скал, почти молочный, с едва заметными при свете черными прожилками, масти "мрамор", по которой почти безошибочно можно узнать северянина, охотника на морских коров и ластоногих. Здесь он находился на практике, после окончания Высших Ветеринарных Курсов, — это официально, а вообще это был классический пример молчаливого искателя впечатлений, человека, обуреваемого жаждой все увидеть, поохотиться на разную добычу и в очень-очень разных условиях, подвиться с женщинами, по возможности, всех мастей. Он и запалил брус с конца, который побагровел, заалел и налился бело-розовым накалом. Охотник не будет пользоваться открытым огнем, если к этому есть хоть малейшая возможность: мало того, что сам провоняешь дымом, так еще и надолго, накрепко сам потеряешь чутье по меньшей мере наполовину. Жар и сам по себе изменяет запахи не хуже иной грозы, но уж с этим так или иначе приходится мириться... Собравшиеся с шутками-прибаутками расчетливо разодрали шкуру вилорога, отхватывая куски парного мяса, напились крови, пока не свернулась окончательно, и постепенно охмелели. Женщины завели на три голоса песню без слов, а остальные начали нарочито-медленный, молчаливый хоровод, ритмично ударяя ногами о твердую почву, раскачиваясь и хлопая в ладоши. Постепенно возбуждение наше усиливалось, и по мере этого нарастал и темп древнего танца, все ярче горели глаза с узкими вертикальными щелями зрачков, и наступил миг, когда запели, взяв одну пронзительную ноту, уже все собравшиеся и с этого мгновения пир разгорелся уже по-настоящему, как положено, а она подошла ко мне, с деланной скромностью зевнула и повела прочь, вдоль по руслу пересохшего ручья, и потом через ложбину, и на гладкий каменный берег, где в десяти шагах чудно, как кит на экскурсии, возвышался наш дом, а чуть дальше, сливаясь с серым, пасмурным небом, расстилался Океан.
Третье включение. Народ.
Под вечер жар немного спал, но нельзя сказать, чтобы стало прохладно. Горы поодаль стали уже совсем синими, ясно синело и быстро меркнущее небо, а не редких, рваных облаках тревожным, красным огнем догорал закат, обещая назавтра ветреную погоду. Он уже и сейчас тянул откуда-то, этот упрямый холодный ветерок, трепал полупрозрачное от жара пламя приземистого, почти бездымного костра. Поодаль стояло несколько четырех местных палаток, а людей — у костра и на всей территории лагеря вообще было всего пятеро. Один из мужчин, тяжелый, темноликий и бородатый, сидя на корточках тихонько перебирал гитарные струны, а трое других просто молча глядели на огонь. Молчала и единственная в компании женщина, что сидела на каком-то ватнике, вытянув ноги строго вперед, словно кочевник, так что понимающим людям даже смотреть на это было жутковато. Костер, таким образом, хорошо освещал безупречно-чистое, без единой даже складочки обтягивающее ноги трико, новенькие, белые, идеально-чистые кроссовки "Пума" и выглядывающие из них белоснежные, — не от мира сего, — грубошерстяные носки с аккуратнейшими отворотами. Один из мужчин пошевелился:
— Чер-рте что! До сих пор никого... Может, — заблудились?
Его сосед только неопределенно пожал плечами.
— Да нет, в самом деле! Кстати, — это ведь ваша идиотская затея, чтобы непременно встретиться в этой дыре... Ну точно ведь не найдут!
— Вам легко говорить... Куда захотели, туда и выехали, когда захотели, тогда и выехали... А нам каково? По-моему, — так самое подходящее место: с одной стороны — центр туризма, с другой — можно спокойно поговорить без боязни, что нам помешают. А кроме того, я вообще не понимаю, к чему вся эта паника? До истечения контрольного времени, если не ошибаюсь, еще далеко...
— Контрольное время — контрольное время...
— Уважаемый Об, — вмешался в разговор третий, — не ворчите. Все мы в той или иной мере нервничаем. Не знаю, как Нэн?
Он обернулся к женщине, а она терпеливо улыбнулась в знак того, что слышала, и промолчала.
— Мама!
Бородатый с гитарой, дернулся в сторону, потерял равновесие и сел. Гитара, упав на камни, издала протяжный, глухой звон, а следом на ноги вскочили и все остальные, кроме женщины: косо, со стремительностью налетающего коршуна и басовитым свистом с темнеющего неба сорвалось громадное треугольное крыло, выкрашенное в пиратский темно-серый цвет. Подвешенный под ним летун ловко освободился от своей хитроумной сбруи и во всей красе предстал пред честной компанией. Это был невысокий, поджарый, носатый мужчина с энергичным сухощавым лицом.
— Здорово, ребята, — проговорил он, обводя их нахальным взглядом, и, распустив, откинул отороченный мехом капюшон, — я не ошибся адресом?
— Тьфу! — Названный Обом ожесточенно плюнул. — Между прочим — дурацкие шутки!
— Зависит от вкуса...
— Кем слывешь?
— Как? А, понял... Это уже дело. Позвольте представиться, — Тайпан.
И он обошел мужчин, энергично пожимая руку каждому из них, коротко заглядывая в глаза и отрепетировано улыбаясь. К женщине он подошел в последнюю очередь, — за все это время она так и не сменила позы. Нагнувшись, он изящно взял ее узкую руку и по всем правилам поцеловал, потом глянул в ее лицо и отвел глаза:
— Господи, красивая-то какая, — пораженно проговорил он, — как зовут вас, леди?
— Тут не спрашивают, как кого зовут, — в голосе ее едва заметно прозвенела насмешка, — все равно тут никто никого не видел раньше, и если мы не придем ни к какому решению, то имена нам будут вовсе ни к чему. Здесь спрашивают, — кем слывешь? Этого достаточно. Нэн Мерридью, — к вашим услугам.
Он еще раз осторожно посмотрел в ее длинные, насмешливые глаза и тихонько спросил:
— Я вам понравился?
Она опять сдержано улыбнулась и кивнула головой:
— Очень.
Между тем откуда-то снизу послышался приглушенный говор, и через несколько минут на площадку вышла первая группа гостей. Народ тут все собрался пунктуальный, и за оставшиеся до контрольного времени полчаса собрались все, из имевших быть, в отличие от слывшего Тайпаном избрав исключительно древнейший способ передвижения.
