Выхожу на дальний торец полосы. Отсчет по секундомеру, набор триста метров. Первый разворот. Вираж на девяносто градусов, удерживая высоту. Отсчет. Второй разворот. Аналогично. Едем в обратную сторону. Торец полосы на левом траверзе. Отсчет. Вроде все как надо. Подхожу к третьему развороту. Закрылки на полную. Контроль скорости и высоты круга. Пришел на третий, разворот исполнил. Отсчет по секундомеру. Вот и четвертый разворотец. Исполнил. Отлично, Константин! Вышел строго-прямо на осевую. Чуток крена влево чтобы с глиссады не сдувало и с горки на саночках!.. Нормально, Григорий...
Ну вот. Мы летели, мягко сели... высылайте запчистя... Не, все не так уж плохо... сел-то я вполне мягко. Вот только угодил в самую середочку полосы. По длине вышеупомянутой. И как так вышло?.. Ничего не понимаю! Все делал правильно. Все делал, как всегда! Вот только почему глиссада у меня закончилась не сразу за ближним торцом полосы, как положено, а в середине этой самой?.. Где я накосячил? Скорость по векторам выдерживал, выравнивание выполнил своевременно, все элементы посадки по отдельности выполнены вроде бы как должно, а сел я черте-где! Самое забавное, что экипаж этот мой позорный казус воспринял как должное... Мдя... Мол так оно и надо, поскольку растерянность свою внешне я не проявил и торможение невозмутимо закончил плавненьким переходом в руление, прямо к дому селянина. К крылечку непосредственно. С разворотом. Только собаки приснопамятные затявкали и разлетелись из под винта перепуганными брызгами. Чем вызвали у Морса живейший интерес и нетерпеливую расположенность к близкому знакомству. Но сам-то знаю, что накосячил! Только не пойму где именно...
Ладно. Овощ с ним. Потом проанализирую. "Глуши мотор он говорит, пусть ентот МАЗ огнем горит"... Катенька уже в хвосте раскидывает имущество пытаясь раскопать аптечку. Это только так называется — аптечка. Скромно так. Этот трехпудовый саквояж содержит в себе, не побоюсь этого слова, полевой госпиталь, включая жуткого вида пилки, клещи, долота и прочие акушерские щипчики. Я только разок во внутрь глянул, и зарекся навек. "Ах, какой я впечатлительный"... оказывается. И не надо мне тут пенять! Сам знаю что у АБСов украл! Но уже не отдам.
Вынула Матвеевна из баула спиртовую флягу, всучила баул Гиршане, распахнула люк и, сияя окорочками, помчалась спасать и лечить. И виделся мне в этот миг нимб над нею, мигающий золотым неземным светом, навроде моргалки кареты скорой помощи... И слышался мне иерехонский рев соответствующей сирены... Какая женщина! Ах, братья... какая женщина! Цунами!
Пока она там шаманствует, надо-ть бы озаботится приготовлением транспортного средства и приуготовить его для транспортирования пострадавших. Для чего потребуется распихать по углам все, что под ногами тут валяется. Ох и развел же я тут на борту кабак! Книжки, чемоданы, сумки с хавчиком... носки почему-то... трусы... надо признать... мои трусы. Ох, стыдобушка! Носки... тоже мои... Так. Все в баулы и в хвост. Нет. В багажники под самолет. Нефиг центровку портить.
Вот! Чистота и порядок на палубе. Глаз радуется, душа ликует. А то развели тут, понимаешь... И накачаю-ка я матрац надувной, двуспальный. Морс! Куда это ты свинтить надумал? Сидеть, мля! Место! Ищи-свищи тебя потом. Дружба — жвачка! И вообще они не твоей породы. Ну? И не стыдно тебе? Кто там у тебя кого не ищет? Ой, как все у нас запущено! Ты же просто недопрыгнешь, миленький! Молчать! Мнение у него, понимаешь... Мнение тут у меня только есть! Где дисциплина на борту, я тебя спрашиваю? В глаза, в глаза смотреть, я сказал!
Так, о чем то-биш я? Да. Матрас. Ну, это мы мгновенно. Пока расстелем по палубе в не надутом состоянии, а как погрузим болезных, так с имя прямо и подкачаем. И ничего этому компрессору не сделается. Потерпит разик. Не лопнет, небось! И не протискивать же страдальцев в пассажирский. Открою грузовой. В него слона пропихнуть можно... дались мне эти слоны... ну... вроде... бы... К вылету готов. Как там у Катеньки дела идут?
Спрыгнул аз многогрешный на землю и в дом нацелился. Отслеживать процесс и споспешествовать оказанию. Ой, мамуля дорогая, ой зазря я это сделал! Как бы Кате не пришлось штопать еще одного... пострадавшего. И не надо, не надо на меня рычать! И не надо так меня нюхать. И не надо... ой, мама дорогая... ну не надо меня так облизывать... нашли, вишь, сахарную косточку! Отставить драть мои белые штаны! Морс! Полундра! На помощь! Блин, ну а ты куда смотрел!? Кто это тут сам виноват? Я? Меня уже почти едят! Скалишься!? Ну, все! Все, я сказал! Ша! Уже никто никуда не идет. Уже все сидят на попе ровно! Хос-по-дя, а слюней-то, слюней... Пыхтят, да лижут... Дорвались... И нечего тут скалить зубы! Что это вы тут себе позволяете!? В конце-то концов... Не трогай конец, морда твоя аморально-бесстыжая, говорю тебе трижды! Нашлись, понимаешь, миньетчицы... Может мне и не нравится вовсе.
Морс, прикованный поводком к сидухе, нагло исполнял приказание не покидать самолет, и спасать меня не собирался. А предовольно скалился, глядя из глубин салона, как три лохматых сволочи ростом с эту местную непарнокопытную гиену пускают слюни мне на затылок. Я, уже довольно изрядно промокший, сидел под фюзеляжем обняв руками коленки, как целочка-пушинка. А слюни на меня текли и капали... и капали...И всё окрест меня озорно лайя... И мыслилось мне...
Вот когда с высоты пилотского сиденья смотришь бывало на собаку, не выглядит она сколь ни будь серьезной частицей мироздания. Так, блоха мелкая, на грани сред. Не больше. Но насколько же кардинально меняется мировоззрение, когда твоя голова находится на уровне ихних брюх... Как все же сильно зависит восприятие мира от кочки зрения!.. Сколь же мелкими кажутся любые неприятности, когда с шершавых языков, трудолюбиво вылизывающих твой фейс, тягучая слюна льется тебе за пазуху. И ты решительно ничего не способен противопоставит искреннему дружелюбию этих так называемых друзей человека. Ибо стоит только попытаться оторвать седалище от планеты, как показное это дружелюбие моментально сменяется утробно-суровым таким рычанием и приходит понимание всей тщетности устремлений антропоида быть царем природы...
Сидел я долго. Вечность уже сидел я в раздумьях мрачных о непостижимости тайн вселенной слабым человеческим разумом. Но рано или поздно всему приходит конец. На пороге явился Хозяин. Я моментально был брошен на произвол судьбы, чем и воспользовался, стремительно покинув нагретое место, сделавшееся для меня юдолью скорби. Птичкой шизокрылой в ероплан вспорхнул.
Хозяин угрюмо обматерил моих угнетательниц, раболепно кинувшихся ему в ноги, и легким пинком освободив себе путь к самолету, подошел к люку. Выглядел мужик скверно. Бледный, вздыбленный какой-то. Шерстью зарос по самые ноздри. Вся башка всклокоченная с бородой вкупе сединой густо пронизаны. На вид нескладный несколько. Телом жилистый, узловатый. Как буратин на гвоздиках сколоченный. Ладони черные, в жилах, перетружденные. И без рукопожатий видно, что силы в тех грабках количество немереное. Гайки, поди, без ключей отвинчивает клешнями своими. Вот трясутся только они у него как с недельного бодуна...
Добыл он в кармане трубку, кисет достал, трубку в него сунул, табаком на ощупь снарядил, и прикуривать принялся. Спички ломает подряд, матерится вполголоса, а прикурить не получается у него. Невмочь ему.
— Дай сюда.
Отнял я трубу, спички отнял. Раскурил ему и вернул. Заодно сам никотинчику хапнул. Так у меня в голове заштормило, дымком синим мозги затуманив, чуть из люка не сверзился.
— Как чо вышло-то?
— Дак, так и вышло. Засранцы мои на охоту подались. Да вишь ты как нарвались-от. Старший со штуцером, как всегда... он у меня добытчик. Промысловик. Четвертый год как сам промышляет. И мелкие, Далька с Петрухой на подстраховке у него с калашами... Прикрывают... доприкрывались, матьиху...
— Обычно у нас как устроено. Один из штуцера издаля шмальнет пару-тройку антилопок или там рогача коли под выстрел встанет. А другие от всякого случая с калашами наготове берегутся. Ну а как добудут мясо, так лебедушкой в УАЗ бортовой затрелюют, и бегом домой на разделку марш-марш. Демидовск жрать любит. Моя-то на колбасу да на копченость всякую перекрутит скотинку, вот нам и денежка. В этот раз по иному вышло. Стрелили сдуру свина, давно оне сюда не забредали, а те озлились, да навалились в тридесять голов. Каки уж тут автоматы. Смели, как пудру сдули. Одно хоть успели мне в рацию крикнуть. А полверсты тут, рядом, я в бурбухаику, да туда. ПКСом кого покрошил, кого погнал. Успел ребятушек выхватить, да домой немешкая. Зойка моя их давай пеленать, а я мейдейкать... а тут и ты, аки ангел с небес... Дай тебе Боже...
— Да ладно тебе. Ты б уж, конечно, мимо проехал... Лишь бы не поздно...
— Да, уж... и, главно дело, уж стопиццот раз промышляли и со мной и без меня и завсегда все чинно бывало. Хоть со свиняками, хоть с рогачами, да хоть бы и с гиеной. Та правда все больше парами, в стаи не сбивается. Свинорылы, те как раз стаей ходют. Чтоб им ни дна, ни покрышки, лядям окаянным. А тут как с цепи соскочили, всем гамузом накинулись. Раньше как, шагов за двести — триста с помоста стрельнешь из штучки и порядок. И тишь да благодать. Встрепенутся оставшиеся, отбегуть полверсты, и траву щипать или там корешки какие роют. А тут как с цепи... Как с цепи! И все путем. А ентот раз азарт их обуял, решили с подхода веселей охота выйдет. Да не на тех нарвались. Олухи царя небесного...
Мужик снова полез за кисетом и нырнул в него трубкой. В этот раз прикурил сам и мне предложил. Я отказался. Чтоб отвлечь его от раздумий горьких которые у него по кругу бесполезно бродили, решил я в сторону мысли повернуть.
— Слышь, брателло, а что ты все штуцер да штуцер? Это ж нарезняк, их уж полста лет не выделывают. Или ты двудулку так для солидности нарек?
— Не. Штуцер он штуцер и есть. Нарезной шешнадцатый калибр. Нитроэкспресс называется. Как батя мне заповедал, я патроны ему Соколом-бездымкой заряжаю по весу строго-настрого, ну и пули, само-собой, лью. Как положено. Ну и валю на выбор, невзирая на масцу живого весу. Чисто слонобой и есть. Рогача на жопу садит, тока в путь.
— От бати тебе, выходит, карамультук этот достался? — поддержал я беседу.
Хуторянин усмехнулся в бороду, помолчал. Зобнул трубочку. Снова ухмыльнулся. Помолчал.
— Это, брат, историческая реликвия выходит. Ну, ты, в школе поди учился, раз летчик, по истории, поди-тко слышал, как в пятом году бунтовали при Николашке? Дак вот, прадед мой в молодых годах тогда пребывал, и принял в том бунте, как теперь говорят, активное и непосредственное участие. Когда усадьбу помещика тамошнего жгли, углядел он штуцер этот да и спер под шумок. К охоте склонность имел, как все в роду у нас. Да так ловко, что и прижилась штучка навеки. От прадеда к деду, от деда к отцу, от отца стал быть ко мне... от меня старшему должна...
Он вдруг тяжело сглотнул, плечи затряслись.
— Да ты рассказывай. Все уладится. Катя моя не просто погулять вышла. Специалистка она. Операционная медсестра. Людей резать-зашивать не впервой ей. Научена. Обойдется все, коли Бог даст. Ты рогом-то в горе не упирайся, оно и промахнет мимо. Не накликай. Дальше рассказывай.
— А че тут рассказывать? Уж все и рассказал. Дед, как пороха бездымные пошли, заряд потихоньку стал подбирать, помалу досыпая. Как бой стал добрый, так и снаряжаем до сель. Я из-за штуцера этого, смешно сказать, и сюда угодил. Как неисправимый браконьер. Эти мордатые себе и заповедники и заказники и ружжа миллионные, а как простой человек стрелит себе кабанчика семью кормить, так он сразу и браконьер. Судить яго ябать! Прадед стрелял, и до него стреляли, и дед и отец и я стрелял, стреляю и стрелять буду. И детки и внучики атож! Накося — выкуси! В общем, окрысились на меня егеря с ментами, штучку отнять нетерпелось им, да хрен там! Да только стренулся мне случаем человек, храни его Христос, да и сосватал на переезд. Десятый год уж тут кукуем да никак ищщо не нарадуемся. Хрен им теперь всем в грызло, да с корнюишонами, а не штучка моя. Обрыбитесь. А то в суд, да кохискакция, а вот хуя им в помаде на все рыло. По моему вышло!
Эк его разобрало, раскраснелся потомственный браконьер, ожил, сердешный. Ну и слава аллаху. А то видом вышел, краше в гроб кладут. Того гляди, старик Кондратий навестит. Собрался я и дальше психотерапевтический сеанс продолжить, но выглянула Катенька моя и позвала мужика грузить потерпевших.
Минут через пяток на носилках-самоделках подали первого. Принял я у них тело с подобием египетской мумии и бережно в салон втянул. Мальчик? Девочка? По носу не определишь... остальное под бинтами. Нет, все ж девочка... Или таки мальчик? Бедолажка... Гриня поднялся на борт, молча помог разместить страждущее тело и, захватив носилки, убежал за следующим. Зацепил я капельницу на одежный крючок, поправил малышке голову и принял следующего. Разместив того у другого борта, повторил процедуру. Третьего уложили посерединке.
Пока я запускал турбину Катя, что-то говорила часто кивавшему головой понурому папаше-хуторянину. Потом решительно махнула рукой и пошла к правой пилотской двери. Поднявшись в кабину, уселась в головах на корточки , включила компрессор, туго накачала матрас, и принялась считать пульсы. Гриша забрался на правую чашку, доложился, что люки задраены и что экипаж к полету готов. Тянуть я не стал, включил фары, вырулил на полосу и с божьей помощью, помолясь за здравие, принялся делать свое пилотское дело. Солнышко практически нырнуло за горизонт, термические потоки ощутимо ослабли и на тысяче уже практически не чувствовались.
Доложил в Демидовск ситуацию, выставил винтомоторной группе требуемый режим и попилил, стараясь не растрясти раненых, в столицу армейского протектората. Изъяв из бардачка сборник местного Джеппесена, нашел лист с аэродромом RADM и вынул его из зажима. Пристегнул клипсом к штурвалу, рассмотрел внимательно и вдумчиво, разъяснил для себя порядок маневров, выставил частоту на первой навигационной рации 114.65 мГц на которой работал Демидовский VOR, и вращением пимпочки курсоуказателя HIS добился чтобы самолет повернул по пеленгу, а вместе с ним и стрелка RMI повернулась точно вверх. Все, теперь курс наш лежит строго на маяк.
Внизу неторопливо перемещались темные уже холмы, речки, лесные колки, иногда попадались огоньки редких человеческих поселений... а ведь места эти считаются тут плотно заселенными... и тут торкнуло меня — электрическая сила! Ведь это не Кубань какая подо мною! Не Запсибравнина. Не Бодайбо и не Камчатка. И не пампасы какие южноамериканские даже. Иная планета подо мною! Вот это я отмочил номер. Вот это авантюрку я отмочил. Окуеть! Ну, нихрена себе, выкинул я коленце. Покоритель иных миров мля! Космонавт-перемещенец! Витамин, ты сошел с ума. Ты уму не постижимо, что утворил. Взял и из унылого дележа скромненьких ништячков соскочил в Новый Мир! Огроменный. Неисследованный. Неизученный. Из семи миллиардов толкающихся локтями долбобесов, грызущихся насмерть на триста тридцать три раза кровищей залитых клочках деградирующей суши из-за кизяков мамонта, ты свалил в ... Клондайк... Эльдорадо... долина Сакраменто... Витамин, хочешь Солнечную долину? На! Или Лунную? На. Может лучше долину Гейзеров? Забирай. Нет, мне три в одном пожалуйста, заверните. Найди и пользуйся. Витамин, хочешь... да че хочешь! Большой красивый остров в теплом океане? На! Только руки да голова! Твори, выдумывай, пробуй. Паши и пой. Помилуй мя грешнаго...Голова кружится от того что я учудить изволил. Сучий потрох! Вот это да!
