Конечно, Мстислав имел большие права, но не было в нем задатков будущего правителя — еще в прошлый приезд в Киев Варяжко присматривался к нему, уже тогда предполагая смену князя. Слишком мягкий и нерешительный, им помыкал даже младший брат, Борис — уж в том энергия бурлила ключом, выступал заводилой дворовой ребятни во всяких проказах и играх. Сам Владимир как-то в одном из разговоров о детях признался, что со старшим сыном не все ладно. За минувшие три года могли произойти какие-то перемены в их характерах, но вряд ли существенные, так что с престолонаследием обстояло непросто.
Напрямую вмешиваться в избрание нового князя Варяжко не стал, в тот же день вызвал на совет киевскую знать — посадника, тысяцкого, клановых старейшин, а также бояр из княжеской дружины. Объяснил им причину нападения и сложившуюся ситуацию:
— Народ новгородский не желает вам зла, но посчитал нужным расправиться с князем, вновь замыслившим идти войной на него. О том у нас есть верные сведения, да и вам должно быть известно. Владимира уже нет, теперь нужно решать — кто унаследует княжество. Возможно, кто-то из его сыновей — тогда не понадобится общий сход со всех земель, как было уже прежде. Мы примем вашу волю, пока же до избрания нового князя останемся в Киеве — но лишь для поддержания порядка, вмешиваться в ваши дела не собираемся.
О гибели Владимира присутствующие мужи уже знали — весть о том разошлась по Киеву скоро, — восприняли речь новгородского правителя спокойно. По крайней мере, никто из них не выразил недовольства случившимся происшествием, тут же деловито принялись обсуждать — кого сажать на княжеский престол. Как и предполагал Варяжко, все согласились с выбором из прямых наследников прежнего князя, только вот кого — мнения разошлись. Одни ратовали за Мстислава по праву старшинства, другие за Бориса, как более подходящего умом и волей на правление Русью, после долгих споров пришли к компромиссу — звать обоих в Киев, а решать будет народ на вече.
Почти месяц пришлось прождать, пока оба сына Владимира вернулись в Киев. Первым — уже через две недели, прибыл из Чернигова Мстислав, Бориса же гонцы застали у дреговичей, так что путь тому выпал вдвое больший, да еще с обозом — не стал оставлять собранную дань без своего присмотра. До его приезда Варяжко не раз встречался со старшим наследником — вначале даже не признал его, настолько тот отличался от прежнего робкого отрока. Возмужавший, более уверенный, даже разговаривал смелее, не пряча глаза, как когда-то — похоже, что время пошло ему на пользу или жизнь вдали от родительского ока. К Варяжко отнесся без особой злобы, но в первые дни чурался, после слово за слово стал вступать в разговоры и хоть как-то общаться.
Борис же при первой встрече ожег взглядом с такой неприкрытой ненавистью, что у Варяжко не осталось сомнений — тот никогда не простит убийцу своего отца, уже сейчас горит местью. Также, как и в том — ради цели пойдет на все, а воли на то у него хватит с лихвой, судя по его властным повадкам в обращении с другими, тем же Мстиславом. И еще для Варяжко стало ясным, что Борис не примирится с главенством брата, если того все же изберут князем, рано или поздно подомнет и станет править сам. Как именно — тут гадать не надо, с ним сладить будет просто невозможно. Вывод напрашивался очевидный — надо вырвать зло с корнем, пока оно не проросло, иначе станет гораздо хуже, чем с тем же Владимиром.
На следующее после приезда утро Борис запропастился — когда он припозднился и не вышел завтракать, за ним отправили холопа, тот и объявил — княжича в спальне нет. Обыскали во дворе, отправили людей на розыски в город, но нигде так и не смогли найти — как будто растаял бесследно. Подождали еще день, после на общем совете важных мужей города объявили новым князем Мстислава — собственно, иного выбора уже не осталось. Дальше последовали хлопоты с официальным вступлением на престол, другие заботы, и о Борисе постепенно забыли. Только весной, когда на Почайне сошел лед, нашли в затоне распухшее тело утопленника, в котором с трудом признали младшего княжича. Никто не проводил расследования, так и осталось тайной — что же с ним произошло.
После избрания Мстислава князем Варяжко задержался в Киеве еще на неделю. Ввел того в курс их общих дел, тот знал о них только понаслышке — Владимир не баловал старшего сына вниманием и опекой. Как понял Варяжко из разговоров с молодым князем, к отцу тот испытывал больше страха, чем сыновьей привязанности, лишь покорно сносил от него обиды и пренебрежение. Любимцем же отца считался второй сын, уж с ним был гораздо ласковее, хотя порой и отчитывал, если тот перебарщивал с проказой или учинял что-либо непотребное. А такое происходило нередко — Борис уже с детства изощрялся во всяких пакостях, от которых плакала дворня, с возрастом они становились все более жестокими и опасными. Мог ни за что избить холопа, годившегося в ему отцы, насиловал девок, затевал драки с отроками, а те боялись дать отпор княжичу, молча сносили побои.
Доставалось и Мстиславу от младшего брата — мало того, что тот обзывал обидными прозвищами, но мог и поколотить, превосходя в силе и ловкости. Так что между ними не было и намека на братскую любовь, лишь обида и ненависть. Когда же обнаружилась пропажа Бориса, а поиски окончились безрезультатно, юный князь нисколько не горевал по тому поводу, как-то даже проговорился: — По делу и награда, видать, черти его прибрали.
Нескольких дней общения с Мстиславом, разговоров на разные темы — как служебные, так и житейские, — хватило для лучшего понимания интересов сторон. Юноша хоть и не обладал особой рассудительностью, но прагматизмом был наделен в достаточной мере, чтобы усвоить — жить в мире с Новгородом на пользу ему, по крайней мере, в нынешнее время. Понимал, что предстоит завоевать влияние и уважение на своих землях, люди будут присматриваться к нему — чего он стоит, и затевать вражду с тем, кто готов помочь — только себе во вред. Варяжко не тешил себя надеждой обойтись с новым князем без проблем — они непременно возникнут, не сейчас, так в скором будущем, но, насколько успел узнать его, не столь острые, как с Владимиром. Во всяком случае, нет у него того безмерного желания власти, готовности идти на любые жертвы ради своих прихотей, что были присущи прежнему князю.
Примечательным стал последний разговор между ними накануне отъезда Варяжко из Киева. Юноша уже проникся каким-то доверием к более зрелому мужу и отчасти раскрыл свои мысли и сомнения:
— Дядя Варяжко, ты говорил — правитель должен беречь свой народ, жалеть и не изводить понапрасну. Но как же без строгости заставить его повиноваться, идти на сечу или без ропота отдать свое на поборы? Ведь людишкам дай волю и они во что тебя не поставят. Признают лишь силу и крепкую руку — о том батюшка не раз нам с Борисом твердил, — или он неправ?
— По своему он прав, Мстислав, неспроста же княжил почти два десятка лет. Иного уже давно бы подмяли или отбились от его руки, а он сберег Русь и даже прирастил немало — тех же ятвягов, мещеру или мордву. Но сколько крови пролил при том — своего народа и на захваченных землях, — о том он вам, наверное, не говорил. Скажу тебе прямо — на отце твоем гибель почти сотни тысяч людей. Конечно, на войне без жертв не обойтись, но он не жалел никого — ни своих, ни чужих, убивал даже мирный люд, если он не проявлял покорность его воле.
Прервал свою речь, давая время юному князю осознать услышанное, после продолжил:
— Насилием и кровью можно удержать свою власть, держать в страхе народ, но стоит потерять силу и он отвернется от тебя. Но есть и другой путь — более трудный, но он того стоит. Людям надо дать то, что хотят больше всего — мирно трудиться, растить детей и не бояться, что кто-то придет и отнижет у них все, даже жизнь. Могу привести в пример Новгородскую землю — ведь не кровью приросла она землями и не силой держим народ на них. Он просто знает, что с Новгородом жить лучше — защитит от ворогов, не оставит в беде, поборы же накладывает умеренные, оставляет на безбедную жизнь. Будет время — наведайся к нам, своими глазами увидишь, как живут у нас люди.
Оставил задумавшегося юношу одного в княжеской палате, сам же пошел к своим людям дать им указание готовиться в обратный путь. Еще в первые дни после избрания Мстислава наблюдал за ним — кого он приблизил из прежнего окружения Владимира или, напротив, удалил, как ведет советы с боярами и городскими чинами, налаживает отношения с дружиной. Не вмешивался в дела юного князя, даже советами, впрочем, тот сам как-то справлялся, пусть и с какими-то огрехами. Главное, что обнадеживало в нем — старался вникнуть в разбираемые вопросы, поступал по своему разумению, а не шел на поводу других. Дальше не стал задерживаться в Киеве — зима уже подходила к исходу и следовало поторопиться. Шли скорым маршем, без лишних остановок и долгих стоянок, добрались в Новгород в середине марта, когда уже наступила оттепель, но лед еще держал тяжесть обоза. Полки отправились в свои лагеря, Варяжко, как всегда, на службу в управу, а после в свои хоромы, на том завершил трехмесячный поход.
В дальнейшем следил неослабно за ходом дел в Киеве и на Руси, как справляется с ними юный князь. Каждый месяц, а при оказии и чаще, получал донесения из стольного града и русских земель, под видом купцов и предпринимателей отправлял своих людей, если считал нужным тайно вмешаться. Кроме того, обменялись с Мстиславом посольствами, через которые велись переговоры по совместным планам и работам, разбирались споры, пересылали грамоты и письма. Казалось, у князя постепенно дела стали налаживаться, его власть приняли без ропота, но ближе к осени начались проблемы сразу на нескольких землях. Похоже, местные вожди присмотрелись к новому князю и решили взять на слабо — принялись устанавливать свои порядки, а посадники вовремя не пресекли их поползновения, пошли на поводу.
Началось с отговорок по каким-то указам — мол, сейчас нам не под силу, а после и вовсе отказались исполнять. Так стало с теми же налогами, которыми Мстислав заменил прежнюю дань, подушевым, а не подворным исчислением. Затянули, а где-то и вовсе саботировали, перепись населения или составляли как бог на душу положит, зачастую преуменьшая. А осенью отдали подати в казну даже меньше, чем прежде, объясняя — год не удался, вернем в следующем, если сможем. Князь не поддался на уловки местной власти, но решил поправить пошатнувшийся порядок силой — направил бояр с частью дружины собрать недоимки и разобраться с виновными крутыми мерами. Они отчасти помогли, но в той же Волыни и у вятичей вызвали бунты — тамошний народ выступил против новых поборов.
Варяжко еще ранее предвидел подобное развитие событий — из донесений разведслужбы у него сложилась ясная картина саботажа на местах, — нарушил прежнее правило напрямую не вмешиваться в дела князя, послал тому грамоту со своим анализом сложившейся ситуации и советом — как с ней справиться. Предостерег от силового решения, предложил заменить негодных посадников, очистить местные власти от проворовавшихся чинов, а уж потом браться за свои нововведения. Но, похоже, князь не внял предостережению и пошел более скорым путем — с помощью силы, результат и сказался. Дальше хуже — дошло до прямых столкновений со взбунтовавшим народом и жертвами, противостояние стало нарастать снежным комом. Возникла угроза потери для Киева мятежных земель, а вслед за ними и других, Мстислав все более терял контроль над страной.
Лишь после повторной грамоты Варяжко князь остановился в продолжении войны со своим народом, пошел с ним на примирение. Объявил о прощении восставших против его власти людей, пообещал разобраться с поборами, виновными в них мздоимцами и казнокрадами, присвоивших часть народного добра. Перетряс местные управы, вновь назначенные княжеские наместники принялись ретиво избавляться от провинившихся мужей, отдавали их на принародный суд. Когда же отменили излишне начисленные подати, люди постепенно угомонились, хотя кое-кто пытался и дальше их будоражить, призывая к неповиновению киевской власти. С такими подстрекателями занялась особая служба, которую Мстислав создал по совету новгородского правителя — тот даже послал своих людей в помощь.
На самой Новгородской земле последний год тысячелетия проходил без таких треволнений, разве что два раза с Поморья пытались пройти шальные банды — обычно они обходили стороной, знали, что мимо стражи на границе не пройти. На новых землях обживались поселенцы, их понемногу становилось все больше, появились и на самом севере — беломорском побережье. Из казны оплачивали все расходы на них — от найма или выкупа до строительства жилья и обзаведение хозяйством. Для охраны поселений ставили заставы, патрулировали дозоры, но все же случались нападения — шалил кто-то из местных племен. В основном с ними удавалось сговориться, обходились миром — с той же торговлей, размежеванием земли, взаимной помощью при нужде. Нападали чаще изгнанные из своих родов отщепенцы — они сколачивали шайки и промышляли разбоем, — иногда и группы охотников из враждующих между собой племен.
Сложнее обстояло с Беломорьем — на западном побережье столкнулись с племенами карелов, с ними сладить мирно, как с вепсами и чудью заволочской, не удалось. Более многочисленные и воинственные, они враждебно отнеслись к появившимся на их землях русских селениям. После нескольких стычек с карелами закрепились на правобережье Онеги, поставили здесь крепости и заставы, но дальше на север, вглубь территории врага, не пошли. Собственно говоря, основную задачу беломорская экспедиция выполнила — весь путь от Ладоги до моря теперь проходил по своей земле, так что Новгород получил выход в Северную Европу — в ту же Скандинавию или Англию. Пробиваться к Варяжскому (Балтийскому) морю и воевать с поморскими племенами Варяжко все еще считал разорительным, хотя и полагал — сил для того у Новгорода достаточно.
Зимой, уже в наступившем 1000 году, на Варяжко напала хворь. Прежде практически ничем серьезным не болел, если не считать ранения, да и то поправлялся на удивление быстро. Сейчас же после небольшой простуды пошло осложнение — кашель не проходил, напротив, усилился, даже стал задыхаться от него. Появились боли в груди и общая слабость, поднялся жар — заподозрил острый бронхит и особо не обеспокоился. Но лечение травами, медом, горячей баней и другими известными ему средствами не помогло — день ото дня становилось все хуже. Варяжко слег и не вставал с постели, разве что по нужде и то через силу, у него пропал аппетит, заставлял себя хоть что-то поесть. Как-то увидел свое отражение в зеркале и вздрогнул от неожиданности — не узнал себя в истощенном и измученном муже, смотревшим на него глубоко впавшими глазами и выглядевшим намного старше его сорока лет.
Невольно приходили мысли о смерти — неужели она уже пришла за ним? Но ведь он в самом расцвете сил и возможностей — чувствовал себя до сих пор прекрасно, набрался опыта и житейской мудрости, казалось бы — век у него еще долгий, может быть, на сотню лет. И вот такой — неожиданный для него, — поворот судьбы, ничем не предвещаемый! Понятно было бы в сече или от тяжкой раны, но помирать вот так — из-за какой-то простуды, — не мог принять ни умом, ни сердцем. Только что-то внутри подсказывало Варяжко — все происходит неспроста, по-видимому, тот, кто вел его прежде, устроил ему испытание, только зачем и что от него нужно — о том не знал и даже не догадывался. Прошел месяц, второй, телесные муки становились уже непереносимыми, уходил от них в забытье. В сером тумане видел лица тех, кто был ему дорог и ушел из жизни, они молча смотрели на него, как бы давали понять — ждут его.
