Пусть первоангарцы и были атеистами-технарями, но в этом мире без религии нельзя было ступить и шагу. Вера являла собой направляющую и руководящую силу для всего общества, она задавала нормы морали, мнение церковных иерархов по тому или иному вопросу было подчас определяющим. Так что ангарцам приходилось сей факт учитывать. И если они не могли этот процесс продвигать, то хоть как-то контролировать его было обязательно. Там, в Сибири, сделать это было несколько проще.
Поздним вечером того же дня
Когда весь народ в фактории разошёлся по своим углам, а большинство давно храпели, к Граулю наведался Андрей, служивший при Милославских. Там, в Москве, как и в дороге до Нижнего Новгорода, этот сын боярский из Рославля с Граулем не заговаривал, сторонясь ангарца. Казалось, он затаил на него обиду за те слова, которые Павел сказал ему в день, когда Андрей появился на Ангарском дворе в Москве. И вот он стоял на пороге кабинета Грауля, поднеся руку к железному кольцу на двери. Непроизвольно рославльчанин прислушался к звукам, доносящимся из-за крепкой двери. Глухие мужские голоса было не разобрать, и спустя некоторое время, вздохнув, Андрей решительно постучал в железную колотушку.
А Павел тем временем обсуждал с Марковым дальнейший маршрут каравана, и Александр сумел его обрадовать. В Тобольске, по всей видимости, в середине июня, ангарцев будет ждать пароход, который придёт от устроенной на Чулыме пристани. Работа над этим велась уже давно, ещё с дозволения государя Михаила Фёдоровича обустраивать путь от Оки и Волги до Енисея и Ангары.
— А прикидываешь, если по Дону пароход пустить? — проговорил Марков, злорадно улыбнувшись. — Туркам хвосты пообрывать можно будет!
— Дело не в пароходе! — отмахнулся Павел. — Сам говоришь, каких трудов стоило на Чулым его прописать! А до Дона... Нет! Дело за пушками и только. Хватит галер и толкового снабжения.
Тут в дверь гулко постучали.
— Ждёшь кого? — Грауль на автомате схватился за кобуру.
— Нет, — пожал плечами начальник фактории. — Может, с докладом кто-то пришёл?
— Андрей я... — донеслось из-за двери.
Марков открыл, увидав лёгкий кивок товарища — всё нормально.
— Павел Лукич, я... — Андрей, заметив приглашающий жест, прошёл в комнату. — У свеев, девонька та малая, кою они Варварой кличут, разболелась тяжко!
— Барбара? — нахмурился Павел.
— Ну! Наша Авдотья о том прознала, ходила проведать малую, а нянька давай на неё шипеть, словно змеюка какая... И молока с мёдом не могут дитяти дать, гонят Авдотью, не пускают к болезной! Помрёт же, ей-ей!
Марков непонимающе уставился на раскрасневшегося Андрея, а Павел уже встал со стула, проговорив:
— Хорошо, что ты пришёл. Нянька более ни над кем власти не имеет, а потому дитятю в гроб вгонит, но никого не подпустит! Слыхал уж о таком, — Грауль, похлопав просветлевшего лицом Андрея по плечу, кивнул кому, указывая на дверь:
— Пошли, разберёмся! Пусть попробуют пошипеть!
Конец четвёртой книги
