Полог на входе шевельнулся и снова тяжело опал на землю, будто человек, решивший нарушить покой саин-хана, засомневался в его благостном расположении духа. Правая рука хозяина, легшая было на рукоятку кинжала, снова вытянулась вдоль бедра, он разгладил настороженность под нижними веками и усмехнулся уголками губ, зная, что так поступает только один человек из его окружения. Сначала он потрогает край ковра, как бы давая знать что просит разрешения войти, а после с трудом перетянет через порог негнущуюся ногу, обернутую поверх сапога плотной материей. Так легче было переносить ломоту в костях, привязавшуюся к нему в сыром этом климате с неустойчивой погодой. Уже через мгновение ущербная конечность была с усилием перекинута через препятствие, увлекая вперед непослушное тело старика в ормэгэне поверх рваного чапана с турсуком на поясе и выпершейся из широкого рукава тонкой костлявой рукой, похожей на высушенную лапу тарбагана — сурка. Субудай задержался в проеме, стараясь не задеть порога здоровой ногой, он знал, что если зацепит его каблуком или носком обуви, пощады не будет и ему, Ослепительный снизойдет лишь до того, чтобы послушать сбивчивые объяснения нарушившего закон, затем взмахнет клинком и все будет кончено. В просвете между пологом и стеной шатра блеснули желтые лучи от сара-луны, сказав хозяину о том, что вечер успел передать права наступающей ночи и до начала совещания времени больше не осталось. Это означало и то, что Непобедимый решил успеть переговорить с ним с глазу на глаз, чтобы принять окончательное решение по завтрашнему дню, а может, он надумал выложить новые мысли. Меж тем старик проковылял пару шагов к ложу хозяина шатра и с трудом опустился на одно колено, здоровая рука легла на рваный пояс, стянувший полы ормэгэна, но не для того, чтобы развязать его и повесить себе на шею в знак наивысшей признательности, а лишь для ее подтверждения:
— Да продлит твои дни Тэнгре, бог Вечного Синего Неба, — прокашлял он, наливаясь от усилия темной кровью. — Саин-хан, тебе пора занять место, подобающее твоему положению, члены совета уже прибыли и спешились перед входом в шатер. Седла на их лошадях пусты.
Джихангир, уже в доспехах, шевельнулся на подушках, огладив ладонью подбородок, потянулся к золотому шлему с крупным алмазом в середине высокого шишака, затем оперся кулаками о подушки и перенес грузное тело на трон:
— Пусть бог Сульдэ ведет тебя дорогой славы до конца твоих дней, великий полководец, — сказал он в ответ. Никогда и ни перед кем он не позволил бы себе расслабиться так, как делал это сейчас, не в силах совладать с негой, не успевшей после ухода охтан-хатун покинуть плоть. Но перед стариком он чувствовал себя любимым внуком, которому прощаются некоторые шалости. — Учитель, твое место рядом со мной, займи его.
— Нет, саин-хан, я никогда не гнался за почестями, мои заслуги принадлежат монгольскому племени Синего Волка, которому мы с твоим дедом служили верой и правдой, — закряхтел старик, поднимаясь с карачек и провожая взглядом вновь объявившихся слуг, убиравших подушки внутрь шатра и расстилавших вместо них коврики для высоких гостей. Он прошел к трону, опустился на один из ковриков справа и чуть позади царского возвышения, поджав под себя здоровую ногу, неуклюже вытянул вперед больную. — Я не буду менять своего привычного места, разве что меня изберут каганом всех монгол. Но для воцарения на трон в Карокоруме я стал уже стар. — Он криво усмехнулся. — А пока скажу, что твой план по взятию крепости как всегда верен.
— Ты разгадал его, учитель? — джихангир повернул к нему голову.
— Это не так сложно, если заранее знать, что защитников в крепости почти не осталось, — пробурчал старый лис куда-то в пазуху теплого урусутского кафтана.
— Значит, урусуты все-таки сумели из нее ускользнуть!? — полувопросительно воскликнул собеседник.
— Они ушли из крепости почти все, и ты об этом знаешь, остались несколько сотен дружинников, владеющих оружием не хуже наших тургаудов, а может быть лучше, как мы успели убедиться, — продолжал бурчать полководец мимо своего подбородка. — Но я не нахожу ответа на вопрос, откуда это стало известно тебе!
Джихангир разгладил на лбу морщины и после небольшой паузы проговорил:
— Я об этом ничего не знал, — он поднял глаза к потолку. — Я лишь чувствую переливающуюся в меня волю бога Сульдэ, она льется в мою голову как кумыс из сосков молодой кобылицы в тонкостенный китайский сосуд.
Некоторое время полководец покачивался взад и вперед, обшаривая слепым взглядом арабскую вязь на коврике, затем вскинул треугольной формы голову, покрытую неизменным заячьим треухом, и веско произнес:
— Такими качествами обладали только великие стратеги всех времен и народов, в том числе Искендер Двурогий, Цезарь, Дарий, Атилла и другие избранные. Боги войны выбирали их своими наместниками на земле, награждая силой ума и предвидения, неподвластных другим людям. Я ощущаю эту силу до сих пор.
Саин-хан распрямил спину и пристально взглянул перед собой, в глубине темных глаз вспыхнули резкие огоньки:
— Непобедимый, перед походом на Русь ты указал на меня потому, что мы с тобой дети одного бога. Имя этого бога — Сульдэ, и он никогда не ошибается в подборе только своих слуг.
На мгновение Субудай превратился в угловатого идола, сидящего на вершине степного кургана, он с усилием прохрипел:
— Это так. Почти все его дети имеют одинаковые отличия — это небольшой рост, высокий лоб и широкий таз с довольно крепкими ногами. Они вряд ли бы достигли большего успеха, занимаясь другими делами.
— А еще они с презрением смотрят на всех, себе подобных, — дополнил перечень джихангир в тишине, нарушаемой лишь треском сучьев в костре.
Старый полководец хищно раздул ноздри, затем поднял голову и уперся горящим глазом в переносицу возвышавшегося над ним повелителя орды. Плечи распрямились, на впалом виске запульсировала синяя жилка:
— Я ждал от тебя этого понимания, ты пришел к нему без посторонней помощи, — взволнованно сказал он. — Ты уже понял, что люди как животные делятся на разные виды, одни рождаются овцами и всю жизнь кормят других своей плотью, вторые ослами и быками, чтобы работать на подобных себе. Но есть такие, которые рождены шонхорами и тиграми, они не могут питаться падалью, а требуют свежей крови. Это вечные дети бога войны Сульдэ и они никогда не станут пастухами или земледельцами.
— Это так, учитель, и в нашем племени таких большинство.
— Поэтому племя Синего Волка правит остальным миром.
Саин-хан облокотился о ручки трона и прикоснулся доспехами к его спинке, на золотом шлеме рассыпался разноцветными искрами крупный бриллиант, передав колючую метелицу драгоценным камням в перстнях. Он поднял руку, и сразу звон медной тарелки потревожил тишину внутри шатра, смешавшись с искрами, устремился к отверстию вверху, туда, где ему отозвался лучами бледный диск сара-луны. Два рослых кебтегула тенями проскользили пространство до золоченого трона и замерли по обеим его сторонам, прижав к грудям небольшие щиты с медными умбонами посередине. Под наконечниками копий обвисли рыжие конские хвосты. Джихангир вспомнил, как еще в отрочестве он взял после одной из таких бесед руку Субудай-багатура и провел ею по своим глазам, как это делали кипчакские мальчики, тем самым подтвердив, что решил стать его мюридом — учеником. И сейчас он тоже повторил бы это движение, признавая авторитет учителя, ставший для него непререкаемым.
— Мы дойдем до последнего моря, — подвел он черту под диалогом, осознавая, что время их уединения истекло и обсудить вдвоем проблемы завтрашнего дня они уже не успеют. За порогом несколько раз прозвучали нетерпеливые возгласы царевичей, не привыкших ждать никогда и никого.
— И омочим копыта наших скакунов в его волнах, — согласился полководец. Он коснулся лба пальцами правой руки, затем приложил раскрытую ладонь к сердцу. — Да будет так.
В этот момент толстый полог откинулся в сторону, через порог переступил Шейбани-хан, облаченный в позолоченные китайские доспехи с серебряным шлемом на голове и с квадратной пайцзой на груди. Парчовый халат из-под них почти закрывал загнутые носки красных кипчакских сапог из кожи молодого буйвола, а из-под широких рукавов выглядывали рукава синего монгольского чапана. В одной руке у царевича была девятихвостая плеть с железными шариками на концах, другой он сжимал рукоять кинжала, засунутого за широкий кожаный пояс. Наклонив надменную голову и выдавив из себя невнятной скороговоркой приветствие, он прошел к трону и сел на коврик по правую руку от джихангира, натянув на плоское лицо маску независимости. Саин-хан лишь покривил кончики тонких губ, он понимал, что время для выражения братских чувств осталось в далеком детстве, куда успели зарасти тропы. Каждый из царевичей мечтал оказаться на его месте и с этим приходилось считаться вне зависимости от правил и тем более своего настроения. За начальником правого крыла войска появился Гуюк -хан, начальник левого крыла, виновник большого совета с вывернутыми от гнева ноздрями и перекосившей лицо гримасой ненависти. К раздражению от неудач по взятию крепости Козелеск примешивалось чувство ущемления в правах, ведь он был сыном кагана всех монгол, а входить в шатер к джихангиру приходилось теперь вторым. За начальниками крыльев вошли в строгой очередности остальные внуки и правнуки Священного Воителя, занимавшие посты советников и темников, озлобленные долгим стоянием в сырых лесах с тучами нещадных комаров, с непроходимыми топями по сторонам узких дорог. И только после них порог шатра позволили себе переступить темники, выходцы из народа, добившиеся этого звания умом и подвигами. Они предстали перед его взором в той же последовательности, что и царевичи, определяемой заслугами каждого. Возглавил шествие из разноплеменных военачальников Бурундай, правая рука Гуюк-хана, потерявший под неприступными до сих пор стенами крепости родного сына, которого таскал за собой как своих жен и на которого возлагал большие надежды. Когда все расселись, образовав плотный круг с пустой серединой, и воин ночной стражи исчез за другой стороной полога, джихангир распрямил спину и глядя прямо перед собой произнес:
— Завтрашний день я объявляю последним днем осады крепости Козелеск. Завтра она должна быть взята.
При этих словах по лицам царевичей забегали насмешливые улыбки, они взялись, не слишком укрываясь от всевидящего ока саин-хана, переглядываться друг с другом. Ведь воины Гуюк-хана за прошедшие почти три месяца не сумели не только закрепиться хотя бы в одной из башен на вершине стены, но не удержали в руках ни одного пролома, пробитого мощными осадными машинами, ломавшими китайские и кипчакские каменные цитадели как яичную скорлупу. А здесь наконечникам таранов, окованных железом, противостояли какие-то бревна из душного леса, изъязвленного к тому же тухлыми болотами. Многие из высокорожденных, впитавшие в себя с детства законы орды, не раз высказывали мнение, что городок нужно обойти стороной, а при повторном набеге стереть его с лица земли. Если он не будет к этому времени оставлен самими защитниками, почти перебитыми степными воинами. Но Бату-хан на прозрачные намеки или не отвечал, или прерывал говорившего на полуслове.
— Джихангир, ты нашел способ перелетать через стены, не поднимаясь на них по лестницам? — не скрывая сарказма в голосе поинтересовался Гуюк-хан, продолжавший ощущать себя неудачником, выставленным к тому же на посмешище. — Я потерял под Козелеском почти половину своих воинов, которых мне никто теперь не вернет. Два тысячника из войск Кадана и Бури тоже остались без своих сипаев всего за два дня, им пришлось отказаться от званий и стать вновь рядовыми.
— Джихангир, неужели к нам слетелись все орлы из поднебесного Барон Тала, чтобы в мощных когтях переносить наших воинов прямо на главную площадь урусутского города? А еще лучше к порогу их детинца с коназом Василом на резном крыльце, — присоединился к нему Шейбани, сидевший рядом с троном. — Ты стал баяндер-щедрый на храбрых сипаев, которые полегли под стенами и которых уже никто не вернет, а нам еще нужно пройти долгий путь до Каменного Пояса и почти столько же за ним, чтобы вернуться домой.
Саин-хан сдвинул надбровные дуги, слуха его коснулось слово 'берикеля', означавшее на кипчакском языке молодец, оно прозвучало из уст одного из темников и адресовалось скорее всего обоим выступавшим. Это говорило о том, что стояние на одном месте успело надоесть всему разноплеменному войску, и что воинам не терпится сняться с уртонов и продолжить путь в родные степи. Сузив зрачки, он швырнул в осмелевшего харакуна пронзительный взгляд, простаравшись запомнить его, обратился, не поворачивая головы, к начальнику правого крыла:
— Ты не угадал, Шейбани-хан, наши воины никогда не надеялись на орлов и других хищных птиц со зверями, потому что обладали их качествами сами, заменяя острые клювы и когти булатными клинками и меткими стрелами. Не они виноваты в том, что крепость Козелеск до сих пор не распахнула ворот, а допустил ошибку тот, кто послал их на ее стены в самом укрепленном месте, где даже несравненный Аттила обломал бы зубы.
Под куполом шатра зависла настороженная тишина, готовая разродиться градом гневных восклицаний. Это было оскорбление, брошенное в лицо одному из царевичей, не слыханное ими никогда прежде и потому зацепившее каждого из прямых потомков Священного Воителя, словно и они были повинны в неудачах Гуюк-хана. Шейбани воздел руки к лицу, словно хотел смахнуть с себя что-то омерзительное, Кадан вжал подбородок в края доспехов, а Бури наоборот вскинул голову, уставясь на саин-хана в упор. Орду и Тангкут недовольно переглянулись, затем перевели взгляды на Гуюк-хана, застывшего на коврике каменным божком из страны Барон Тала. Пальцы, теребившие бахрому на коврике под ним, вцепились в нее мертвой хваткой, побелев на глазах, а губы распрямились в одну тонкую нитку. Он готов был кинуться на обидчика горным барсом, и если бы не кебтегулы за спинкой трона, тут-же отстранившие от себя длинные пики, так бы давно и сделал. Но Бату-хан словно не замечал этих туч с громами и молниями, оторвавшихся от царевичей и сгустившихся над ним, сверкавших из суженных глаз булатными клинками. Он налил зрачки сталью и вскинул голову, пресекая неприступным видом любое проявление недовольства:
— Сегодня настало время эту ошибку исправить, — жестко заговорил он. — Обсуждение высоким советом плана взятия крепости будет коротким. Я решил выложить перед вами свой замысел, а потом выслушать по нему мнение каждого.
— А если наше мнение не совпадет с твоим замыслом, ты прервешь совет и завтра поступишь по своему? — Гуюк-хан хищно подался вперед. — Мы знаем, что курултай наделил тебя и такой милостью.
Бату-хан прикрыл вспухшие от гнева веки, чтобы уменьшить всплески ярости, разорвавшей его изнутри, и сказал, растягивая слова, прекрасно осознавая, что мысль, растянутая на всю длину, лучше оплетает мозги подчиненных. Между ним и ими давно пробежала кипчакская мусук-кошка, причина этого была одна — бездействие всех трех крыльев огромного войска, зажатого в бесконечных лесах. Он видел, что высокородный этот тарбаган, оплывший от жира до похожести на китайского мандарина, покидающего трон лишь для совокупления с очередной наложницей, не оставляет надежды хотя бы на словесную месть, если нет возможности метнуть в обидчика булатный хорезмийский кинжал.
