Маленький Ян молча встретил их обеих.
— Сидеть тихо, пока не закончу, — Урсула знала, что Ян не задаст ненужных вопросов, а Марина еще не отошла от шока, ее всю трясло. Оставив детей в бывшей каюте Кэпа, Урсула потратила какое-то время на то, чтобы отправить на дно трупы матросов. Обратила внимание, что Сак был еще совсем мальчишкой. Года на три старше Дани...
Вернулась к Марине и Яну.
— Ты молодец, молодец, — Урсула провела пальцем по лбу Марины, — Оденься, я принесла твое платье.
День медлительно угасал. Крупный желток солнца начинал постепенно плющиться у туманно-сиреневого горизонта, где через два часа должны показаться огни Ганы. С помощью ручной лебедки Урсула сумела поднять квадратный, разрисованный косыми красными полосами парус и стала к рулю. Было уже темно, когда она посадила баржу на мель в ста метрах от пологого, заросшего кустарником берега. С Мариной они пошли вброд, Ян, как всегда ехал у матери на закорках.
— Не сахарные! — шепотом прикрикнула Урсула на девочку, но руки ее не выпустила, пока они не вышли на прибрежную полосу. Из вещей Урсула сохранила только бесполезный без стрел игломет, пользуясь им вместо трости. Кроме того, в поясе при ней были сто пятьдесят три реала, добытые в каюте Кэпа и карманах убитых матросов. А стоимость орхи в трюме покинутого суденышка составляла, по нынешним ценам, один миллион четыреста тридцать восемь тысяч, если, конечно, Кэп не прихвастнул, бахвалясь величиной груза. Будучи от природы тупоумной, Урсула с цифрами управлялась ловко.
Ловко, ловко... Что? Мысль опять упорхнула, оставив короткое ощущение готового свершиться открытия. А потом забылась совсем.
Ночь провели на берегу, километрах в двух от места высадки. По глотку воды вместо завтрака и через полчаса они уже были в бедняцком пригороде Ганы. Там их, порядком истрепавшаяся, одежда не привлекла ничьего внимания. Поели скромно в уличной забегаловке и потом, на первой же попавшейся барахолке, Урсула прикупила обновки самую малость получше их лохмотьев. Через день она повторила тот же трюк, но на толкучке побогаче.
Теперь они с Мариной выглядели вполне пристойно: на Урсуле было длинное закрытое платье темно-серого цвета, такой же фасон и расцветка, только с синим отливом, достались Марине.
— Цвета грязи, — пресекла ее протесты Урсула, — В дороге удобно. Мокасины не жмут? Потопчись.
Обувь досталась Марине изящного кроя, даром, что слегка поношенная и девочка зарделась от удовольствия. Что же до своих собственных бахил, то Урсула на красоту плевала, лишь бы ноге было хорошо.
Оставшихся денег как раз хватило на проезд до Вагнока. Грузо-пассажирский транспорт, хлопая грязными парусами под свежим ветром, бодро ковылял по изрытому водяными валами морю. Было пасмурно, временами срывался дождь. Ян хныкал, Марина лежала на койке бледно-зеленая, поднимаясь только, чтобы сходить в туалет. Лишь Урсуле все было нипочем: что качка, что грубая пища для пассажиров третьего класса.
Через пять дней везущее их корыто, название которого так и не запало Урсуле в память, вошло в Большую бухту — великую гавань Острова. Волнение стихло. Урсула вместе с Яном и исхудавшей до прозрачности лица Мариной поднялась на палубу. Впереди берег изгибался, огромным полукругом охватывая горизонт, и растворялся в дымчатой дали. В порту торчал лес мачт, сновали грузчики. Дальше и выше по берегу теснились во множестве белостенные дома с черепичными крышами. После тревожных недавних событий, о которых много толковали в толпе пассажиров, город постепенно оживал, жизнь налаживалась.
Корабль приблизился к берегу настолько, что стал виден дворец на вершине утеса — Гнездо Ваги. На флагштоке трепетало черно-желтое полотнище, штандарт первого адмирала. Марина взирала на все с жадным любопытством, Урсула равнодушно.
— Он все ж победил! — сказал кто-то.
Ответом был издевательский смех.
Разговор этот Урсуле казался выше разумения, и она привычно игнорировала непонятные речи. Зорко глядела за толкущимся у ее ног Яном, да и за Мариной надо смотреть — глупая она еще. В голове вновь ожила надоевшая песенка.
...Так повелось — идя вперед,
Домой назад ты возвратишься.
Сколько себя помнила, Урсула никогда раньше не бывала в столице Острова. Ощутила осторожное прикосновение Марины.
— А куда мы пойдем в Вагноке?
<< <
15. ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ
В коридоре послышался топот множества ног и Вага поднес револьвер к виску, решив выстрелить, когда начнут ломать дверь. Шаги замерли, словно люди остановились в нерешительности, послышался ослабленный толстой дверью голос:
— Отец, это я — Пини! Откройте мне! Вы в безопасности.
В секунды, когда он слышал голос дочери, Вага понял, что теперь мог бы спокойно умереть. "Но я стал слабодушен". Он хотел видеть Пини. "Или — это только сон?"
Створки двери с треском распахнулись, и вновь поднять оружие Вага не успел. Услышал пронзительный вопль Тонки. Кто-то наступил ему на руку, забрал револьвер. В зыбком, струящемся перед глазами тумане, возникло бледное, бескровное лицо. Горящие глаза, растрепанные волосы, похожие на шевелящихся темных змей.
Видение исчезло. Вокруг топтались грубые башмаки, сапоги, мокасины. Далекий, милый голос дочери произнес:
— Выйти всем... Дайте ему покой.
Я вошел, окинув взглядом просторную комнату. Наоми жила здесь раньше содержанкой Ваги, а теперь превращала это место в средоточие власти. Большой стол в центре комнаты завален бумагами, бесцеремонно конфискованными из кабинета первого адмирала — множество тайн переставали быть таковыми для Наоми и для меня тоже. Я гордился ее доверием.
Уставши, Наоми лежала навзничь на диване, грязные босые ступни свесились к полу. Грудь ее медленно поднималась в такт дыханию, сквозь тонкую ткань блузки просвечивали темные кружки сосков. На белом лбу выступила испарина. Я расстегнул Наоми пояс длинной юбки, чтобы легче дышала.
— Обидно бы сыграть в узкий ящик... после всего... — прошептала, — Хочу, чтоб знали: вы самый надежный мой друг. Любить могу кого угодно, но верю только вам...
Я приготовился ввести укрепляющее, если через минуту ей не станет лучше.
Неслышно появился Арни. У этого рослого человека совершенно бесшумный шаг.
— Вот ты где... Что?!...
— Переутомилась, — пояснил я.
Арни с испугом посмотрел на шприц в моих руках.
— Пойду...
— Побудь со мной, — попросила Наоми.
Он встал рядом на колени, осторожно поцеловал в бесцветные губы. Я спрятал шприц и отвернулся от них обоих.
— Не сейчас... — услышал ее слова, — Я так вымоталась, Арни...
Спустя два дня.
Дорогие тетя Ханна и Сави! Я — ваша Наоми, пишу вам — жива и даже здорова, слава Богу. Посылаю с нарочным 2000 реалов, пересчитайте, смотрите. Поровну: Вам на хозяйство и Сави приданое — замуж-то скоро?
Милая моя Сави, я всегда помню, как ты одна меня пожалела. И я радовалась, когда узнала, что ты вовремя из Гнезда смылась. Теперь о себе.
Остров наш стал совсем знаменитым. Где еще сыщешь полудурка правителя, идиотку-заговорщицу и таких никудышных палачей? Меня бил мандраж, когда повели вешать. Когда ж оттанцевала свое, то меня кинули Белым братьям: готовенькая — отпевайте и в ящик. Только краешек увидала той прекрасной страны, где всем нам однажды свидеться и очнулась, не понимая сперва ничего.
А вышло так, что могильщики увидели, как я малость еще дышу. Спрятали в укромном месте, позвали доктора. Тут и оказалось — я кошка драная, живучая. Экзекуторам терпенья не хватило подождать, пока душа моя отлетит. Вот уж, правда: когда делаешь что — делай не торопясь.
Но толкуют о чуде и промысле Божьем, а я ж разве спорю? Это — как поглядеть. Когда выходишь спозаранку корову доить, глаз не продрав, то не видишь, что каждый такой рассвет — чудо. И каждый час и каждая минута, что ты живешь. Странно, что раньше не понимала этого.
Что-то я треп развела. Рассказываю дальше. Сутки прятали меня, боясь, что псы Ваги обнаружат и докончат дело, но тут подоспел Арни.
Когда войска входили в город, я с моими спасителями вышла из убежища и стояла на обочине. Вместе с армией возвращались стиксы, оказывается, их так много! Вдруг один взвился и прыгнул над головами прохожих прямо к нам. Точнехонько приземлился у моих ног, никого не задев, стал ластиться и оглушительно мурлыкать. Это был Баюн — мой стикс, на котором я выучилась ездить, когда угораздило попасть в Гнездо. "Баюн, Баюнюшка!" — завопила я, как ненормальная. Уселась на него и поехала рядом с Арни. А народ все прибывал, люди валили валом.
Вид у меня после всего был еще тот, но я давила форс. И сама себе думала: не влипла ли в историю хреновей прежней? Но вида не казала, что мне тяжко. Вам бы я в тот день понравилась.
Арни без ума был от радости — и верил и не верил, что я — не призрак какой. Теперь нам вместе разбираться со всем. Как уборную чистить — противно, а надо. Ну, да вы меня знаете: не белоручка.
Писать мне: Вагнок, Гнездо, Вартан Наоми, только не сердитесь, когда долго не отвечу, сами понимаете. Здоровья вам, тетя Ханна и Сави и всей родне и соседям. Помолитесь за меня, а я за вас всех.
Ваша странная девчонка Наоми
P.S. За одежку мою и бластик спасибо. Я плакала. Еще раз всех целую.
Я вернул Наоми письмо.
— Ваш эпистолярный стиль великолепен. Эдакая смесь высокого с низким. Но пишете вполне грамотно для бывшей батрачки.
— Странное дело, — пожаловалась Наоми, — Читаю все запросто, а написать иной раз... — она ругнулась нехорошо.
— Ничего удивительного. Письмо и чтение — способности разные и в голове лежат на отдельных полочках. Можете отсылать свое сочинение. Облик ваш в нем рисуется чудный. О дальнейшей стилизации вас под народную героиню позаботятся Ханна и Сави, когда пойдут чесать языками по всей Флавере. А дальше... молва людская ...
— Так вы всегда. Видите меня более гадкой, чем есть на деле, — она изобразила обиду, — Кстати, Ханна на мне разве что воду не возила. И поколачивала. Пока я не выдрессировалась.
Швырнула письмо в соломенную корзинку на столе — на отправку и поднялась — я всем своим видом показывал, что хочу говорить не здесь. Невольно обратил внимание на то, как изменились ее повадки после "второго рождения". Раньше обычным было увидеть Наоми в нахальной позе: ладони в карманах или заткнуты за поясной ремень, насмешливый взгляд снизу вверх, а сейчас ее низко опущенная голова и сомкнутые за спиной руки выдавали склонность к глубоким размышлениям.
Вместе мы вышли в сад, в печальный свет раннего вечера. Прошли темной аллеей на восточную тренировочную площадку со следами грязных опилок, когда-то покрывавших утоптанную землю толстым слоем. Невесомо-легкий и чрезвычайно удобный комбинезон облегал тело Наоми, сейчас он был темно-синим. На правом бедре болтался бластик, так называлось это оружие.
Комбинезон Наоми быстро сменил цвет: теперь это стали темно-серые брюки без единого шва переходящие в изящные черные сапожки и белая рубашка с длинными рукавами.
— Высказывайтесь, Рон. Вы страшно мной недовольны.
Даже в сумерках стал заметен румянец, проступивший на обычно бледных ее щеках. Я решился:
— Хочу вас предостеречь...
Она кивнула, приглашая меня говорить.
— Я слышал ваши с Гордеем разговоры.
— Подслушивать — неприлично, Рон...
— Не перебивайте меня! — я не на шутку рассердился, — Наоми! Вы решили, что сможете удержать так нечаянно приобретенную власть. Согласен, настроение в народе — почти религиозное обожание. Но зачем вы стремитесь вызвать еще и страх? Формируете с Гордеем отряды из отъявленных...
— Рон! Люди всегда хотят власти, которая бы их пугала — азбучная истина, поверьте. Основа власти — сила и я набираю самых умелых и преданных бойцов. В большинстве ими оказываются бойцы Тойво Тона, и я прибираю их к рукам, иначе — плодить разбойников. Как правильно сказать: самолучшее войско?
— Элитные вооруженные силы...
— Lux' bello rato. Эль... би... эр. Эльберо — так назову. Продолжайте чехвостить меня, Рон.
— Когда мы утвердились в Гнезде, вы лично расстреляли двоих охранников Ваги — вам не понравились их косые взгляды. Никогда не следует, Наоми, самой приводить в исполнение свои приговоры. Научиться убивать очень легко. Очень быстро акт лишения человека жизни станет доставлять вам наслаждение.
В аллее стемнело, мы шли с Наоми рука об руку обратно и уже поднимались по ступеням главного входа, когда Наоми передернула плечами.
— Рон! Последую вашему совету. Насколько смогу. Но что, если у меня не останется выбора?
Она знала, о чем говорила. Преемница Великого чистильщика должна быть способна немедленно уничтожить любого, кто публично станет ей перечить. Иначе аура власти вокруг нее растает без следа.
— И, на самом деле, вы хотели сказать мне совсем не это, — добавила отчужденно.
— Наоми... Завал на месте бывшей Ратуши разобрали, общими усилиями солдат и добровольцев из горожан.
— Да.
— Найдены останки Майла Вернона — коменданта города. Могу сказать: он погиб мгновенно.
— Был честен и верен долгу. Похоронить с почестями.
— Джено... Вам неприятно любое упоминание о нем, понимаю...
— Я ничего не помню. А чужие рассказы — не в счет.
— Обломки стен сложились куполом и...
— Он жив.
— Подвинулся рассудком. Повторяет, как заведенный: "Я тоже умер, почему ж ты со мной не говоришь?"
— А... так вы ждете моего решения?
— М-м-м... да.
— Меня этот несчастный человек не интересует. Кто он такой, чтобы я снизошла до него, решая жить ему или умереть?
Двадцать лет спустя в пригороде Ганы умер нищий, полусумасшедший, но безобидный старик, известный тем, что объяснялся только на джойлик, хотя не был немым. Татуировка на левой руке выдавала его принадлежность к давно исчезнувшему братству вольных моряков: якорь и крест — "надежда и вера". Поговаривали, что покойный был когда-то правой рукой Великого Ваги.
Прошла еще неделя, и наступил день, который в Гнезде Ваги всегда наполнен тихой скорбью. День памяти Левки.
В большой трапезной было немноголюдно. Вага сидел во главе стола — бледная тень великого человека, марионетка в руках победителей. Он заметно похудел, изжелта-бледная кожа на лице обвисла складками. К Наоми он испытывал теперь почти непреодолимый ужас. Только официальные приемы могли заставить его оказаться в одном с нею помещении. Здесь же дело было семейное, но Наоми присутствовала как близкая подруга его дочери. Они обе так и сидели рядом по правую руку от него. Дальше восседали Дерек и Гордей — "маршалы" Наоми. Замыкала ряд Тонка — остальных женщин Ваги новая хозяйка спровадила в два счета.
"Подстилками под моих солдат, или сто реалов в зубы и — на свободу". Только с Райлой она обошлась мягче и одарила щедрее. Но, все равно, предложила покинуть Гнездо: "Не самое уютное будет место".
