Годунов напрягся. Рассуждения воеводы были какие-то слишком уж далеко идущими — и явно не по его уму.
— Это тебе кто сказал? — спросил он подозрительно.
— Говорю же тебе, архангел со мной беседовал, — ответил Курбский.
— И что он тебе за беседу со мной посулил?
— Если выйдет от нашего разговора прок — обещал перевести меня в вечность среднебюджетную. Говорил, там комната чистая, без пауков, окно с видом, пиво аж трех сортов и бесплатный вайфай.
— А это что такое?
— Не ведаю. Но боты говорят, сие — наслаждение великое...
Откуда-то сверху зазвенело, и неживой свет стал меркнуть.
— Это мне. Ну, главное я сказал, теперь уж ты сам соображай... И вот еще что: я так чую, ты архангелу интересен, как личность. Угораздило же его, говорит, с умом и талантом родиться в России...
Дождливая рассветная муть за окошком была под стать невеселым — как и обычно в последнее время при пробуждении — думам триумвира. То крысы, то Курбский... Вот ведь странно: ни разу прежде он во снах не являлся. К чему бы это?
Крякнув, Годунов выпростался из-под тяжелого одеяла. Прокашлялся. В глазах плавали мелкие черные мушки, горло саднило, но вчерашнего упадка сил уже не было. Хотелось умыться теплой водой, облачиться в домашнее, испить горяченького... Да, он определенно пошел на поправку.
Однако радоваться было рано. Встав на ноги, Борис Феодорович почувствовал — сил мало, надобно прилечь.
Снова пришли грустные мысли. Взять того же Курбского, думал боярин. Ну если по-чесноку — нехорошо вышло, аж перед пацанами неудобно... Ну, какую уж такую он угрозу для меня представлял, сапог хромовый? — а вот союзником вполне мог сгодиться... Очень бы мне нынче такой союзник не повредил... да что там "такой" — сейчас уж любому обрадуешься. Не так я им тогда распорядился, чего уж там... Как цитировал назидательно тот же доктор Иоганн кого-то из ихних, тамошних, мудрецов: "Это хуже, чем преступление — это ошибка".
Боярин припомнил рассуждения воеводы из сна. Ну понятно, это его же старые мысли. И про то, что должен остаться только один, и что Цепень, если их партия зайдет в тупик, может пойти на крайность и просто перевернуть доску со всеми фигурами... Что ж, варианты операции "Пора валить" просчитаны давно и во всех деталях. Благо распроклятое серебро то — изъятое у людишек за-ради Святой Суверенности Матушки-Руси — в море-акияне топили понятно как...
Но мы еще с тобой повоюем, Влад-Владыч. Расстановка фигур в нашей партии с недавних пор, похоже, кое в чем поменялась, и не в твою пользу — при всем излучаемом тобою парализующем страхе.
У меня есть человек, который не боится излучения такого рода.
У меня есть человек, который сможет когда-нибудь написать в своих мемуарах — если мы с ним на пАру доживем до тех мемуаров: "В этой грёбаной стране каждый кого-то боялся до усёру. Одни боялись Пимена, другие — Годунова, оба они боялись Цепеша. А меня боялся сам Цепеш".
Правильно боишься, Влад-Владыч. Помню-помню, как тебя перекорёжило, со всей твоей восточной непроницаемостью, когда я представлял тебе нового шефа Особой контрразведки. Кто бы мог подумать, что ты настолько суеверен по части магии имени, а?..
Странник, он же Квартирмейстер — по-нашему считай окольничий. Джон Сильвер, стало быть — Иван Серебро, по-нашему.
И - зеленый попугай!
Глава 22
Покалякаем о делах наших скорбных
Чуть не так — под секиру главу ты положишь,
право древнее в этой стране таково:
если грабить не хочешь ты или не можешь,
то убьют и ограбят тебя самого.
Евгений Витковский
"Генрих Штаден, опричник. 1572"
От сотворения мира лето 7072, августа месяца девятнадцатого дня.
По исчислению папы Франциска 29 августа 1563 года.
Москва, Кремль.
==========================
Капитан
Джон Сильвер (John Silver);
Он же Долговязый Джон (Long John), он же Странник (Peregrine), он же Квартирмейстер (Quartermaster), он же Шашлык (Barbeque).
Сведения
Мастерство: 5 звезд
Возраст: 38 лет
Местонахождение: Московия
Черты характера
Прирожденный моряк (Удача улыбнулась этому человеку в момент рождения. Первая любовь этого человека — море, вторая — хорошая схватка: Командование флотом +1)
Сын волн (Этот человек способен найти путь на любом мелководье и выдержать любой шторм, не пролив ни капли из своей кружки. Этот человек родился на морском побережье, и запах соли — одно из первых воспоминаний его детства: Дистанция перемещения корабля на стратегической карте +5%)
Рубака (Этот человек храбр и склонен к браваде — на грани безрассудства. Отважно командуя своими людьми во время абордажа, он не боится испачкать руки: Боевой дух во время битвы +1; командование на море при нападении + 1
Вспомогательные персонажи
Наградной клинок (Награда за выдающиеся достижения тому, кто много раз одерживал победу в сражениях на море: Фехтование на дуэлях + 1; боевой дух во время битвы +1; командование на море при нападении + 1)
Торговый агент (Люди, которые умеют продать судно и груз втридорога, всегда нарасхват: Боевой дух во время битвы +2)
Попугай-сквернослов ("Чер-ртовы собаки голландцы, вонючие твар-ри! Испанские макаки! Английские шлюхи! Пр-роклятые фр-ранцузы-лягушатники!": Командование на море при нападении +1)
===========================
Правительственный возок подъезжал уже к Кремлю.
Годунов оглядел из-под ладони опять остановившееся Строительство-на-Волхонке и покосился иронически на сидящего одесную шефа своей Особой контрразведки. Странник, однако, и бровью не повел: прислонив к стенке возка свой знаменитый костыль из рябины ("ирландского дерева", отпугивающего оборотней и вампиров), он с демонстративной индифферентностью продолжал кормить печеньками сидящего на плече зеленого попугая по прозванию Флинт. Вот ведь положение у человека! Этот верзила, этот холодный шутник, ненавидимый и обожаемый, эта надежда "здоровых сил в руководстве Московии" — в его, Бориса, лице...
Лет пять тому уже как кому-то в Опекунском совете (кажется, Адашеву) взбрела в голову вздорная на любой трезвый глаз затея: учинить на Москве колокольню небывалой вышины. Всё это — дабы утереть нос возведенному в предыдущее царствование "Ивану Великому", смущающему якобы своим прозванием незрелые народные умы; назвать — естественно! — "Владимир Великий": как бы в честь Володеньки Старицкого, при том, что все всё поняли правильно... Коммерции Советник вякнул было, по обыкновению: "Денег нет, но вы держитесь", однако только что кооптированный тогда в Совет Влад-Владыч, поигрывая своей трубочкой, отлил в граните: "На идэологии ми нэ экономым!" — и вопрос был решен. Да и кто в здравом-то уме стал бы возражать против госконтракта на нацпроект такого масштаба?
Место нашли на Чертольской улице. Быстренько снесли Зачатьевский монастырь, расчистили площадку и, засучив рукава, принялись за дело — то есть за освоение бюджета (иначе говоря — за попил бабла). Поскольку к проекту прислонилась целая куча серьезных организаций, искать следы испарившихся казенных денег было делом заведомо дохлым. Даже Пимен, коего прочие концессионеры поначалу изящно объехали на кривой, исхитрился "получить обратно свой проигрыш через кассу": дождавшись начала строительства, он заявил, что Чертольская — место для колокольни неподходящее, ибо самое имя ее происходит от Нечистого. Заявление свое он подкрепил организацией массовых выступлений глубинного народа (даже не поскупился на пресловутого Николку). Переносить строительство было поздно, да и некуда. Пришлось-таки брать Митрополита в долю на предмет помощи в переименовании, отслюнив хорошие деньги за изгнание чёрта, освящение, ну и прочие культовые действия. Улицу договорились назвать Пречистой. Однако в последний момент князь Иван Фёдорович "Лось" Волконский, только что открывший на Чертольской питейный дом, выделил Пимену рекламный бюджет — и Пречистая стала Волхонкой.
Когда Сильвер-Странник только-только объявился в Москве, стройка, как и сейчас, стояла: как раз только что освоили (сиречь — разворовали под ноль) первый транш. Британец вежливо выслушал разъяснения про "Высочайшую чёрч в Европе", скептически оглядывая грандиозный котлован, заполненный зацветшей уже, до чистого изумруда, водой, и резюмировал так: "О, "Владимир Великий"! — спасибо, я понял. А вот это, стало быть — его Vampire State Building?" Английский юмор пришелся московскому бомонду по вкусу, и с той поры именовать Московию "Vampire State" стало фрондой столь же общеобязательной, как и неумеренное потребление чеснока... Владимир Владимирович, впрочем, против фронды такого сорта ничуть не возражал и даже поощрял ее тишком.
Москвичи же попроще, языкам не ученые, именовали ту стройку — устами неистребимых скоморохов — "Вавилонской башней", со всякого рода отсылками типа: "Ну как там наш Столп? — СтоИт, как у Дяди Вовы!" Особо отжигал по этой части легендарный Глеб Невзглядов, беглый инок Чудова монастыря. Поскольку главной мишенью своего остроумия он избрал Пимена (именуя того "Вавилонской блудницей" и рекомендуя проделать на митрополичьем облачении два продольных разреза: длинный — вдоль правого бедра, и покороче — на заднице), на московских площадях с регулярностью фронтовых сводок оглашали растущую цену за голову "безбожника и охальника Глебки": новоблагословенными — полторы сажени (их теперь считали уже таким манером) и даже сколько-то там в чеканной монете (общеизвестный эвфемизм для запрещенного серебра). Благочинники сбились с ног, но скоморох оставался неуловим: невзглядовские шуточки пользовались большой популярностью не только у податных сословий, но и среди элитки, а также у силовиков всех ведомств (кроме, разве что, самогО Благочиния — да и то не факт...).
Годунову припомнился недавний квартирник Невзглядова в апартаментах Коммерции Советника: получил тогда изрядное удовольствие, за которое десяти червонцев точно не жаль. А запримеченный им там же чин из Дневного дозора (в штатском, естественно) бросил в шапку скомороха аж целых пятнадцать! Ухмыльнулся мысленно: а прикольно было бы возбудить против того — по линии Особой контрразведки — дело о "финансировании экстремизма"...
— Фр-рройд! — оживился вдруг Флинт, кося желтым глазом на зачаток башни. — Фр-рройд! Пр-рроекция!
— И ты туда же... — пробормотал Странник.
— Что за Фройд такой? — брюзгливо осведомился Годунов.
— Автор-рритет! Междунар-рродный! — снисходительно разъяснил попугай.
— Авторитет? В законе? — заинтересовался триумвир.
— Службе — заняться этим, сэр? — пожав плечами, приподнял бровь шеф Особой контрразведки.
— Да нет, это я так...
От неведомого международного урки мысль Бориса Феодоровича опять вернулась к Волхонскому долгострою. С недавних пор на Москве народилась и обрела популярность новая ересь — причем, похоже, всамделишная, а не своеобычное рукоделие Пименовых провокаторов. Ее адепты утверждали, обильно и криво цитируя 11-ю главу книги Бытия, что когда (если?..) ту "Вавилонскую башню" достроят — вот тут-то и наступит Конец Света, чиста-конкретна. Так что для Годунова — равно как и для всех причастных (и деепричастных...) — разворовывание бюджетов на сей нацпроект вмиг обратилось в акт высокого и самоотверженного общественного служения... Кстати, и пророчества вещего попугая относительно этого места на Волхонке рисовали какую-то бредовую картину: то ли храм, то ли водоем, то ли всё сразу и попеременно — не поймешь...
Флинт меж тем наклонился к хозяйскому уху и доложил:
— Пиастр-рры! Пиастр-рры!
Годунов усмехнулся. На сей раз прогноз был точен, своевременен и никаких разночтений не вызывал: речь на сегодняшнем расширенном заседании Опекунского совета пойдет именно о них, о пиастрах...
Вопрос был не то чтобы мелкий, но изначально не политический — под кем ходить таможне? Эта контора была в свое время отдана в кормление кромешникам. Годунов и его люди марать руки по мелочи не любили, шариться по возкам да телегам в поисках контрабанды считали ниже своего достоинства. Они брали свою долю благообразно — выписывали разрешения на внешнеторговые операции, а также и на работу с богомерзким металлом. Вурдалаки контролировали собственно таможню, дорожные сборы и крупный опт. С мелкого опта и розницы кормились благочинные. Система радовала глаз своей красотой и завершенностью — можно сказать, тот самый "отточенный кристалл, вышедший из рук небесного ювелира".
Однако недавно Высшее Благочиние воспретендовало: Пимен поставил вопрос так, что главная задача таможни-де — "борьба с тлетворным влиянием Запада" (в виде, например, печатной продукции любого сорта), а все прочие функции ее — факультативны: "На идеологии мы не экономим", да-да! Посему ведомство сие следует если уж не передать целиком под их руку, то хотя бы прикомандировать к каждой таможенной избе смотрящего-благочинника. С соответствующим перераспределением финансовых потоков.
После того как Благочиние жестко оттерли от серебряных дел, Пименовы ребятушки повадились отжимать бизнесА у лавочников и средне-мелких купчишек, угрожая обвинениями в еретичестве или непотребстве. Неожиданно удачной — в смысле доходности — оказалась их затея со специальной службой Роснепотребнадзор, шерстящей совсем уж мелкий народишко по совсем уж ничтожным поводам, вроде недолжного одеяния на бабе, потребления скоромного в пост и прочих таких моментов. Денежки медные, зато их много.
Одно плохо: тупые и жадные благочинники бизнесА те, как правило, губят. "Эти крысы, — говорил про них Генрих Штаубе, начальник Пятой (экономической) службы Особой контрразведки, — сожрут копейку, а изгадят — на червонец". В результате Пимена с его благочинной бражкой ненавидят массово и всенародно, а в Москве под личиной показного благочестия копошится клубок дичайших ересей. Владыку, впрочем, устраивает и то и другое. Ненависть он, по старой памяти, ошибочно принимает за страх (типа, "Пусть ненавидят, лишь бы боялись": всё никак не может отрешиться от сладостных ностальгических воспоминаний об эпохе "славных пятидесятых", когда его боялись больше, чем Годунова и избегавшего в ту пору появляться в публичном пространстве Цепеня), а что до ересей, то само их наличие дает законный повод "укреплять бдительность".
При этом, разумеется, пускать дело с ересями на самотек и отдавать его на откуп несертифицированным ересиархам с нелицензированными учениями никак не следовало. Госрегулирование этого специфического рынка было возложено на Духовную Консисторию, руководствовавшуюся в своей деятельности известными принципами: "Не всё корчевать — когда и насаждать" и "Не можешь одолеть — возглавь".
