Но даже мертвые ландшафты изменились. Вы могли видеть, как грани скал были огорожены и обнесены проволокой. Повышение температуры дестабилизировало высотные скалы, оттаивая глубокую вечную мерзлоту под ними. Альпинисты в наши дни являются еще одним вымирающим видом.
Я погрузился в свои мысли. Оба ребенка смотрели на меня, на их идеально гладких лицах была написана спокойная озабоченность. Они выглядели так, как будто их учили так сидеть.
Я вышел из комнаты.
Побродил по дому. Может быть, я мог бы вызвать водное такси и ненадолго съездить в город. Найти бар, желательно неплавучий. Или, может быть, просто прогуляться по берегу. Но я не хотел уходить слишком далеко от Джона и его звонков. Даже тогда, даже в такое ужасное время моей жизни, я был в его власти и во власти моей матери. Я думал, что нахожусь в своего рода тюрьме, прикованный к неподвижности всеми негласными правилами и договорами, которые были установлены за пятьдесят два года моей жизни с семьей.
Побежденный, я поплелся обратно наверх, в комнату Джона.
Он сидел на кровати, просматривая заголовки на умном экране. — Новостей нет.
— Ты связывался со своим офисом?
— В этом нет необходимости. Фелиз хороший парень; он будет продолжать попытки, пока не дозвонится, и сообщит в ту же минуту. Не принимай это близко к сердцу. Хочешь чего-нибудь? Выпить — я принес немного пива.
— Нет. Спасибо.
Засунув руки в карманы, я слонялся по комнате. Казалось, здесь было еще меньше от Джона, чем от меня в моей комнате, хотя Джон давно бы систематически убрал отсюда все ценное. Но в одном затененном углу я обнаружил небольшой книжный шкаф. — Привет. Вот мои старые научно-фантастические романы.
— Действительно? — Он подошел посмотреть. Мы склонились бок о бок, братья, двое мужчин средних лет с толстыми шеями, стараясь разглядеть названия на потрескавшихся и пожелтевших корешках.
Я сказал: — Я подумал, что их выбросили. Думаю, мама перенесла их сюда во время одной из своих вылазок. — Что было бы типично для нее, кисло подумал я; эти вещи были невероятно важны для меня в детстве, но она даже не знала, кому они принадлежали — мне или Джону.
Джон пробежал пальцами по названиям. Некоторые из этих книг датировались 1960-ми годами или даже раньше. В основном это были подарки от дяди Джорджа, который собирал старые книги, когда был ребенком. — Это может чего-то стоить.
— Знаешь, они были моими, — сказал я слишком поспешно.
Он поднял руки, на его лице появилась слегка насмешливая улыбка. — Не спорю с этим. — Он взял пару экземпляров с полок, вынул их из защитных майларовых пакетов и пролистал. — Не в лучшем состоянии, — сказал он. — Смотри, как все пожелтело — слишком долго на солнце.
Я выпрямился. — Да. Но я бы не хотел их продавать. И в любом случае рынок коллекционирования этих вещей уже не тот, что был раньше.
— Что так?
— Слишком далеко в прошлом. Мы уже слишком стары. У каждого предмета коллекционирования есть своя демографическая группа. Вы достигаете пика как коллекционер в тридцать, сорок лет — достаточно стары, чтобы испытывать ностальгию, достаточно богаты, чтобы расходовать свой доход, достаточно молоды, чтобы глупо его тратить. Но научная фантастика старше этого, она давно закончилась.
— С ней было покончено, даже когда мы были детьми, — сказал он. — Никогда не понимал, что ты в ней нашел.
— Знаю, что ты не понимал, — раздраженно сказал я. — В этом разница между нами. — Я посмотрел вдоль полки и вытащил роман. — Никто не читает литературу, но вокруг нее все еще существует научная традиция. И знаешь, Джон, в этом есть что-то завораживающее. Все эти утраченные перспективы. — Когда я был ребенком, будущее все еще было светлым, гостеприимным местом, местом, где я хотел жить. Возможно, мы все обманывали себя даже тогда — вымирание уже шло полным ходом, — но именно так я себя чувствовал. Теперь, если вы вообще думали о будущем, оно представлялось вам как мрачное место, которое сотрет вас с лица земли, как больница, место, куда вы отправитесь умирать. Я поставил хрупкую старую книгу обратно на полку. — Это антипрогрессивная точка зрения, почти средневековая. С философской точки зрения, мы регрессируем.
— Но все это — фантастические мечты о ракетных кораблях и инопланетянах — всегда отталкивало меня. Это никогда не казалось реальным.
— Но будущее реально, — сказал я. — Игнорировать это абсурдно. Это как если бы мы решили, что не верим в Эверест или Тихий океан. Они все еще там, закрываем мы на них глаза или нет. Будущее наступает, нравится нам это или нет. Мир меняется, и мы тоже. Будущее должно отличаться от прошлого.
— Но это никого больше не волнует, — грубо сказал Джон. — И что тебя беспокоит, так это то, что в будущем, оказывается, нет места таким людям, как ты. Инженеры. Люди, которые хотят что-то строить. Люди, которые хотят летать в космос! Что ж, мы слишком заняты починкой того, что сломали раньше, чтобы строить что-то новое.
Он был прав. Космическая программа была для меня большим разочарованием, всю мою жизнь. Спустя почти восемьдесят лет после Нила Армстронга, все еще никто не был на Марсе, никто не покидал орбиту Земли со времен луноходов. Мы даже не отправили зонд к аномалии Койпера. Потепление поглотило всю нашу энергию, а великий шок от внезапного взрыва "С годовщиной" в 2033 году потряс нас еще больше.
Думаю, Джон, вероятно, знал, что на самом деле я работал над проектированием космического корабля нового поколения. Но за эту работу платили копейки, и, скорее всего, я бы никогда не полетел — это было хобби, бумажная модель, как я когда-то делал модели космической станции из пластика, краски и наклеек. Возможно, это подтвердило его точку зрения. Мы все были слишком заняты исправлением положения, справлялись с одним набором разрушительных изменений за другим, тратили все ресурсы нашей цивилизации только на поддержание стазиса, чтобы мечтать о межпланетных приключениях.
Джон сел на кровать и прислонился к стене, заложив руки за голову, как большой футболист. — Знаешь, если бы ты сейчас написал научно-фантастический роман, я был бы героем.
Это было достаточно возмутительно, чтобы заставить меня рассмеяться. — Как так?
— Потому что я имею дело с будущим таким, какое оно есть. И я помогаю людям.
В основном он занимался компенсациями за воздействие на окружающую среду. Он начинал с представления интересов частных лиц, людей, которые потеряли свои дома или здоровье в результате предотвратимых разливов токсичных веществ и тому подобного. Затем перешел к консультированию законодателей по корректировкам налоговой системы в отношении таких вещей, как загрязняющие окружающую среду виды топлива, источники тепла или процессы, связанные с выбросами парниковых газов.
По словам Джона, все дело в стремлении к балансу; вы должны были сбалансировать стремление к экономическому развитию с потребностью в экологической стабильности, вы должны были сбалансировать экономическую эффективность со справедливостью для тех, кто пострадал. Он даже работал над понятием "межпоколенческой справедливости", согласно которому вместо того, чтобы полностью игнорировать будущие поколения или, в лучшем случае, использовать их в качестве мусорщиков для ваших отходов, вы фактически платите "налог на будущее" за любое влияние, которое вы могли бы оказать на них. Джон сделал себе что-то вроде имени; действительно, к моему огорчению, он несколько раз появлялся на телевидении в качестве говорящей головы по этим вопросам.
Однако его первой любовью всегда было состязательное право, и в пятьдесят с лишним лет его снова потянуло к нему — но уже к гораздо более крупным делам. — Вместо того, чтобы защищать маленькую старушку от компании, которая отравляет ее питьевую воду, я сейчас, например, консультирую администрацию по массовому иску против Китая. — В то время как Соединенные Штаты стали лидером в области глобального управления окружающей средой в 2020-х годах, Китай, неустанно стремясь к экономическому росту, продолжал загрязнять окружающую среду даже по сей день. — И еще есть плата за перераспределение... — Эмпирическим правилом потепления было то, что жаркие районы проигрывали, в то время как более прохладные районы выигрывали. Так, например, фермер из Айовы, страдающий от растущей засушливости, проиграл, в то время как фермер из Миннесоты с более продолжительным вегетационным периодом выиграл.
— Простая справедливость — это философское руководство, — сказал Джон. — Парень из Миннесоты использует свою щедрость, чтобы субсидировать своего коллегу из Айовы. И если в будущем что-то изменится, поток средств всегда может пойти в другую сторону. Я думаю, люди принимают это; все это явно справедливо. — Он даже сказал, что вы могли бы распространить это на планетный масштаб — не через судебные иски, как Соединенные Штаты против России, Китая, но посредством "планетного торга". Выигравшая Канада могла бы выручить проигравшую Индию, и так далее.
Джону пришлось проделать большую работу в различных агентствах Управления. Само понятие Управления основывалось на принятии ответственности за свои действия, на признании истинной стоимости того, что вы сделали, или на разделении какой-либо выгоды. Но, конечно, вы всегда ставили "выигрыш" и "проигрыш" в кавычки; на самом деле все это были просто перемены, которые в разной степени затронули всех.
Но я думал, что все это равенство, балансировка, налогообложение и справедливость были всего лишь способом распределения последствий потепления, а не уменьшения этого воздействия в первую очередь. Мне пришло в голову, что здесь скрыто ограниченное допущение, что какое-то время все будет продолжаться примерно так же, как и было — может быть, разваливаясь, но делая это медленно, оставаясь более или менее терпимым, управляемым. Но что, если нет?..
Джон начал рассказывать мне о книге, над которой он работал.
— Погоди, — сказал я. — Книга?
Он самодовольно ухмыльнулся. — Это все о будущем денег.
Он развивал идею, восходящую к Джону Мейнарду Кейнсу, экономисту, работавшему в середине двадцатого века. — Вы бы вели международную торговлю в совершенно новой валюте, которая приносила бы отрицательные проценты. Таким образом, вы, естественно, как можно быстрее потратите свое уменьшающееся богатство, что увеличит торговлю и экспорт других стран. Это новая парадигма, — сказал он. — Способ избежать долговых гор прошлого и стимулировать глобальную торговлю, на которую мы полагаемся. Почему нет? Деньги — это всего лишь ментальная конструкция. Мы можем устанавливать их правила так, как захотим. У меня есть кое-какие контакты в администрации по делу о Китае, и я думаю, что смогу заручиться некоторой поддержкой...
И так далее. Я слушал все это с тошнотворным чувством. В то время как я, инженер, был пережитком девятнадцатого века, печальным персонажем Жюля Верна, возможно, мой умник брат действительно был архетипом нашего времени, современным героем. — Итак, ты собираешься стать более заметным, чем когда-либо, — сказал я. — Я никогда не смогу вырваться из твоей тени.
Он рассмеялся. В моих словах была доля искренней горечи; конечно, заметной для него. — Я приглашу тебя на презентацию книги, — сказал он.
В ту ночь мне удалось поспать, но совсем немного. Я встал рано и вышел из дома.
Спустился к побережью и шел, шел и шел. Я никуда не собирался уходить; просто пытался избавиться от содержимого своей собственной головы, как мудро посоветовал мне психотерапевт авиакомпании.
Повсюду поднялось разъяренное море. Вода смыла заборы, волны захлестывали лужайки, и пальмы склонились над водой, подмытые, наверняка обреченные. Один парень построил курятник прямо на краю своего участка, в нескольких метрах от моря. Когда подул ветер, цыплята, должно быть, промокли до перышка от ужаса; мне стало интересно, какие яйца он от них получил.
Все это было удручающе предсказуемо. Флорида всегда была плоской и заболоченной. Усилия человека на протяжении веков вытеснили оттуда воду и отвоевали большую часть суши. Но теперь океан возвращался. Даже водоносный горизонт Флориды был загрязнен солью, а также промышленными отходами. Для флоры и фауны это также не стало хорошей новостью. Соленая вода, которая теперь с каждым приливом проникала вглубь суши, нанесла ущерб пресноводной экологии. В наши дни Эверглейдс не был тем местом, куда ездили туристы; гниющие овощи, которыми были забиты мертвые болота, воняли до небес. Говорили, что крокодилы все же выжили, питаясь гниющим мусором вокруг них, пережив это событие вымирания, как они пережили множество других.
Ветер изменился и задул с моря. Этот океанский бриз пах отвратительно, удушливой вонью, как будто где-то горит резина. Это был коктейль из токсинов, который, возможно, разнесло ветром с обширных промышленных пустошей Центральной Европы, Африки или даже Азии: часть этой дряни поднялась очень высоко и могла даже обогнуть Землю.
Я задавался вопросом, как бы я относился ко всему этому, если бы был счастлив, как дети Джона. Однажды я обсуждал это с Джоном, единственный раз, когда осмелился, единственный раз, когда был достаточно пьян, когда его жена не мешала.
— Стремление к счастью — наше неотъемлемое право, Майкл, — сказал он. — Помни, так написано в Конституции. Каждый родитель прежде всего хочет, чтобы его ребенок был счастлив. Мы пытаемся заботиться о них, мы даем им образование, деньги, чтобы максимально увеличить их возможности преуспеть в жизни — но, в конце концов, конечной целью является счастье. На самом деле, этот аргумент восходит к Аристотелю; он утверждал, что любое другое благо — это средство достижения цели, но счастье — это цель.
— Умный парень.
— И теперь мы знаем, что по крайней мере пятьдесят процентов вероятности вашего счастья передается по наследству, даже без изменений. Но мы можем изменить это. Мы — первое поколение, которое может гарантировать счастье своим детям.
Итак, вы пичкали своих детей лекарствами и терапией. Или вы соединили их геномы, как это сделал Джон, чтобы сделать их счастливыми во что бы то ни стало.
Мне показалось, что я увидел что-то, скользящее по низкорослой траве дюн. Возможно, это была древесная змея, которая попала во Флориду и другие части континентальной территории Соединенных Штатов с Гуама через Гавайи. Чертовски ядовита и является злобным врагом птиц. С другой стороны, рецепты мяса древесных змей дополняли меню ресторанов Майами.
Они могли вырасти до трех метров в длину. Вид того, как они скользят по траве, заставил меня содрогнуться. Я повернул назад, направляясь домой.
К тому времени, когда я вернулся домой, было около восьми утра.
Моей матери уже не было дома, она возилась с растениями в горшках в верхней части двора, с подветренной стороны дома. Она стояла на коленях на коврике с перилами, садовом пособии пожилой леди. Но ее пальцы без перчаток были покрыты коркой грязи, и она принялась копать с удвоенной силой.
Я вспомнил, как она всегда любила свой сад. Когда мы были детьми, я думал, что она любила его больше, чем нас. Теперь, наблюдая за ней, я не был так уверен, что мы ошибались.
