Своих не бросаем!

— Фамилия сержант? — пристальный, ледяной взгляд запавших, настороженных глаз, в которых чувствовалась непреклонность и жесткая воля, не отрывался от узкоглазого лица предводителя четверки, но тот, казалось, не замечал его.

— Моя? — деланно удивился полукитаец и замолчал, — желваки загуляли на побелевшем лице Владимира, — сержант Мао, товарищ капитан, — доложился развязным тоном.

— Тебе что-то не нравится сержант? Ну, слушаю.

— Да все мне нравится..., — в голосе прозвучала откровенная насмешка, — товарищ капитан.

— Сержант, не смотри на меня взглядом невинной гимназистки. У тебя на морде все аршинными буквами написано, завязывай дурака включать. При отсутствии актерского дарования это смотрится слишком по-дурацки.

Сержант оглянулся на приятелей. Позорится перед ними из-за этого, даже не нюхавшего порох? Да ни в жизнь!

— Вы же не красная девица чтобы всем нравится. Просто не люблю особистов, — ответил лениво, хотя в глазах у него уже посверкивали искры разгорающегося азарта.

— Это другое дело. И чем же тебе не угодили особисты?

— Да так, вынюхивают, выспрашивают, а сами? — он замолчал, с вызовом глядя на офицера.

Голый торс Владимира с нарастающей мускулатурой холодил высыхающий пот.

— Что сами? Договаривай, сержант, — он вдруг повысил голос. Видимо, в голосе его прозвучали такие нотки, что сержант невольно насторожился.

— Сами не могут ничего, — с вызовом глядя на офицера, произнес Мао, верхняя губа приподнялась словно у собаки, которая предупреждает что укусит, — Вот вы тут грушу дубасите, а кто-то в это время по тылам волфов бродит или дерется с ними.

Троица рядовых ехидно улыбнулась и переглянулась.

Что же ты такой резкий, сержант, как понос? Первым побуждением было врезать этому! Свалить на пол и пинать, пинать, пинать!

Такая вспышка ярости совершенно не соответствовала его характеру, по крайней мере прежнего, до попадания в плен, и в следующую секунду он, испугавшись, что действительно может совершить нечто подобное, стиснул кулаки так, что ногти вонзились в ладони чуть ли не до крови. И одновременно он почувствовал, как в душе разливается непривычное, давно не посещавшее его спокойствие. Сержант считает, что круче его только яйца? Посмотрим, насколько он крут.

— Как вовремя ты появился здесь, я как раз размялся. Не побоишься побыть моим спарринг-партнером, десантничек? — произнес с издевкой, — А то на словах вы все герои. Или слабо?

Мао непроизвольно оглянулся на обескураженных товарищей, настороженно посмотрел на офицера.

— Товарищ капитан, я могу нечаянно и синяки наставить...

— Боишься, десантничек?

Мао побледнел:

— Какие ограничения, товарищ капитан? — руки проворно расстегнули рубашку, он остался в традиционной тельняшке. Владимир уловил во взгляде десантника словно бы снисходительную насмешку и окончательно решил: я не я буду, если не надеру наглецу задницу.

— Может не стоит, — произнес с заметным оканьем Иванов, высок, широкоплеч, с длинными мускулистыми руками. Он стоял позади сержанта.

— Нет, — не оборачиваясь, с нажимом ответил Мао.

— Кости не ломать и без прочей ерунды, которая помешает службе... — не отрывая 'волчьего' взгляда от узких, как бойницы, глаз сержанта, произнес офицер. — Подходит?

Мао кивнул.

Настоящий бой обычно длится считанные секунды — этого времени вполне достаточно, чтобы убить человека или вывести из строя. Но они договорились избегать сильнодействующих средств, и это многое меняло.

Владимир нырнул под канат и вышел на середину ринга. Мао мягкой, тигровой походкой вслед за ним. Он полностью оправился от потрясения и улыбался, слегка презрительно. Улыбалась каждая его черточка, даже зрачки. Свет не видывал такого благодушного рукопашника. Он с оттягом повернул голову сначала к левому, затем к правому плечу, разминая мышцы и шею.

Владимир буравил его волчьим взглядом видевшего смерть и убивавшего.

— Бокс! — махнул рукой Деревянко. Мао стремительно шагнул к штабному и намерение 'съесть' его так и было написано на его лице. Ударил правой рукой. Резко, без замаха. Точно в челюсть. Этот удар был его коронным. Вот только головы Владимира там уже не было — он резко нырнул вниз и успел почувствовать, как кулак взъерошил короткий ежик волос на голове.

В ответ жестко ударил в бок. Мао охнул и отпрыгнул.

И тогда он показал все, но что был способен. Он обрушил не один, не два, не десяток, но вихрь ударов, сокрушительных, как ураган. Владимир исчез. Он был погребен под лавиной ударов, наносимых блестящим мастером — рукопашником.

Прошла минута, другая. Губа у Владимира была рассечена, но глаза горели холодным огнем, и он был готов сражаться дальше, — это заметили друзья Мао и начали перешептываться, бросая уважительные взгляды на оказавшегося таким непростым 'штабного'.

Затем случилось нечто поразительное. Ураган ударов вдруг стих. А Мао, бывший в их роте непревзойденным чемпионом, рухнул на ковер. Короткий хук правого кулака Владимира поразил его внезапно, словно смерть.

— Оба-на, — громко и удивленно сказал один из десантников, кажется Деревянко и пригладил щегольские усики. В следующий миг все трое сорвались с места, нырнув под канат, склонились над товарищем. Тело Мао затрепетало — сознание понемногу стало возвращаться.

Владимир отошел в противоположный угол и оттуда смотрел как друзья Мао суетились над его телом. На пятой секунде десантник перевернулся лицом вниз.

— Продолжим? — произнес Владимир.

— Неее... товарищ капитан — протянул десантник, — ну и удар у вас... бомба. Я только один раз такой встречал. Ох, — он с кряхтением поднялся, — А ведь вы не штабной? Вот ни в жизнь не поверю, чтобы меня так штабной отделала.

— Угадал сержант.

— А кем служили?

— А вот это я не имею права тебе сказать, — качнул головой Владимир и прикоснулся к разбитой губе. Поморщился.

— Понятно... протянул сержант, — товарищ капитан, вы извините, что я так-то... — он уважительно посмотрел на офицера, — Думал вы штабной, а вы оказывается... Мы тут земляки, с Дальнего Форпоста.

Сами знаете, что с планетой случилось, вот и нервы ни к черту.

Бойцы с погибшей планеты в земном флоте слыли самые отчаянными и безбашенными. Владимир невесело хохотнул — такие же бездомные отморозки, как и я.

— Так и я с Дальнего Форпоста, мы — земляки! — офицер протянул руку, и десантники по очереди пожали ее. Когда злоба прошла, ребята показались ему даже симпатичными. К тому же земляки. Их осталось так мало, людей с Дальнего Форпоста, что они невольно тянулись и поддерживали друг к друга. Во всем.

Глава 3

Пятый год с невиданным ожесточением шла Вторая Галактическая война. Война всегда страшно. Война — это всегда жестокость, но когда противники ненавидят друг друга, когда они принадлежат к разным биологическим видам — она страшнее тысячекратно. Тогда ожесточение достигает невиданной глубины. Тогда потери сторон даже не десятки — сотни миллионов и миллиарды и из них подавляющее большинство — гражданские. Тогда печальным памятником безумства разумных становятся выжженные дотла, ставшие непригодными для жизни планеты.

Человечество жило в бешеном, тяжелом ритме военного завода и армейского лагеря. Ради победы напрягала последние силы — альтернативой этому служила его гибель.

Третьим флотом, в состав которого входил корвет 'Не замай', командовал полный адмирал военно-космического флота Иван Крюгер — наверное, самый молодой и, один из самых талантливых. Его блестящие операции на Дальнем Форпосте и в окрестностях звезды Вольф 359 стали классикой. И их уже изучали слушатели и курсанты военно-космической академии имени Гагарина. Во флоте и в армии его не просто любили — обожали и, одновременно побаивались. Такой уж он человек — о подчиненных заботился, но и спуску не давал. Шепотом рассказывали, что Крюгер, еще до войны, в собственном кабинете едва не пристрелил пойманного на воровстве интенданта — просто так в военной среде кличку 'Суровый', не дают. Вся его жизнь — это служба. Постоянные совещания, доклады, проверки и подготовка флота к бою. И так 24 часа в сутки. Требуя многого от себя, он и от подчиненных требовал максимума. И чуть ли не ежедневного подвига. А если максимума и подвига не будет — мало не покажется никому.

Генеральная битва, где сошлись объединенные силы флота людей, основу его составил третий флот и эскадры Биин-арапо, под управлением Крюгера, и флот захватчиков, произошла в окрестностях Сириуса. Силы сторон были примерно равны: 215 тяжелых линкоров у союзников и 1518 корветов против 260 линкоров и 901 корветов у волфов...

Владимир — по боевому расписанию он становился оператором зенитной установки ближней обороны, совмещал в перекрестье целеуказателя очередной дрон или ракету — и было их бессчетно и, казалось, не будет им конца.

Корабль сотряс сильнейший удар. Он, кажется, ударился головой в шлеме, а потом только гул и черная пустота...

Больно!.. Ноги. Ощущение было сродни тому, когда хватает судорога, а затем начинает отпускать, причиняя тягучую, ни с чем не сравнимую боль.

Сил нет терпеть! Не могу!

— Ы-ы-ы-ы!!! — завыл сквозь каменно стиснутые зубы, на одной ноте, сам страшась собственного воя и, не в силах остановиться. Рука метнулась вниз и ощутила твердость пластика бронескафандра. Где я? Я ранен, но почему тогда на корабле, а не в госпитале? В бедро кольнуло — автоматическая аптечка, понял он. Через несколько мгновений боль отступила, стала почти фантомной.

Замолчал, по подбородку сползала теплая струйка — он даже не заметил, как прокусил губу.

Глаза приоткрылись, задышал тяжело. Увидел ползущие, словно тараканы, по затемненному экрану шлема белые буквы и, пришлось сосредоточиться, чтобы понять их смысл: 'Внимание! Полная разгерметизация отсека! Отсутствует связь! Получено повреждение средней тяжести и легкое радиационное поражение. В кровь введен препарат ? 3'

Ах вот оно что... Корвет подбили. Мысленно приказал — бронепластик шлема стал прозрачным, и он увидел в свете вспышек алого, словно кровь, дежурного освещения, разрушенный зенитный отсек: на миг проявлялись свисающие с потолка бело-черные потеки пластика, пол, словно осколками льда, покрытый крошевом лопнувших плафонов и экранов, вперемежку с разным хламом — значит что-то еще работает. По крайней мере генератор гравитации. Оглянулся. Кресло, почему-то лежало у двери. А он лежал на спине посредине поста.

Приподнялся на локте и посмотрел вниз. Судя по неестественному расположению ног — он переломал их. Нда...

Холодок страха пробежал по спине.

— Есть кто живой? — хрипло после ударной дозы боевого препарата произнес в микрофон. Тишина. Повторил несколько раз, но в ответ только вечный шум помех.

Но надежда, что остался хоть кто-нибудь живой, еще теплилась.

— Компьютер корабля, я капитан Устинов, Владимир Тимофеевич, личный номер А-1382579а, прошу выйти на связь!

Тишина — или комп поврежден, или нарушены линии связи или... об этом не хотелось даже думать, экипаж погиб, а он последний живой на корабле.

А если мы проиграли?

Нет! Нет! Не может быть! Только не это! Откуда-то из глубины души поднялось страшное чувство: страх. Даже не так: СТРАХ! Сердце, пропустив очередной такт, забилось тяжело, словно с трудом перекачивая вдруг загустевшую и ставшую тяжелой, как ртуть, кровь, он содрогнулся всем телом. Всплыли в памяти воспоминания, раз за разом приходившие в ночных кошмарах. Страх снова попасть в плен стал единственным чувством, захлестнувшим разум и, только где-то в глубине теплилась хрупкая надежда на спасение и страх перед великим Ничто, ждущим за ПОРОГОМ жизни.

Смерти он не боялся — хоронил себя за годы плена, наверное, сотню раз. ...

Резко дернулся, рука словно сама выхватила из кобуры пистолет. Застрелиться? И тут же дернулась вниз. Чуть не задохнулся от хлынувшей в него ядовитой, как газ, ненависти к хвостатым тварям; еще больше бледнея, заскрипел зубами. Нет... Сначала заберет с собой хотя бы пару уродов!

— Убью! Убью! Убью! — шептали губы в пустоту, руки сжимали пистолет и ярость его, такая ярость, когда не жалко жизни, лишь бы утащить с собой врага, усиливалась беспомощностью — он даже встать не может. Сиди и жди окончания битвы. Чет или нечет? Смерть или жизнь?

А страх... страх ушел — после того что он пережил в плену волфов — он отвык боятся.

Он заберет с собой волфов. Отомстит. Отомстит за все, за себя, за Аню, за всех погибших товарищей.

— Приходите, хвостатые твари, — прошептал с чрезмерным энтузиазмом. Ему, вдруг, легко и просто. Хитрые препараты обезболили и придали ложную бодрость, но организм не обманешь — он был слишком слаб, — Ваша смерть ждет вас! — нацелил на появлявшуюся каждые несколько секунд в вспышках алого света закрытую дверь пистолет, поперхнулся горькой слюной и закашлялся...

Минуты тянулись невыносимо долго, складывались в часы.

Человек смотрел на дверь и ждал, когда придет смерть, ждал ее как избавление, как благословение, — если бы кто-то увидел его, он бы поразился тому, как странно выглядит человек с мертвенно-бледным лицом, в скафандре, на полу разгромленного зенитного поста.

Боль, утихшая после дозы боевых препаратов, вернулась, но была уже не такой неистовой как раньше. Если бы не неистовое желание забрать с собой врагов, он, наверное, потерял сознание.

Вот только слова 'Родина', 'гордость' для него многое значили. Он терпел и ждал, только иногда пытался связаться по слабому радиопередатчику скафандра, но слышал только вечное шуршание помех.

... Потом он много кричал. Но время шло, складываясь в часы, и никто не отзывался. А вокруг было серое безмолвие, какое никогда не бывает на настоящем, живом корабле.

Оставалось лежать, ждать и глотать теплую воду, настоянную на пластмассе. И это продолжалось целую Вечность. И, с каждым мгновением надежда, что его спасут, таяла.

Несколько раз он позволил себе вывести на бронепластик гермошлема фотографии Ани и нерожденного сына. А потом только ждал.

И ничего не имело значения, ни жизнь, ни смерть. Ничего кроме пистолета, судорожно зажатого в руке. Приходите твари. Я готов!..

Из странной полудремы на границе яви и сна его вывели сотрясения пола. Кто-то в тяжелом бронескафандре шел по коридору, ведущего к его двери.

Волф? Волф!

Истеричный смех, подобный вороньему карканью сорвался с губ человека. Для волфа в бронескафандре его пистолет не опаснее чем детская хлопушка!

Все... остались считанные секунды, но полумертвый человек отчаянно хотел жить. Тело, глубинные инстинкты живого существа не принимали неизбежное. Настолько сильно, что рука едва не разжалась. И так стало жалко себя, так растравил самого себя, что по исхудавшим щекам проползли мокрые борозды. Заскрипел зубами, но ничего не мог с собой поделать.

И тут вспомнил Гошу, простого парня Гошу и стало стыдно. Так стыдно, что со сведенных судорогой губ вырвался поток мата. Ярость, охватившая человека, была сравнима с яростью берсеркера, в чем мать родила, бросающегося на толпу закованных в сталь воинов и побеждающего!