Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Полагаю, что волнует. Я мог бы также задаться вопросом, кто сделал эту штуку и расположены ли они вообще к тому, чтобы их посещали.

Топольский отмахнулся от моих сомнений легким движением руки. — В этих стенах нет и намека на движение жизни. По всей вероятности, наша каменоломня сотни лет простояла пустой и заброшенной, забытая временем, ее предназначение — и даже рука, которая приказала ее построить, — канули в бездонную древность. Мы можем потревожить пыль и призраков, но не более того. — Его мерцающие, с оттенком шерри глаза блуждали по моему лицу, выискивая основной недостаток характера, о наличии которого он, несомненно, знал. — Боже милостивый, парень, неужели вас ни в малейшей степени не трогает такая перспектива?

— Я не тронут и не равнодушен, — признался я. — Если бы вы разрешили загадку физиогномической наследственности, или изобрели линзу, позволяющую различать кости сквозь живую ткань, или показали мне, как сделать пациента нечувствительным к хирургическим мукам, я, возможно, был бы тронут так, как вы ожидаете.

— Ваше безразличие рассыплется в прах при первом же взгляде на эти высокие укрепления, — заверил меня Топольский. — Но пока позвольте мне обратиться к более низменным инстинктам.

Я улыбнулся. — Непременно.

— То, что мы здесь найдем, сделает всех нас очень знаменитыми и очень богатыми.

— Я не желаю ни того, ни другого.

На лице герра Брукера отразилось сомнение. На губах миледи Косайл появилась рассудительная улыбка. Она вытащила желтое перо из своей шляпы и, трогая им уголок рта, рассматривала меня.

— Тогда, полагаю, вы опубликуете свою рукопись под псевдонимом, а все авторские отчисления будут направлены нуждающимся? — спросила она.

— Я не буду ее публиковать, миледи. Совершенно очевидно, что эту работу невозможно спасти.

— Это было бы для меня большим разочарованием, доктор.

— Я удивлен, что вы так к этому относитесь, миледи. Кажется, на каждом шагу вы находите больше недостатков, чем хорошего.

Миледи Косайл оглядела остальных гостей, на ее лице застыло выражение крайнего удивления. — Но я считала, что мои критические замечания были совершенно робкими. Даже великодушными. — Она посоветовалась с мастером по изготовлению инструментов. — Вы не согласны, герр Брукер?

Брукер моргнул и ответил в манере человека, очень склонного не создавать проблем.

— Я всегда щедр, да, да!

— Возможно, вы сочли щедрыми свои наблюдения, — сказал я.

Остальные натянуто улыбались и изображали неловкий интерес к своим бокалам с шерри и наполовину выкуренным сигарам. Герр Брукер пригладил невероятную прядь своих волос. Мергатройд почесал зудящий участок под повязкой на глазу. Корабль скрипел, и волны бились о его борта.

Миледи Косайл не отступала.

— Разве они не помогли вам улучшить повествование в некоторых отношениях?

Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать свой гнев. Я попытался вызвать гнев миледи, намеренно употребив слово "горячий", зная, что она набросится на меня. Это помогло, и я надеялся, что больше не буду подвергаться ее критике, по крайней мере, на этот вечер.

— Что-то улучшить? Они вынудили меня вернуться и переписать отрывки, если вы это имеете в виду. Вам не понравился тип корабля, который использовали мои искатели приключений, поэтому мне волей-неволей пришлось внести поправки. Вы сказали, что в моем описании обычаев корабельной жизни были недостатки — непонимание элементарных вопросов навигации и ранга, и поэтому я попытался улучшить эти области. Вы сказали, что я совершенно неправильно определил погоду для указанного времени года и что ветры, которые я описал, были абсурдно нереалистичными для данных обстоятельств.

Миледи Косайл ободряюще кивнула. — Но все эти изменения были сделаны для улучшения вашего рассказа, доктор Коуд!

— Тем не менее, это факт, что каждое изменение имело свои последствия. Моя история получилась запутанной... перегруженной подробностями, и мне пришлось объяснять то, что не требовало разъяснений. Из-за вашего вмешательства я трачу столько же времени на переработку, сколько и на продвижение вперед.

Судя по тому, как она мило нахмурилась, мой ответ совершенно сбил ее с толку. — Но если история построена на сомнительном фундаменте... не лучше ли было укрепить его сейчас, чем продолжать строить все менее устойчивую структуру?

— Возможно, вы видите это в таком свете, миледи. Все, что я знаю, это то, что сейчас я не могу продолжать. — Я обвел взглядом сидящих за столом. — Пожалуйста, дорогие друзья. Давайте больше не будем говорить о моем тщеславии. Кроме того, есть еще одна причина, по которой я должен прерваться. — У меня защипало щеки. — Мне неловко обсуждать это, но в свете сегодняшнего вечера у меня не было бы другого выбора, кроме как полностью прекратить повествование.

— Что случилось, Сайлас? — спросил Ван Вут.

Я заерзал на стуле, чувствуя себя неловко под пристальными взглядами коллег. Моя одежда была липкой, глаза чесались от последствий употребления опиума и шерри. — У меня было определенное направление, — сказал я. — Цель, к достижению которой стремилась история. Этой целью было здание устрашающих размеров. То, что вы могли бы назвать... сооружением.

— В какой хорошей сказке не было бы большого старого замка? — весело спросил Мергатройд.

— Дело не только в этом, Генри. Мы проследили за моими героями по воде до того места, где они впервые увидели замок... Сооружение. — Неосознанно я произнес это слово с заглавной буквы, точно так же, как это сделал герр Брукер. — Они были готовы растеряться, разрываясь между ужасом перед неизведанным и жаждой славы. Последний импульс заставил их войти в это Сооружение, после чего... — Я покачал головой, совершенно подавленный, не желая даже продолжать свою мысль.

— И что же, Коуд? — поинтересовался Топольский.

— С ними должны были произойти события тревожного характера.

— Вы не можете отказаться от этой истории, доктор, — взмолился Мортлок. — Если не для нас, то для тех, кто внизу! Все только начинало налаживаться, сэр. Я имею в виду, не то чтобы предыдущие части были плохими, они не были, но теперь это стало по-настоящему интересно. Ради короля и отечества, сэр, не заставляйте меня снова читать героям из Свифта и Дефо!

Я поднес к нему свой бокал с шерри и почтительно наклонил его.

— Вы очень добры, Мортлок. — Внезапное охватившее меня беспокойство заставило меня отчаянно пожелать выйти из комнаты любой ценой. — Дорогие друзья ... Я должен позаботиться о коронеле. Я слишком надолго оставил его одного. — Я повернулся к юноше с мокрым лицом. — Раймон? Могу я рассчитывать на то, что вы немного отдохнете? Вам это нужно срочно.

— Присмотрите за грубияном, — сказал Топольский, как будто речь шла о полезной собаке или вьючном муле. — Я прослежу, чтобы Дюпен отдохнул. Но прежде чем вы уйдете, Коуд, вы должны удовлетворить наше любопытство в одном отношении.

— Конечно, — осторожно сказал я, начиная подниматься со стула.

— Какие события вызвали беспокойство?

Я не ответил ему. Я не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. Хотя знал, что события, которые должны были произойти с моими героями, были во всех отношениях отвратительными, и что в каком-то смысле я уже представлял эти ужасы в своем воображении с драматическими предзнаменованиями, в тот момент не мог вспомнить ни единого аспекта этих мерзких последствий.

Как будто не хотел вспоминать о том, что уже случилось с этими беднягами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Рамос пошевелился, когда я ослабил его путы, убедившись, что до утра он вряд ли причинит себе вред.

— Где вы были, Сайлас? Вам, конечно, нужно поспать?

— Я пойду спать, Лионель. — Я потер слезящиеся глаза. — Я был в каюте капитана. Вы знаете, какой залив искал ваш работодатель?

— Я знал о его безрассудстве.

— Вы не верили в это? — Я налил ему воды и поднес к губам. — Я думал, это обязательное условие для того, чтобы поступить на службу к мастеру Топольскому.

— Это не так, дорогой Сайлас. Мастер Топольский потребовал от меня только, чтобы я поклялся служить ему в вопросах безопасности, контрактного права и военной экспертизы, которая может потребоваться. Вы это прекрасно знаете. Ваш капитан — честный человек, и я считаю его справедливым в отношениях, но у нас с ним контракт, и я должен напомнить ему об условиях, если наши мнения разойдутся.

— И обеспечить выполнение этих условий, если потребуется?

— Думаю, что убедительных слов было бы достаточно. Идальго добился гораздо большего с помощью слов, чем с помощью пороха, и я стараюсь держаться в тени этого человека. — Он печально оглядел свое тело, все еще лежащее на столе, где я оперировал его. — Кроме того, я всего лишь один из сотни на корабле, и теперь у меня дыра в голове. Люди внизу — не солдаты, но я бы не хотел нажить врага ни в ком из них.

— Как и вы, Лионель. — Я начал раздеваться, пока у меня еще оставались на это силы. — Но, как бы там ни было, это настоящее безумие. Дюпен нашел расщелину — так они продолжают называть ее, — и если наш голландец удовлетворится, то завтра мы поплывем через нее в водоем, который сейчас скрыт от нас скалами. Полагаю, вы знаете об укреплении, которое Топольский ожидает найти в восточной части лагуны? Брукер назвал его "Сооружением".

— Я знаю только, что меня могут позвать, чтобы найти вход в него.

— Вы верите, что оно существует?

— Я не верил, что мы найдем этот вход. Теперь, когда мы нашли, я готов принять все остальное. — Он помолчал. — Но мое участие остается практичным. Когда мы приблизимся к Сооружению, я посоветую, как безопаснее подойти к нему. Если он пожелает, чтобы мы проложили себе путь взрывом, я дам совет по использованию пороха. Когда мы окажемся внутри, я позабочусь о ловушках. Природа этого предмета представляет проблему для других людей.

— Он думает, что это может принести вам состояние.

— Если он прав, то деньги помогут моим друзьям в Новой Испании. И, возможно, однажды, если их предприятие увенчается успехом, я смогу вернуться в Вальядолид, не оглядываясь по сторонам. Деньги могут помочь и в этом. — Я почувствовал, как больно ему было говорить о своих проблемах, как он стремился перевести разговор на другую тему. — А как насчет вас, Сайлас?

— А как же я? — Я улыбнулся, на мгновение задумавшись. И в этот момент перед моими глазами начала складываться какая-то картина, разворачиваясь так же красочно и соблазнительно, как детский бумажный театр, состоящий из хитроумных складок и петель. — Я бы хотел вернуться в Плимут и стать врачом на суше.

На его выпуклом лбу прорезалась глубокая скептическая складка. — Разве не в Лондон? Я думал, что всех вас, англичан, тянет в Лондон, как мух на гуано.

— Нет, меня вполне устроил бы Плимут, — сказал я, усмехнувшись его понятному заблуждению. — Воздух там, во-первых, свежее. Меня бы устроил вид на море, но не слишком близко. — Картина раскрывалась еще больше. — Скромный коттедж, выкрашенный в белый цвет, небольшой фруктовый сад, возможно, даже жена, если она согласится с моими мечтаниями. Я бы назвал его коттеджем Хиллтоп. Там были бы виноградные лозы и жимолость, и, возможно, несколько прекрасных дубов. Я бы хотел, чтобы у меня было достаточно пациентов, чтобы вести бухгалтерию, и чтобы я мог приносить какую-то пользу горожанам, но не так много, чтобы они мешали мне писать. Не кажется ли это неразумным?

— Думаю, вы больше приспособлены к морю, чем считаете.

— И я рад, что это мое первое и последнее плавание. С тех пор, как мы отправились, я не был по-настоящему счастлив. Если меня не укачивает, я мерзну. Если мне не холодно, я измотан. Когда я не испытываю ни того, ни другого, мне становится страшно. И все же, если и есть что-то, о чем я не пожалею, так это о нашем знакомстве.

— Не каждый друг сверлит мозги другому другу.

— Человеческие дела были бы действительно любопытными, если бы это было принято. — Я снова оценил его, по-прежнему как друга, но уже проницательным взглядом моего хирурга. — Есть ли что-нибудь, что, по вашему мнению, вам нужно, прежде чем я уйду спать?

— Я только хотел бы удовлетворить ваше любопытство по поводу этого названия. "Бдение в камне".

— Вы выяснили, откуда оно взялось? — спросил я с возрастающим интересом.

— Нет, Сайлас. — Он посмотрел на меня с нежностью и сожалением, как отец, который должен сообщить своему любимому сыну, что не может оставить себе щенка. — Я порылся в своей памяти и убедился, насколько это возможно, что это ничего не значит. Ничего. Это не стихотворение или песня из моей родной страны, не картина или что-то еще, что я могу вспомнить. Должно быть, я случайно услышал эти слова и перевел их во сне на испанский.

— Но не от меня!

— Люди говорят во сне разные вещи, как вы уже поняли. На корабле такие вещи легко могут достичь ушей других людей, даже если они сами спят. Корабль — это сон, полный шепота.

— У вас добрые намерения, — ласково сказал я. — Но, боюсь, мое любопытство далеко не удовлетворено.

— Спите спокойно, Сайлас, а утром вас будут беспокоить другие вещи.

Я улыбнулся суровой истине, очевидной в этих словах. Жизнь действительно была непрерывным уроком в поиске способов уменьшить беспокойство по поводу определенных вещей, чтобы освободить место для новых забот, которые появлялись с быстротой и регулярностью почтовых карет.

Рамос закрыл глаза и замер. В течение двадцати минут я наблюдал за ним в поисках признаков возбуждения, пока не убедился, что его сон был приятным. Мне следовало сразу же отправиться в свою постель, но какое-то мазохистское побуждение заставило меня вернуться к столу. Я открыл свою рукопись на последней законченной странице и с негодованием уставился на нее, испытывая такую же неприязнь к книге, как и к виновнице ее уничтожения, проклятой миледи Косайл. Я вырвал последнюю страницу, смял ее в комок и уже собирался взяться за предыдущую, когда какой-то более мудрый инстинкт остановил мою руку. Как бы сильно я ни ненавидел эту работу, как бы мне ни претил грех гордыни, из-за которого я ввязался в это предприятие, было трудно пренебречь хорошим мнением Мортлока и мичманов. Возможно, их вкусы были не так хорошо сформированы, как у миледи Косайл и ей подобных, но если мои слова дали этим людям хоть мгновение передышки от скуки их жизни, какое я имел право лишать их еще одного?

Я взял щепотку табаку из своей табакерки и вскоре забылся.

Должно быть, я на ощупь добрался до кровати, потому что проснулся от того, что в иллюминаторах каюты, где я забыл задернуть занавески, дрожал водянистый свет. Сон рассеивался, как дымовая скульптура, растаскиваемая легким ветерком. Я снова бродил по тому мрачному каменному туннелю. Эта картина всегда была одна и та же: спотыкающееся продвижение в темноте, с капюшоном на голове, пока, наконец, я не оказывался в помещении, где луч света падал сверху на поверхность отполированного камня, служившего грубым зеркалом. В зеркале я мельком увидел свое отражение в капюшоне и с ужасной неизбежностью откинул капюшон, пока свет не выхватил контуры черепа с пустыми глазницами и оскаленной челюстью, и я непременно застонал или закричал, призывая милосердное сознание.