— А, это? — повторила и снова рассмеялась. — Чем сильнее иномаг, тем ненормальнее. На людях-то скрываем, как показываемся. Мне как-то всё равно, — нечеловеческим усилием воли стала чуточку серьёзней, продолжая плести себе венок. — Узнаёшь места?

— Нет, — качнул головой. — Этот лес одинаковый, но там была приметная полянка, похожая на эту.

— Хм, давай посмотрим, — уселась на воздух, вообразив, что он твёрдый, мотая ногами вперёд-назад, потянулась в пространство, простирая своё присутствие. — Присаживайся, мне нужно время.

Успела отметить, что он и впрямь рискнул разместиться на воздухе рядом, а затем окончательно унеслась во все стороны разом. Покрывая километры нереальным присутствием, нельзя полноценно эти километры воспринимать. Ей и не нужно было. Нужно было просто отличать полянки от неполянок. Создать своего рода «седьмое полянковое чувство». Спустя неведомое время в реальности, она зафиксировала полянки, сфокусировалась на них, переключаясь на нормальное зрение. Закрепив образы в памяти, вернулась в тело:

— Не заскучал? — после небольшой работы было уже не так весело, но венок на голове провоцировал на какие-нибудь глупости. Полетать, например, или превратить этот лес в инореальный целиком.

— Что ты делала? — а он, похоже, уловил толику произошедшего.

— Искала. Вот, гляди, эта? — бросила ему мыслеобраз.

— Предупреждать же нужно! — едва не свалился он на землю. — Все так умеют?

— Не-а, — легонько улыбнулась. — Или искусные, иль иномаги разума, как я. Ну так что?

— Не она, — он был уверен. Хорошо. Можно было попросту выдрать у него из головы образ полянки и сравнить с её набором, но это же скучно! Да и мальчику не помешает практика. Пусть привыкает!

— Эта? — бросила следующий.

— Снова не она.

...Подошла двадцать первая по счёту. Она к тому времени сплела ещё один венок и водрузила ему на голову, не забыв подправить, как и свой, чтобы цветочки не завяли никогда. Аист смирился и возражал лишь вслух. Она мысленно соединила две точки прямой и повела их к цели, сдержавшись и не крикнув «наперегонки!». Каких же титанических усилий это стоило! Весёлые берёзки, вездесущие цветы и аисты над головой будто созданы, чтоб между ними бегать и играться! Помнится, учитель побегушки устраивал ещё и с парочкой особо злобных инотварей, с которыми тогда справляться не умела, просвещая о пользе здорового тела для здорового духа, — были ж времена, пока учитель в некромаги не ушёл!

Полянка, собственно, ничем особенным не отличалась. Разве что ручей журчал поодаль, да и только. Птиц, кроме небесных аистов, в лесу не было. Ни примятостей на траве, ни каких других следов — ничего. Да, затеряться в этих «картинах» — как раз плюнуть с их восстановлением к первоначальному облику раз в сутки. Интересно, что почти все «опасные» уровни таким свойством не обладали — они с Аистом проехали парочку скелетов перед лифтом, которые никто не рисковал убрать. Она догадывалась, почему так, но одно дело — догадки, а другое — истина. Истину она любила. Любила изменять — и реальность заодно.

— Что дальше?

— М-м-м, — провела рукой по воздуху, нащупывая. — Не моя специальность — напрямую по отраженьям шастать. Давай-ка организуем переход, — потянулась, лепя разумом податливую ткань нереальности. Это было первое место, где она вообще ощутила инореальный феномен. Ну, не считая себя и бедолагу Аиста! — Переход! — рисуясь, проявила деревянную дверь («не-дверь», как стали говорить позже, — как по ней, «инодверь» звучало лучше) постепенно, сверху вниз. — Добро пожаловать. Не забудь закрыть за собой.

Внутри — узкий, низкий каменный ход. Если она шла свободно, то Аист, чертыхаясь, пригибался, то и дело стукаясь то плечами, то головой.

— А ты что хотел? — хмыкала она. — Переход — визуализация, он по сути своей маленький, это мне-ловкачке в самый раз, а тебе ещё учиться и учиться! Если пожелаешь.

— Могу не пожелать? Ай!

— Есть и такие среди нас, — она, конечно, их не понимала. — Выучатся технике безопасности и парочке способов ограничивать себя побольше да живут как обычные люди или маги.

— Не одобряешь? — он всерьёз подумывал об этом. Ничего, мальчик, отдохнёшь от аномального и от иномагии — не оторвёшься. Уж она-то видела. Не с таким любопытством, как у него, останавливаться, путь едва начав.

— Не понимаю, — призналась честно. — Иномагия — это, друг мой, Тайна. Тайна с заглавной буквы. Не сила, пусть и гналась я за нею одно время. Иномаги открыты неведомому, видят невозможное, ощущают на своей коже Ветер Перемен. Как можно отказаться от своей природы ради скучной нормальности? Пойми меня правильно, мне и самой интересно понять, чего такого в скучной или не очень нормальности, подумываю пожить чуток как обычный человек, но чтобы отказаться от инореального, сколь бы опасным оно ни было... Не понимаю.

Он промолчал, вновь задумавшись. Что же, у него будет всё время жизни на размышления. Видела она и стариков, решившихся иномагию развить. И некоторые ничего так были, на её пристрастный вкус. В конце концов, не так уж важен возраст тела, да и он меняется вполне легко. Ну, для неё легко — должно быть, многим это кажется подвигом нереальным. «Нереальным», хах!

Сирень спрыгнула на пол. Обернулась и помогла протиснуться Аисту. Прислушалась к резким флуктуациям вполне привычной ноосферы и озвучила:

— Тебя, кстати, Аистом зовут. По документам, памяти и всему такому. Ничего необычного в этом имени никто не заприметит. Теперь в твоём мире будут частенько называть людей в честь птиц и цветов. Как себя чувствуешь?

— Папин старый дом, — он огляделся. Обернулся — дверца перехода никуда не делась. — Она тут навсегда?

— Неиномаг её не видит. С той стороны — тоже, а откроем её лишь я да ты. Кто подумает разрезать — по ту сторону окажется стена, с той стороны — и вовсе ничего. Иновещи так работают: нормальный человек их не различает, и чем нереальность выше, чем лучше маскирует их создатель, тем и иномагу посложней найти. За исключеньем аномалий, — она оскалилась, намеренно демонстрируя ему нечеловечески острые зубы. Вздрогнул, но не отвернулся. Хорошо. Развеяла иллюзию. — Поэтому аномалии иномаги-хранители выискивают и уничтожают. Или прячут, если это проще. Ну, что завис? Показывай, где здесь мыться и чего поесть!

Целый особняк, в котором иномаг жил до конца своей жизни не мог быть обыкновенным... разве что на взгляд обывателя. Он и не был. Мелкие улучшения... ну как улучшения — скорее притирку места к чужой душе — она проигнорировала. Зарождающегося было духа места походя прихлопнула. Надо будет — проще своего создать. Никогда не понимала этой тяги к естественности: мол, если дать начальный толчок и лишь ускорять формирование, то получится дух сильнее. Вот ещё! Сильнее, а главное, удобнее — самой лепить вручную. Будет, что захочешь, а «естественно» — вырастет, как повезёт.

Проигнорировав вопросы о том, умеет ли она пользоваться современной сантехникой (почему-то её принимают за отсталую дикарку за нелюбовь к технике буквально через раз!), помылась не из нужды, а для удовольствия. Спустя полчаса они уже ели бутерброды с чаем в шикарной гостиной, мебель которой была более чем просто старинной — Сирень чувствовала долгую историю за ней. Да, этот Павел знал, как обустраиваться, ничего не скажешь.

— Тут даже минуты не прошло! — подал голос Аист, прикончив второй бутерброд подряд. Его живое, такое настоящее тело требовало пищи. Она — наслаждалась вкусом, насыщением.

— Там тоже не пройдёт, — пожала плечами. — Независимые временные линии, ну, в нашем случае, линия и чёрт знает что. Если представить время прямой, то прямые закартинья и твоей реальности перпендикулярны. Там, — она помахала рукой в сторону коридора, — всё как бы уже началось и завершилось сразу. Мы синхронизированы с одной точкой внутри, но это поправимо. А оттуда наша линия — тоже точка, в которой события перемешаны в одну кучу, одновременно все произошли.

— То есть, оттуда можно попасть в прошлое и спасти папу? — немедленно спросил он.

— Отсюда тоже можно, — пожала плечами. — Вернуться назад — не что-нибудь особенное. Я же рассказывала, линии реальности — штучка подвижная. У тебя бета — но не альфа же! Сдвинуть не так уж сложно. А зачем? Подумай об этом так: прыгнув за год-другой, когда заражение твоего отца ещё можно было обратить, мы сотрём всё, что произошло после. Год жизни миллиардов людей. Готов расплатиться за жизнь отца миллиардами лет чужих жизней?

— Нет, — выдохнул он, едва не разлив чай.

— Мне-то, в принципе, всё равно, а вот для тебя это что-нибудь да значит, — впилась в последний на столе бутерброд. — У всего есть своя цена, знаешь ли. Принцип равновесия. Бета — жёсткая линия, переписав её, ты тронешь всех, кого касались иномаги, взаимодействовавшие с твоей реальностью за эту пару лет. Потянешь за узор всего листа — чуток, но дёрнешь. Я в такое не лезу. Или меняю сразу всё, дёрнув за какую альфу, когда очень-очень нужно, или не трогаю вообще. Самое мелкое следствие такого переписывания: столкнёшься с собой-прошлым, занимающим надлежащее ему место. Представишься братом-близнецом, разлучённым в детстве?

— Да уж, — помотал он головой. — А ты? Если так сделать, то тебя тоже будет две... версии?

— Нет, — легонечко вздохнула. — Моя судьба — что-то вроде альфа-линии. Если прямо сейчас кто-нибудь перепишет эту линию, меня это не коснётся. Как и тебя, пока со мною связан. Бывало, впрочем, говаривала я с собою-прошлой... и собою-будущей одновременно. Странное ощущение, поверь. Таким тоже не занимаются без веской причины. Твоего отца похоронили где?

— Зачем тебе? — нахмурился он. В голове крутились какие-то местные байки о «некромантах».

— Будет как ориентир. Он невеликий иномаг, пусть искусный — это видно. Не помешает, значит. Загляну в прошлое, посмотрю, чем занимался, почему закончил так и что с картинами случилось.

— Так с каждым можно? — задал он правильный вопрос.

— Ну если будешь мной, то почти что с каждым, кто значительно слабей. А вот загляни сейчас ко мне кто — замечу и прикончу. Что? Не смотри так. Ценю конфиденциальность, а возиться со стиранием чужой памяти и распутываньем клубка будуще-прошлого — не моё. Ну что, наелся, оклемался, поведёшь?

— Может, завтра? — осторожно предложил он.

— Хоть послезавтра, — отмахнулась. — Только кровать мне выдели и кормить не забывай. Я, знаешь ли, особа с аппетитом.

— Что-то незаметно, — оценивающе скользнул взглядом по её фигурке. Ухмыльнулась:

— А не толстею потому, что ведьма. Иномагом станешь — научишься и не тому.

...Он повёл её к могиле уже вечером. Ехать на автобусе среди людей, многие из которых оглядывались на неё за кожу непривычного в этих краях цвета, было вдвойне забавным после прогулок по пустынному закартинью. Сирень специально не отводила взгляды, пытаясь определить, насколько ей приятно-неприятно. Поселишься среди людей — так будет каждый день. Было на удивление нормально: чем-то напоминает щекотку, когда тебя касаются десятки взглядов, а их обладатели — слабенькие смертные.

Кладбище. Иномагам реальностей, кроме особенно... продвинувшихся, это место не интересно. Иномаги нереальности вообще предпочитают самостоятельно к таким вещам не лезть. Они ни к чему не лезут, напоминая мышей, забившихся в свои норки... до тех пор, пока не припечёт — и тогда именно иномаг нереальности совершает нечто запредельное. Иномагам отражений, в общем, всё равно. Иномаги времени — этим кладбище полезно, практически открытая дорога к тому, что знали мёртвые, а через них — в другие реальности, и в прошлое, и к чёрту на рога. Ей же, иномагу разума, кладбище полезно скорее как точка фокуса, своего рода якорь, способ найти нужное в необъятье ноосферы.

В её восприятии каждый человек был воронкой кружащихся смыслов, узлом, стягивающим бесчисленные связи в мысленном пространстве — пространстве ненастоящем, нереальном, не существующим в полной мере... Иномагия — это и есть работа с несуществующим. С граничным, с лиминальным, с тем, что как бы отсутствует, но частично всё же — есть. Существование — это, в конце концов, вопрос относительный. Или ответ — как посмотреть. Простые люди разных линий реальностей никак не могут взаимодействовать, поэтому друг для друга не существуют. Иномаги, с другой стороны...

— Значит, я могу стать кем-то посередине? Посредником между существующим и несуществующим? — выслушав её тихие комментарии, спросил Аист.

— Посредник? — она улыбнулась про себя. У мальчика определённо есть талант. — Очень хорошее слово. Иномаги — посредники. А могила твоего отца будет посредником для меня. Для меня его — нет, не существует, а ты — посредник неточный, и к тому же — необученный иномаг. Эта?

— Ты... увидела? — только сейчас он заметил, что она не спрашивала дорогу, а вела сама.

— Связь между ним и тобой очень чёткая, — кивнула Сирень, приседая на корточки возле камня. Положила на него руки. Ответила на мысли Аиста: — Я отвела глаза, если тебя так заботит, как это выглядит со стороны.

Учитель называл то, куда она скользнула сознаньем-волей, «графом». Ей не нравились все эти математизмы. Сетка. Рыбацкая сеть, в которую поймались образы и смыслы, казалась более естественной. Она чувствовала запах мыслеморя и плеск мыслеволн, плавая в ноосфере. Ноосфера была для неё морем или небом. Чаще морем. Небо... у неё не очень-то с ним ладилось. Летать вон научилась много позже, чем плавать. А на земле её обычно не любили. В море же, чьи глубины символизировали бездну тоже, было спокойно. Тем более что погружаться так глубоко, как любила прежде, здесь не нужно. Так, ступни промочить, ракушки собрать — теперь не буквально, а метафорически. А в чём-то и буквально. Иномагия разума размывает границы между знаком и значением, значимым и значащим, прямым и переносным, буквой, духом и метафорой. Между живым и мёртвым — тоже, пусть и послабей.

Пребывать в двух мирах одновременно — занятие не то чтобы выматывающее (она привычная), но весьма сюрреалистичное. Миры не совпадают, накладываются друг на друга странным образом, и предметы реальности дробятся, разбиваются на десятки иллюзий, и каждая из них — на самом деле, реальность, просто — в чьей-то голове. Реальность — она всегда в чьей-то голове. Реальности самой по себе не существует. По крайней мере, для неё, для иномага разума, зашедшего так далеко. И этот факт — на самом деле, не факт, а ещё одна иллюзия.

Всё — иллюзия, и мириады иллюзий теснились в одной точке фрактальным калейдоскопом. Ей требовалась настойчивость, аккуратность и сосредоточенность, чтобы «находиться» в тех иллюзиях, которые нужны именно сейчас, и не терять иллюзию-себя, а то так и быть перестать можно! Была Сирень — не стало. Иллюзии — такие хрупкие вещицы!

— Он был странником — твой отец, — прошептала она, чувствуя себя не существом, рождённым в мире живых, а оживлённым, оразумленным каналом между двумя мирами — лишь двумя из бесчисленного множества, и стоит не удержаться и сдвинуться чуть-чуть... — Он пришёл в эту линию тридцать лет назад. Оказал несколько услуг волшебникам взамен на документы и историю.