Парни метнули взгляды на осыпь, затем на меня: — Какие звери? Не надо лепить горбатого!
— А в море киты и акулы? — откровенно улыбаюсь я.
Они задумались, один из них, с некоторой растерянностью произносит: — А откуда здесь звери, с зоопарка сбежали?
— Я же вам пытаюсь объяснить, мы попали в доисторический мир.
— Идиот! — обзывают они меня и осторожно подходят к осыпи. Действительно, тропа! — раздаются их возбуждённые голоса.
— Нервы у них на приделе, я словно ощущал их гудение, — делится своими мыслями Семён.
— Ничего, освоятся, ребята крепкие ... но слишком борзые.
— Таких легко обломать.
— Думаю да, но до этого "наломать дров", успеют.
— И всё же их жалко, — Семён выпячивает квадратную челюсть, взгляд становится задумчивым и каким-то детским.
— А мне нет. Таких лечить надо, причём хирургическими методами. Компания, во главе с Виленом Ждановичем, мне совсем не нравится.
— Почему? — Семён наблюдает, как парни резво передвигаются между круч.
— Не наши они, чужие и совести у них нет. Скоро на берегу начнутся беспорядки. Ладно, надо поговорить с людьми на берегу, необходимо собрать команду раньше, чем это сделает Вилен Жданович.
На удивление, народ на пляже стал более адекватным, чем это было вчера, хотя и более нервным. Ещё некоторая часть людей, как-то поверила нам, и потянулась к нашей площадке. Другие, невзирая на уговоры, ринулись следом за парнями Вилена Ждановича — скрывать тропу, я посчитал морально не этично — всё равно, рано или поздно, её и без нас найдут.
События начинаю развиваться достаточно быстро, но главное, народ на пляже предупреждён. Хотя немногие нам верят, но интуитивно, соблюдать осторожность будут. Теперь можно подумать и о моём плане — исследовать степь. Быть может, получится найти людей помятого медведем долговязого. А ещё хочется подыскать заготовки, чтобы сделать копья и луки — охотиться и обороняться придётся, голод не за горизонтом, на одних устрицах долго не протянешь, да и добывать их опасно, акулы прочно обосновались у нашего побережья. А ещё рассказывают о какой-то подводной твари с головой крокодила, но с подвижной шеей. Якобы ночью бултыхалось около мели, что-то высматривала на берегу. Когда она появилась, акулы разбежались, словно испуганные щенки.
Ближе к восьми утра, когда под тёплыми лучами солнца, начала испаряться ночная роса, я отбираю мужчин для разведки прилегающих территорий. Так как я обеспокоен вознёй людей Вилена Ждановича, которые проявляют необоснованный интерес к нашему лагерю, много людей с собой решил не брать. Зачем-то беру Семёна, хотя вижу, он этому совсем не рад, и двух парней из вновь прибывших: Павла и Анатолия. Один из них турист со стажем, другой, вроде как разбирается в породах деревьев и сможет выбрать более подходящий материал для изготовления луков и стрел.
На время своего отсутствия, заместителем в лагере, оставляю Игната. Он усмехается, отвешивает шутовской поклон. Зачем-то с издёвкой называет меня Великим князем, вероятно, намекая на мой шрам в виде короны, и дурашливо произносит, что это назначение для него большая честь, но исполнять обязанности стал рьяно и стремительно — как бы, ни напортачил с дури — думаю я с сожалением, но обратного хода делать не стал.
Итак, вооружившись рубилами из обсидиана, отправляемся в путь. Я стараюсь не смотреть на напряжённую, как струна, Ладу, чувствую, как переживает. Но она сама подошла с Яриком: — Будь осторожен, помни, тебя любят, — вздыхает она, сильно прижимается ко мне, и я чувствую, как сильно бьётся её сердце.
— Папа, возьми меня с собой! — канючит Ярик.
— Вот уж нет, — решительно воспротивился я. — Подрасти сначала.
— Светочка бегала наверх и ничего.
— Стоп, у тебя дел и здесь по горло. С дядей Аскольдом ещё насобирайте обсидиана. Он нам просто необходим, сынок.
— Хорошо, папуля, но в следующий раз я с вами пойду, — нехотя сдаётся Ярик.
— Там видно будет, — хочу глянуть на сына со всей строгостью, но улыбаюсь и треплю его за волосы. Затем, закидываю на плечо бухту верёвки — может и пригодится. За прошедшую ночь, местность существенно изменилась, откосы стали круче, осыпи — коварнее.
Мы покидаем лагерь и вступаем на осыпь, которая, метров через десять, нехотя переходит в едва заметную каменистую тропинку, которая в действительности является разломом в скальной породе, но для подъёма годится. Народ тут уже прошёлся, мелкие камни сдвинуты, странно только, что никто не спустился обратно, меня это сильно беспокоит и как некстати зажёгся болью шрам на плече, мне кажется, если сниму куртку — он будет гореть как тогда.
Путь на поверхность сравнительно недолгий. Выползаем наверх, резко осаживаю прыть товарищёй, которые становятся во весь рост — я помню тех степных мамонтов и их угрожающий рёв. К счастью степь пустынна, но холодок пробегает между лопатками, я уверен — эти зелёные поля, чьи-то охотничьи угодья.
На траве видны следы вошедших туда людей, изломанные стебли разбросаны в разные стороны, такое ощущение — люди пребывали в шоке и беспорядочно носились в округе.
— Свои автомобили искали, — подтверждает мои мысли Семён. — Интересно, куда они пошли?
— В сторону леса, — утвердительно произносит Павел.
Дует лёгкий тёплый ветер. Небольшое поле, покрыто высокой травой, ходит волнами под порывами ветра, создаётся иллюзия движения воды, а за ним темнеет мощный лес.
С опаской входим в густую траву, интуитивно чувствуем огромную опасность предпринятого шага. Густые заросли иной раз скрывают нас с головой, что впереди, не видно, только кроны далёких деревьев. Мои чувства обостряются, даже слышу бегущих внизу муравьёв. Носом втягиваю воздух, надеюсь вовремя распознать опасность. Странное ощущение, никогда такого со мной не было, действительно ощущаю множество запахов. Я кошусь на идущего рядом Семёна, он напряжён, глаза вовсе потемнели и больше по цвету напоминают даже не свинец, а что-то более гремучее, может ртуть. Он судорожно сжимает осколок обсидиана, я даже боюсь, распорет ладонь.
— Идём чуть левее, — подаёт голос Павел, — вижу просветы в траве.
Мы поворачиваем и сразу вываливаемся на тропу. Это так неожиданно, что мигом отпрянули.
— Звериная? — присаживается на корточки Семён.
Опускаюсь рядом, чутьё подсказывает, догадка компаньона неверная. Втягиваю воздух в легкие, не ощущаю даже присутствия запаха зверья. Но есть следы вони, тлетворной, мёртвой, становится неприятно, на душе неуютно.
— Здесь звери не ходили, — моё сердце переходит в беспорядочный галоп.
— Зато люди сюда с ходу вломились ... а другая группа к тем скалам пошла, — замечает Павел их следы.
— Не хорошо всё это, — холодный пот выступает на лице, предчувствие надвигающейся беды захлёстывает моё сознание.
— Неважно выглядишь, — косится Семён.
— Мне тревожно.
— В любом случае следует идти по тропе, она ведёт к лесу, — Семён внимательно оглядывается вокруг себя.
— Попробуем, — нехотя соглашаюсь я.
— Вперёд, значит вперёд, — Павел бесстрашно двинулся по тропе. Мы, повинуясь стадному чувству, поплелись следом.
Тропа ведёт между густо обросших холмов, по мере движения они, то надвигаются почти вплотную, и становилось темно от нависших стеблей, то раздвигаются в разные стороны. Кое-где зелёная стена прорвана с боков местным зверьём, стебли лежат потоптанные, пожеванные, но к удивлению, животные не пересекали дорогу, а возвращаются обратно. Не хотят её переходить, и это меня ещё больше тревожит, но мы идём, и пока ничего необычного не происходит.
Вскоре чувствуется приближение леса. Пахнуло сыростью, грибами, свиристят птицы, шумит ветер в листьях, трава поредела, и мы незаметно оказываемся в лесу.
— Стойте! — я нечто вижу впереди, но пока не могу понять, что это. Тёмный силуэт виднеется между толстыми стволами сосен. Анатолий игнорирует мой возглас, наоборот ускоряет шаг, затем бежит.
— Мужики, каменный идол и пещера! — громко кричит он. — Я спускаюсь!
— Ну, куда же он?! — в сердцах сплёвываю на землю.
— Никита Васильевич, надо идти, — трогает за плечо Семён.
— Пошли, уж, — соглашаюсь, но предчувствие опасности усиливается.
— Люди из лагеря сюда спустились, сейчас их обнаружим. Кстати, из этой пещеры, может получиться неплохое жилище, повезло им, — с завистью говорит Павел.
Действительно, это древний идол — грубо вытесанный, отдалённо напоминающий человеческое лицо, он излучает такую злобу, и я невольно пячусь, на меня он производит сильнейшее впечатление, на Семёна, вроде тоже. А вот Павел подходит вплотную, улыбался: — На дачу такого бы, обалдеть! Что-то Толик долго возится в пещере. Может, нашёл чего, пойду, погляжу.
Не успеваю и слова сказать, как он быстро юркает в чёрный лаз, а я почтительно подхожу к чужому богу и читаю про себя молитву, слова сами собой возникли в моей голове: — Извини за вторжение, мы чужие в этом мире, но он теперь наш дом. Мы не знаем законов вашей страны и если, что-то нарушим, то это не от неучтивости, от незнания. Прошу понять и простить. Мы будем учиться и постигнем мудрость вашего мира. Прими нас такими, какие есть, пусть мы приёмные, но все, же твои дети. Помоги нам и если для этого нужно чем-то пожертвовать, скажи — мы готовы.
Мне кажется, в глазах идола полыхнуло пламя. Внезапно голову стискивает боль, меня захлёстывает ужас, ноги наливаются свинцом, и повеяло холодом, будто сошла снежная лавина. Возникает уверенность, он жертву принял и не ту, какую хотел я.
— Бегом в пещеру! — холодея от безысходности и страха, — выкрикиваю я.
Семён, ошарашенный, в великом удивлении смотрит на меня, но без лишних слов спешит вслед.
Из пещеры несёт гнилью и падалью, влажно и скользко. Нити грязной паутины, вперемешку с серым мхом, в изобилии скопились на стенах. Мелкие твари, похожие и на пауков и на мокриц одновременно, поспешно разбегаются в разные стороны. Мы наступаем на них, они противно хрустят и лопаются, растекаются мутными пятнами.
Тусклый свет с трудом пробивался сквозь щели вверху, и смутно различается пространство вокруг, а оно мерзко. Шерсть, кости мёртвых животных, устилают всё пространство. Запах невыносимый и почти материальный страх наполняет пещеру.
Я останавливаюсь, на меня налетает бледный, вспотевший Семён: — Зачем они сюда пошли? — шепотом произносит он.
— Как глупо, — я застонал. Нехорошее предчувствие опустошает душу, оставляя лишь леденящий холод, я вижу слабо фосфоресцирующие ленты, они явно липкие и касаться их не следует. — Нам следует уходить и очень быстро, чувствую, нас едва терпят.
— А как же ребята?
— Вон они, — с содроганием указываю на дальний угол пещеры. Я только сейчас их увидел. И ещё, нечто бесформенное склоняется над безжизненными телами и пожирает их плоть.
— Боже, — отшатнулся Семён, но утыкается в липкую паутину, едва не вскрикивает, вовремя прикрываю ему рот ладонью.
— Тихо, уходим, — шепчу я, — им ничем уже не помочь.
Не сводя глаз от вселяющего слепой ужас существа, медленно пятимся.
Тварь копошится над мёртвыми телами. Она, то прижимается к ним вплотную, то вздыбливается. В тишине слышится противное потрескивание челюстей и скрип членистых лап, когда тварь упирается об выступы камней, чтобы вырвать очередную часть человеческой плоти.
В великом страхе и скорби, покидаем пещеру и мчимся прочь от кошмарного места. Благоразумно сворачиваем с тропы и углубляемся в лес. Переходим на шаг. Бредём как зомби, не менее часа, затем спохватываемся и останавливаемся, растерянно смотрим друг на друга. Мы оказались в непролазной чаще, вокруг возвышаются древесные гиганты, стволы каждого не мене десяти
метров в обхвате. Тихо в лесу, сумрачно, куда не посмотришь: сплошь тёмные колонны из исполинских деревьев, мощные папоротники, гибкие лохматые лианы, шапки мха на тёмных валунах и ни одного лучика света, готового разрядить суровую картину.
— Похоже, заблудились, — констатирую я, сей факт.
— Из огня да в полымя, — бурчит Семён. Его взгляд растерян, жирок на боках колышется от бурного дыхания.
— Подожди, — во мне вспыхивает надежда, присаживаюсь на корточки. На мху, чётко виднеются наши отпечатки ног, — дорогу назад найдём.
— Если нас кто раньше не оприходует, — с пессимизмом замечает Семён, указывает на виднеющиеся чуть в отдалении следы зверя с ярко выраженными отпечатками когтей.
— Значит, надо сделать то, ради чего мы здесь, оружие. Думаю, нам жизненно необходимы тяжёлые копья и хорошие дубинки.
С энтузиазмом, близким к лихорадочности, прочёсываем ближайшие кусты и поросль молодых деревьев. Изнурительный труд вознаграждает нас. Спустя час набирается достаточно заготовок для крепких копий и хороших дубин. Обсидиановыми лезвиями вырубаем прочные и гибкие ветви из тиса. Будет из чего делать луки. Затем, тщательно прикрепляю к копью осколок обсидиана. Теперь мы были более-менее вооружены. Единственно смущает факт, за свою жизнь, самым крупным животным, с которым я смог справиться, был наш кот. Однажды он выпрыгнул в окно, с целью обрести своё дикое, природное начало. Я поймал его в соседнем дворе. Несмотря на то, что он изодрал и искусал руки, не отпустил жирную тварь. В результате этой битвы я даже угодил в больницу. У меня до сих пор сохранились шрамы от кошачьей любви к свободной жизни. Затем котика кастрировали и он, судя по всему, остался этим, доволен, по крайней мере, уже не убегал и мурлыкал, когда я его тискал. Но, держа в руке тяжёлое копьё, я ощущаю такую уверенность, даже дрожь появляется в руках от возбуждения. Сила приходит ко мне, я чувствую это. Наверное, возникает то нереализованное при безмятежной цивилизованной жизни. Я ощущаю запахи, много запахов, обостряется слух, да и мощь в мышцах чувствую непривычную, упругую и приятную. Может это выброс тестостерона? Я различаю запах, исходящий от наших следов, терпкий аромат отпечатков зверя, знаю, тот прошёл несколько часов назад. И, самое главное, понял, я хищник, по крайней мере, исходя из того, что на этот момент имею копьё и ... хочу есть. Ветер доносит запах травоядного, я поворачиваюсь в ту сторону, мышцы напружинились, но отдёргиваю себя. Я, цивилизованный человек, нельзя идти у природы на поводу. Хотя, почему?
— Нам туда, — указываю направление, противоположное тому, откуда ведут наши следы.
— Никита Васильевич, вы ошибаетесь, нам туда, — Семён смотрит на меня честным свинцовым взглядом.
— Вот, что, мой друг, бери копьё крепче в руки, попробуем их в деле. Чувствуешь запах? Похоже олень, Ветер от него, попробуем реализовать этот шанс. Мы завалим его.
— Я кроме запаха мха и дождевых червей ничего не слышу, — пискнул увалень.
— Это не главное, важно желание.
— Может в другой раз? — осторожно изрекает Семён. С сожалением смотрю на него. Как бы ни обделался со страху, видя, как трясутся небритые щёки у большого, как медведь, парня, не на шутку тревожусь я.
— Нет! — я безжалостен. — Впрочем,— неожиданно уступаю ему, — можешь подождать меня здесь, справлюсь сам, — мне кажется, я его пристыдил. Вот сейчас он гордо выдвинет челюсть, сверкнёт очами и с бесстрашием двинется со мной.
