5. Искусство и Кофе

— Пожалуй, стоит выучить староалманский, чтобы прочитать это без перевода, — прошептала я. — Спасибо!

— Вижу, первый подарок вам понравился, — удовлетворенно кивнул Рокпорт и взял с подноса шкатулку. — Надеюсь, понравится и второй. Тот, что для моей невесты, графини Эверсан-Валтер.

Обращение неприятно кольнуло собственнической ноткой. Подавив совершенно неуместное желание одёрнуть маркиза, я улыбнулась и заглянула в шкатулку.

Серьги, колье и браслет. Невесомые серебристые листья и цветы, перевитые с тонкими цепочками, сверкающая крошка — иней, и мелкие тёмно-синие камни-кабошоны — роса полуночи.

Я медленно и очень осторожно закрыла шкатулку, а затем... вернула её Рокпорту.

Каждая леди хоть немного разбирается в драгоценностях. Даже та, что их не любит — как я. Сапфиры и бриллианты и вовсе трудно спутать с чем-либо. Они дороги и сами по себе, а в подобной тонкой работе...

По меньшей мере — четыре тысячи хайрейнов. Может, и больше.

— Вы молчите, леди. Вам не понравилось?

— Очень. — Голос у меня сел, я кашлянула и продолжила уже твёрже, стараясь не обращать внимания на усиливающееся головокружение: — Очень красивая работа. Изумительная.

— Почему бы вам не примерить подарок?

Святые Небеса, он так надо мною издевается? Куда подевалась его наблюдательность именно теперь, когда я с трудом могу складывать слова в предложения, а нервы из-за недосыпа натянуты, точно струны?

— Это очень любезно с вашей стороны. Однако не думаю, что сейчас подходящее время... — и я замялась, не зная, как объяснить деликатней.

Но Рокпорт меня опередил:

— Вижу, что вы не хотите принимать его, леди, — спокойно констатировал он, и я испытала ни с чем не сравнимое чувство облегчение... правда, слишком рано: — Но почему? Вам ведь понравился гарнитур.

Я вдохнула всей грудью и медленно выдохнула, представляя, что сказала бы на моем месте леди Милдред.

— Мне кажется, что такой подарок будет слишком обязывающим.

— Мы почти что одна семья, Виржиния, — мягко ответил Рокпорт — без улыбки. — Граф Валиант подарил в прошлом году супруге замок у озера Кэт, а виконт Сэйлем преподнёс дочери весной бриллиантовую диадему. Или вы считаете и это предосудительными поступками?

— Я для вас не дочь и не супруга, — резко возразила я и мгновенно пожалела. Спокойнее, спокойнее... Надо вести себя так, как вела бы леди Милдред.

— Какие холодные слова, — вздохнул маркиз, вновь пряча глаза за непроницаемо синими стеклами очков. — Официально мы помолвлены. И, помнится, прежде вы не возражали против того, чтобы помолвка однажды переросла в брак.

— Только если я не встречу того, кого действительно полюблю всем сердцем! — вспылила я, не выдержав. — Простите. С одной стороны, вы правы, официально мы помолвлены, и вы можете дарить мне любые подарки, приглашать в театр и прочее, прочее — никто не подумает дурного. Но с другой... Мы с вами прекрасно знаем, что помолвка не настоящая. И мы также знаем, почему она была заключена.

Маркиз, кажется, превратился в каменное изваяние — безмолвная фигура в старомодных одеждах, слепой блеск синих стекол и побелевшие губы.

— Да, — сказал он после долгого молчания. — Я знаю, почему Иден настоял на этой помолвке, хотя вам тогда было только шесть лет. И помню, почему даже леди Милдред не стала возражать против. А вот вы — помните? Знаете ли, как всё было на самом деле, или отец рассказал вам лишь часть того, чего опасался?

Кажется, разум у меня стал мягким-мягким, как мокрая глина, и каждое слово глубоко отпечатывалось в нём. Горло почему-то перехватило, хотя я уже давно перестала остро откликаться на воспоминания об ушедших родителях.

Прошлого не вернуть.

— Кто-то пытался истребить всю семью Эверсан. Яд в воде. Но умер только... только мой дед, лорд Фредерик Эверсан. Были ещё угрозы...

— Не только угрозы, — мягко прервал меня Рокпорт. — Ещё и покушения. Двадцать семь за неполных десять лет. И последнее, увы, увенчалось успехом. В этом есть и моя вина, Виржиния.

— Вы спокойно признаёте это? Есть причины? — Голос у меня заледенел, хотя внутри я буквально кипела. Гнев, дурные воспоминания, боль — жгучая перцовая смесь в моих жилах. — Насколько я помню, тогда вас вообще не было в стране, зачем же вы наговариваете на себя сейчас?

— Именно потому, что меня не было, я и виноват, — мрачно и совершенно непонятно ответил Рокпорт. Я чувствовала, что запутываюсь всё больше — в его словах, в собственных чувствах. Действо начинало отдавать абсурдом. Происходящее виделось теперь будто со стороны. — Не думайте, что я оправдываюсь, Виржиния. Нет. Вряд ли я когда-нибудь смогу простить себя, но именно поэтому буду заботиться так, как не заботился бы никто.

Я окончательно потеряла нить разговора и уцепилась за последние слова.

— Да уж, никто больше такого не делает! — Речь моя звучала громко и напористо — я старалась спрятать за злостью беспомощность. — Никто не врывается в мою кофейню за полночь, не угрожает моим друзьям, не пугает слуг и не читает мне мораль!

— Не сердитесь, Виржиния, — вздохнул маркиз. — Это для вашего же блага. Просто позвольте мне заботиться о вас. Возможно, тот человек, который десять лет потратил на то, чтобы добраться до ваших родителей, ещё жив.

Меня накрыло изматывающим, леденящим приступом страха. Пальцы стали непослушными, и я сцепила руки в замок, скрывая дрожь.

— Хотите сказать, он может попытаться меня убить?

— Возможно.

— Быть того не может! — Я вскочила из-за стола. От резкого движения чашка опрокинулась, а шкатулка с драгоценным гарнитуром полетела на пол. — Прошло четыре года! Четыре! И никто не тронул ни меня, ни леди Милдред!

Рокпорт наклонился и поднял шкатулку, затем бережно поставил ее на стол и только потом ответил, так и не подняв глаз.

— Первые два года после смерти Идена я потратил на то, чтобы найти убийцу. Увы, безуспешно, но кое-чего добиться удалось — преступник залёг на самое глубокое дно, скрылся, исчез. А вас, так быстро повзрослевшую девочку, взяла под крыло леди Милдред. В спокойствии прошло ещё два года. Что было потом, вы помните. И, кроме всего прочего, я не думаю, что сразу после похорон вы могли воспринимать реальность... адекватно. Ребёнком, Виржиния, вы часто прятали чувства за бесконечными "правильно" и "должно", переживая обиды и горести глубоко в своём сердце. И что же я вижу теперь, вернувшись из путешествия? Леди из стали, подобную леди Милдред? Нет, не верю, что вы могли так измениться. Но теперь, — голос его смягчился, — вам нет нужды больше быть сильной. Я рядом с вами, Виржиния. Вы не одна.

Я, словно наяву, почувствовала неимоверную тяжесть, мраморной плитой опустившуюся на плечи.

Таким мрамором были укрыты могилы родителей.

И бабушка...

— Виржиния.

Нет. Наверное, маркиз всё же ошибается. Будь я прежней — и эта тяжесть меня раздавила бы.

Интересно, через что прошла леди Милдред, прежде чем стала... собой?

— Нет уж, благодарю покорно. Делайте, что вам угодно. Вспоминайте прошлое... — Я сглотнула. Во рту было солоно, губы отчего-то болели. — Ловите призраков, убийц, ищите себе вину и оправдание — но только без меня. Спасибо за беседу, но мне пора. И, да, подарки оставьте себе. Прошу извинить.

Пол качался, как палуба корабля, а стены норовили врезаться в меня. Что за проклятый дом!

— Виржиния, погодите! Простите меня, я...

Почувствовав чужую хватку на своем плече, я резко развернулась и, как учил меня Эллис, ударила — кулаком в горло.

Конечно, не попала.

Конечно, Рокпорт перехватил руку, потянул её вверх, заставляя меня подняться на цыпочки и, дрожа, как натянутая струна, заглянуть ему в глаза. Не знаю, что он увидел в моих — но это что-то заставило его разжать пальцы.

Я молча развернулась и вышла — сама не заметила, как песком сквозь пальцы просочилась по запутанным анфиладам комнат, коридорам, лестницам и выскочила на порог особняка.

Моросил мелкий дождь. Туман поредел.

Чёрный автомобиль стоял на прежнем месте, а Лайзо действительно спал, свернувшись клубком на заднем сидении. Я пересекла площадь, наклонилась и постучала кулаком по стеклу, а потом ещё и пнула дверцу. Лайзо вскинулся, сонно щурясь. Узнав меня, он быстро выбрался из автомобиля, взъерошенный и озябший, открыл для меня дверь — да так и замер.

— Леди, простите, если не в своё дело лезу... Но где ваша накидка? И шляпка с тростью?

— Что? — Я словно очнулась от забытья и покачала головой. — Всё в порядке. У меня же не одна накидка, да и другой зонтик-трость есть... Кажется, даже два или три.

— Понятно, что есть. Вы ведь не из наших, не из голодранцев, — тихо отозвался Лайзо, заводя двигатель, и, обернувшись ко мне, вдруг побледнел: — На вас лица нет. Что случилось? Может, я подсобить могу?

Он говорил — и точно пытался сделаться меньше, незначительней, проще, как тогда, в кофейне, когда изображал невесть кого. Не полноценный человек, а оживший... ожившее... ожившая шляпка, которой можно выговориться без стыда.

— Нет. Не можете, — покачала я головой, чувствуя, что леденею. — Мистер Маноле, вы правы, это не ваше дело. Если хотите проявить заботу, просто езжайте отсюда как можно быстрее.

— Как скажете, — отвернулся Лайзо с деланым равнодушием и уставился на дорогу. Автомобиль наконец-то тронулся с места. — Только, это, леди... Вы зря по дождю-то побежали, у вас теперь все лицо мокрое. Возьмите-ка, — и он, торопливо и не глядя, положил мне на колени что-то. — Мать вышивала, сама, своими руками. Не побрезгуйте.

Я опустила взгляд. На темно-пурпурных юбках лежал белый льняной платок с нежной вышивкой. Зелень и пурпур, вербена и цветущий тимьян.

— Верну вам его позже, — невнятно пробормотала я, чувствуя, что горло сдавливает. — Вы очень любезны.

Лайзо, не отрываясь, смотрел на дорогу, словно меня и не было. И, пожалуй, где-то в самой глубине души я ощущала смутную благодарность за это почти настоящее равнодушие.

Дома мне в таком состоянии делать было нечего. Всё валилось из рук, смысл документов ускользал от разума — не чтение получалось, а так, разглядывание буковок. Промаявшись час, я решилась на крайние меры — поехала в "Старое гнездо", хотя не собиралась там появляться до завтрашнего дня. И, готова поспорить, никогда ещё посетители не пили столько кофе, приготовленного собственноручно графиней!

Конечно, не обделяла я и себя.

— Леди, которая это по счёту чашка? — осторожно осведомился Георг после очередной моей кофейной паузы. — Помнится, с полгода назад вы постоянно жаловались на сердце...

— Пустяки, — улыбнулась я. Судя по тому, как закашлялся Георг, беспечность удалась мне плохо. — Здесь больше половины молока. Это совершенно безвредно.

— Разумеется, разумеется, — ворчливо откликнулся он.

О Рокпорте Георг не стал спрашивать, к счастью. Но, так или иначе, мысли мои крутились вокруг сегодняшней встречи. Я уже сожалела о своем поведении. Вряд ли маркиз желал причинить мне боль. Так стоило ли хлопать дверью и гордо отказываться от подарков?

Впрочем, драгоценности я не смогла бы принять в любом случае.

"Как всё сложно и запутано, — крутилось в голове невеселое. — Куда там расследованиям Эллиса..."

Вечером ещё оставалась смутная надежда, что на следующее утро ко мне вернётся прежнее самообладание и я придумаю, что делать дальше. Увы, она не оправдалась. В первую очередь потому, что за целую ночь глаз я так и не сомкнула.

Утро встретило меня головной болью и посыльным от маркиза Рокпорта. Даже не знаю, что было хуже. Но посыльного, по крайней мере, можно было отправить обратно — с нераспечатанным конвертом и неоткрытой коробкой. А против дурного самочувствия я знала лишь одно безотказное средство — работа, работа, работа. Не прогоняет боль, но заставляет забыть о ней.

Около пяти вечера я отправила Эллису записку, интересуясь ходом расследования. Лайзо привёз ответ сразу же. На обороте моего послания было написано лаконичное: "Занят". Сердце кольнуло неприятным чувством: вдруг детектив боится теперь говорить со мною, чтобы не навлечь на свою голову гнев маркиза?

Словно угадав мои мысли, Лайзо отвернулся и произнёс в сторону тихо, словно бы обращаясь к самому себе:

— Ну и бардак в том Управлении! В доме для скорбных умом и то порядка больше. Все бегают-бегают, пишут-пишут, бумагу зря переводят. А всего-то большой чин с проверкой приехал, эка невидаль... Леди Виржиния, мне вас здесь дожидаться или позже приехать? Если позже, то к которому часу? — добавил он почтительно, обернувшись, прямо как настоящий потомственный слуга.

Его новое амплуа... успокаивало. Так, словно в один момент он стал почти безопасным.

— Подождите тут, в кофейне.

Оставшись в одиночестве, я выдохнула с облегчением. Эллис не боится. Действительно занят.

Остаток дня тянулся мучительно медленно. Мне порою казалось, что вот-вот я упаду и засну прямо посреди зала. Но стоило, к примеру, подняться наверх, в комнаты Мэдди, и прилечь на диване, как сонливость исчезала, а тягостные мысли наваливались с новой силой.

— Это вам, наверно, шум мешает, — сочувственно откликнулась миссис Хат на мои сетования. — Вы поезжайте в особняк, леди Виржиния. Сегодня дождь, гостей немного, в одиннадцать и так, и этак закроемся. Чего вам себя мучить?

Довод был разумный. Однако даже дома сон не шёл. Мешало абсолютно всё: будто бы слишком жарко натопленная комната, неумолчный шелест унылого осеннего дождя, призрачный запах табачного дыма... В половине первого я не выдержала и поднялась; побродила немного по комнате, думая, не послать ли Магду за успокоительным к доктору, но потом просто накинула на плечи шаль и спустилась в гостиную.

Дом спал. Ни возни на кухне, ни топота в комнатах для слуг — почти совершенная тишина, оттенённая только шёпотом дождя и тиканьем старинных напольных часов. Как сомнамбула, я несколько раз обошла гостиную по кругу, а потом меня потянуло на улицу. Вспомнился липкий, удушливый сон о тропическом острове и море, о художнике и его загадочном госте. Уснуть снова мне тогда помог свежий воздух. Отчего бы не выглянуть на улицу сейчас?

Окно высветила вспышка далекой молнии. И — бесконечность спустя — глухо заворчал гром, как большой, не вовремя разбуженный зверь.

...Я выскочила на порог, как была — простоволосая, босая, в одной шали, накинутой поверх пеньюара.

Дождь меня оглушил.

Холодный, обволакивающий, всепроникающий, он просочился, кажется, до самого сердца. Лёгкая ткань быстро промокла и облепила ноги; плотная шаль медленнее вбирала воду, но зато и тяжелела с каждой секундой, и через минуту мне уже казалось, что плечи укрывает не одна шаль, а целый десяток. Ветра почти не было, словно и его дождь загнал в какую-то подворотню, как бродячего пса. Безлюдная площадь перед особняком замерла в безвременье. Дома выглядели покинутыми триста лет назад; чёрные окна слепо уставились в серую хмарь; вода смыла с города человечьи запахи, оставив лишь речную сырость, затхлый каменный холод, кисловатость земли и резковатое, пряное благоухание палых листьев.