Трое

— Тогда я предлагаю не спешить с эвакуацией мирного населения, — мэр сел обратно. — Поймите, это... — он покачал головой. — Хотя бы подготовить её... более-менее подготовить.

— Решать вам, — повторил маршал. — Но эвакуация будет.

— Они успешно наступали весь прошлый год, — сказал шеф спецслужб. — И не похоже, что собираются останавливаться. И не похоже, что у нас сейчас есть возможность их остановить. Для разумной попытки сделать это нужно одномоментно хотя бы вдвое больше сил, чем Земля нам сейчас присылает. И, между прочим, вряд ли в ближайший год она сможет нам ещё чем-то помочь. И то, что наше направление — единственное, где мы пока не начали эвакуацию, должно служить предметом не для гордости, а для быстрого решения о таковой. Иначе весь наш сектор рискует оказаться в глобальном "мешке". Альянс скорей всего потому и не развивает наступления здесь, что копит силы для сферического охвата по флангам. Охвата всего сектора, — он сделал двумя пальцами движение — словно что-то срезал ножницами. Маршал почти услышал звонкий щелчок.

— Я предлагаю мобилизовать для боёв всё и всех, что и кого только можно, а мирное население — эвакуировать возможно более поспешно, — открыл наконец глаза командующий наземными войсками. — Я так же хочу напомнить, что прошлогоднее промедление с эвакуацией обошлось Земли в более чем тридцать пять миллионов погибших и пропавших без вести мирных жителей; миллионы остались на занятой Чужими территории. Стоит ли преумножать тот горький опыт?

Вокруг стола вновь наступила тишина. Почти все смотрели в стол. И каждый вспоминал "Нашу Галактику" (1.) — возможно, самую большую ошибку Земли со времён Века Безумия. Но ошибку, которую, видимо, невозможно было не допустить.

1. Когда в 4 г. П.Г.В. глобальное наступление Земли стало свершившимся фактом, с подачи группы военных и гражданских чинов, которую возглавлял Илья Михайлович Довбыш (на тот момент — действительный статский советник Собственной Его Императорского Величества Канцелярии РИ) была разработана и предложена Большому Кругу программа заселения как можно большего количества занятых планет земными колонистами — не дожидаясь окончания войны. Большой Круг одобрил этот план, получивший название "Наша Галактика", и в следующем году начал приводить его в исполнение. На протяжении следующих десяти лет "Наша Галактика" работала очень широко. Но с 15 г. П.Г.В. план обернулся трагедией. Во время начавшегося контрнаступления Альянса десятки миллионов землян погибли, пропали без вести или оказались в руках врагов, ещё большее количество вынуждено было эвакуироваться, бросив всё и вся. 18 июля 18 г. П.Г.В. тайный советник И.М. Довбыш застрелился в своём кабинете, хотя никаких обвинений ему не было предъявлено, так как план был одобрен Большим Кругом, а колонистами отправлялись только добровольцы.

— Сегодня в 19 часов по времени терминала я назначаю второе совещание, — заговорил Жарко. — На него я прошу всех вас, товарищи, принести черновые наброски по ближайшим действиям. Обсудим и примем общие решения, которые начнём воплощать в жизнь.

На компьютерном экране под правой рукой быстро побежала строчка названий уцелевших кораблей. Маршал считывал её сразу, чуть скосив глаза. Среди названий пока не было ни единого из тех, на которых служили его сыновья и внуки...

...строчка оборвалась.

Да, ни одного.

Вот так.

— Совещание закончено, товарищи, — сказал он. И отсалютовал знамени.

* * *

"Ты будешь смеяться, но тут какая-то странная лайба под солнечным парусом. Похоже, это они нас вызывали."

Мы, мы, кто же ещё...

...Мы бы всё-таки не долетели, если бы не встретившийся на двести пятый день пути метеоритный поток. Часть его состояла из водяного льда. К этому времени питья у нас оставалось на месяц. Как ни экономили. Позже этот лёд, точней, полученная из него вода, икнулся нам лучевой болезнью в довольно серьёзной форме. Но тогда... я чуть не сошёл с ума, когда мы стали обладателями пятисот литров воды. На самом деле чуть не сошёл с ума. До того я сходил с ума от жажды, а тут готов был спать на цистерне — бывшем корпусе торпеды — а во снах видел, что цистерна оторвалась и исчезла...

Потом уже, когда можно стало думать о том полёте, как о прошлом и всё оценить спокойно, я понял, как нам повезло. Я очень хотел оказаться достойным своей кадетки и своих клятв... и вообще — всей своей прошлой не такой уж долгой жизни, в которой, оказывается, было столько важного... Правда, были два раза, когда это уже не помогало — первый раз я просто не хотел вставать "утром", а во второй — уже совсем собрался застрелиться. Но оба раза мне делалось стыдно перед мичманом и я переламывал себя, откуда-то находились силы... А Лунгу было стыдно передо мной — раз я младше и держусь, значит, и ему никак нельзя раскисать. Пример Осоргина ему бы не помог, а я — помогал... Про самого мичмана я думал, что он дворянин, а значит, вообще ничего "такого" не испытывает. Уже потом, когда мы перед самой эвакуацией встретились в столовой терминала, он неожиданно мне признался: "Если бы не вы — я бы не долетел. Совсем уже собрался как-то подвести черту, а потом думаю: "Нет, я же командир, как я их оставлю?""

Выходит, мы все трое друг друга дополняли, что ли... Тоже потом я часто вспоминал, как мы делали гимнастику, как находили что-то смешное в жизни — невероятно, но так было...

...На трёхсотый день нашего полёта мы поймали сигналы с рейдера "Гесперус". Он находился на дежурстве в трёх днях полёта от терминала "Омикрон". Того самого, к которому мы летели — и до эвакуации которого оставалось две недели. Это на нём нас так окрестили — насчёт лайбы. Хотя голос говорившего был не издевательским, а просто — неверящим.

Ох, как я его понимаю... Но это я подумал уже потом, а в тот момент я бы наслаждался этим голосом, даже если бы он начал нас крыть старинной руганью. Это был первый человеческий голос за год, который слышали мы трое. За этот год были моменты, когда мы рады были бы услышать не то что человеческий — хоть какой голос. Хоть нэйкельское кваканье...

...К этому времени мы уже тридцать два дня ничего не ели — кроме огурцов и помидоров с самодельной гидропонной плантации. По штуке в день на каждого. И раз в пять дней — по квадратику конголиза. Он кончился за два дня до связи с "Гесперусом". Как раз когда мы отмечали ноябрьский День памяти предков, и я ещё подумал, что, похоже, этот праздник уж точно про нас и для нас. (1.)

1. Праздник памяти предков — 8 ноября. Один из двух праздников, посвящённых памяти предков. В этот день под лозунгом "Так мы будем чтить наших павших!" вспоминают тех, кто отдал жизнь за Родину.

А вообще мы, пока летели, отмечали все праздники. Пунктуально. Может, если бы не это — тронулись бы...

...До терминала нас тащил "Гесперус" — я сидел на связи и отвечал на бесконечный поток вопросов, а что делали Осоргин и Лунгу — не знаю. Но причаливали мы сами. Это было так же важно, как отмечать праздники, если вы понимаете, о чём я.

Когда мы вышли в коридор терминала — там было очень тихо. И полно народу. Люди стояли сплошной стеной в несколько рядов слева и справа, а посередине шли мы. Впереди Осоргин, справа-сзади я, слева-сзади и чуть подальше — Лунгу.

Места нам хватало. Как по волшебству, эта людская теснота для нас мгновенно раздавалась.

Следом за нами спешил врач и катились трёхсоставной гусеницей носилки-робот. Врач был первым, кто вошёл к нам и первым, с кем мы — точней, Осоргин — заговорили.

— Товарищ лейтенант, докладывает мичман Осоргин, командир истребителя КБНН-Т "Сель" двенадцать ноль два-ноль четыре. После доклада старшему на терминале мы в вашем распоряжении. А пока — пр-рошу пропустить.

И он ошарашенно посторонился...

...Я маршировал следом за Осоргиным, глядя поверх голов, и мне казалось, что не было последнего года, что не было голода, не было отчаянья, что форма не висит на мне, как на вешалке. Мне было плевать на то, что, когда мы услышали "Гесперус" — я едва не задохнулся, стараясь не разрыдаться. Вообще ничего не существовало, кроме данного мига, в котором я чётко печатал шаг по палубе и мне было легко идти, потому что всё было правильно, всё было, как надо. И, когда впереди появился идущий навстречу маршал Жарко (я его сразу узнал; а позади него — несколько генералов и адмиралов!) — важно было только то, чтобы мы остановились одновременно, наши каблуки щёлкнули в унисон, а руки — моя и Лунгу — взлетели на четверть секунды позже, чем рука Осоргина.

— Товарищ маршал Земли... — услышал я голос Осоргина. Но дальше он ничего не смог сказать — стоял по стойке "смирно" со вскинутой рукой и давился, давился. Давился словами.

— Я уже всё знаю, — в тишине раздался голос маршала. — Отличная работа.

Тогда тишина рухнула, посыпалась. Мне на секунду почти показалось, что нас собираются разорвать — хотя на самом деле к нам просто сразу протянулось столько рук, что они мешали друг другу, а нам — делали больно; все старались помочь нам лечь на носилки и врач что-то орал, а я вдруг начал падать-падать-падать... и сперва ощутил, а потом увидел, что меня поддерживает маршал Жарко.

— Давай-ка на носилки, внучок, — тихо сказал он, помогая мне.

Мне показалось, что он плачет.

Но это, конечно, была чушь.

И наградой за ночи отчаянья

Будет

вечный

полярный

день!