Жестко и быстро - роман издан!

Я сам удивился этой мысли и даже ужаснулся тому, что задумал. Точнее, ужаснулся прежний я, робкий слабый малыш, а тот, новый Реджинальд, прошедший пустыню смерти, только улыбнулся. Да, я по-прежнему слабак, которого можно перешибить соплей, но если вдуматься, то сила — она не в кулаке начинается. Недаром самурайская пословица гласит: 'одержи победу, готовя ее, и только потом, если надо, дерись'. Кулак — лишь вспомогательное средство на случай, если противник не понимает, что проиграл, по-хорошему. Во многом моя судьба будет определена тем, как я себя представлю, входя в клетку с хищником, показать страх или слабость — приговор.

А меня ждет этих хищников целая свора.

Я подождал, пока камердинер отворит передо мною дверь, и шагнул вперед.

Большой зал, в котором напротив двери стоит длинный стол поперек. По центру восседает патриархально-монументальный мужчина лет шестидесяти с виду, хотя на самом деле ему далеко за семьдесят — Александр Сабуров-старший, мой дед по матери. Слева и справа — Николас и Александр-младший, мои дяди, подле них — тети, дальше по старшинству в обе стороны — мои двоюродные братья и сестры. Удобная традиция так встречать: сразу видно, кто есть кто.

Делаю два шага вперед вместо положенных по этикету трех и останавливаюсь.

— Здравствуйте, дедушка. И вы будьте здравы, родственники.

По эмоциям на лицах хорошо виден произведенный эффект: у старших мужчин — любопытство и интерес, у женщин — скорее непонимание и возмущение.

Ну еще бы, я ведь не поклонился, ни в пояс, как полагается, ни даже головы не склонил. Хотя это стоило мне почти нечеловеческого усилия, но я выдержал, подбадривая себя тем, что мастеру Куроно это был бы вообще пустяк. Конечно, он — сильнейшая личность, легенда в своем мире, а я — слабак... Но Сабуровы этого не знают.

Мой выпад дед принял шутя, даже не поморщился. Хорошо, что по традиции он говорит первый, как глава Дома, а все остальные молчат, таким образом, в этом испытании у меня пока только один противник, иначе было бы куда тяжелее.

Правда, одна из сестер, Анна, попыталась украдкой жестом показать мне, чтобы я поклонился, но я сделал вид, что не заметил.

— И ты здравствуй, внук, — пробасил Старший, — приветствую тебя в моем доме. А скажи-ка, у Рэммов такие новаторские обычаи — главе Дома не поклониться?

Я выдержал его взгляд, не отведя глаз, и мои слова, я готов поклясться, были самыми последними из тех, что все присутствующие ожидали услышать.

— Не хочу показаться невоспитанным — но, дедушка, а с какой стати я должен вам кланяться?

Я сам в шоке от своих слов, хоть и готовил их заранее — а уж они-то! Камердинер за дверью буквально икнул, я ясно это услышал. И пока глаза и брови собравшихся ползут вверх, начинаю добивать.

— Нет, я знаю, вы глава теперь уже моего Дома, частью которого, кстати, меня сделали, не спросив... Но мне-то что с того? Вы ведь своими интересами руководствовались, а не моими. Знаете, я бы вам поклонился, заяви вы свои права до того, как меня голышом швырнули в пустыню, а не после. Но нет, вы просто выждали, что будет, убедились, что я невиновен и серьезных осложнений не предвидится — и только тогда соблаговолили оказать мне 'милость', подобрав выброшенное другим Домом. И мы с вами, дедушка, оба прекрасно знаем, зачем. Просто чтобы в геральдический список внести еще одного мага-рыцаря и прибавить Дому веса. Правда, с теми, кто знает мои истинные возможности, а точнее, их отсутствие, этот номер не пройдет.

А дальше что, дедушка? Я попаду в какую-нибудь спецшколу, чтобы у Дома появился новый специалист, скажем, по безопасности? Или вы меня выменяете на союзный договор с другим Домом, отдав в примаки, не спросив, а видел ли я свою будущую жену хотя бы один раз, не говоря уже о том, нравится ли она мне.

Я вас не осуждаю, господь упаси, интересы Дома — это святое... Но мои интересы где? Они вас не интересуют, я для вас ресурс, а не близкий родственник. Вещь. Так что с таким же успехом вы можете ожидать поклона от шкафа или стула.

Моя тирада, высказанная подчеркнуто ровно, удивила всех не меньше, чем если бы я выплюнул изо рта 'огненный смерч' седьмого уровня. Пожалуй, кроме деда, он свои эмоции на лицо не выпустил. Что ж, его репутация вполне заслуженна.

— Хорошо сказано, Реджи, — спокойно сказал он, — и, врать не буду, по существу. Узнаю в тебе Рюиджи, по уму ты весь в отца пошел. Правда, его мудрости тебе пока недостает, а язычок острый — весь в мать, к сожалению.

Я пожал плечами:

— Вам виднее, я, знаете ли, вашу дочь, мать мою, совсем не помню, она меня трехлетним малышом бросила и удрала к своей темной родне, отца и вас за таковую не посчитав. Как, впрочем, и ее мать с ней поступила. Но если вы ставите мне в вину сходство с вашей дочерью — позвольте напомнить, что когда вы сорок лет назад выбрали себе любовницу из свартальвов, меня вообще на свете не было, я тут не при делах. Кстати, что я рос без матери и что я на четверть свартальв — это, просто между прочим, чья вина? Моя или ваша? Так что, дедушка, все, чем я вам обязан — так это самим фактом своего существования. Но с учетом того, как сложилась моя жизнь, желания кого бы то ни было за это благодарить я не испытываю.

Славно 'добил', ничего не скажешь. Все просто шокированы таким поворотом церемонии, да и я сам слегка вспотел. Но при этом — мне безумно понравилось говорить то, что я думаю, громко и с гордо поднятой головой. Конечно, грань между собственным достоинством и наглостью переступить очень легко даже в разговоре с равным, а в данном случае я не мог ее не переступить, потому что, по мнению этих людей, своего достоинства у меня не должно быть и один намек на него — уже наглость. А вот вам, получите и распишитесь. Меня буквально распирает от гордости: я уверен, что так с Александром Сабуровым, главой Дома Сабуровых, не говорил никто и никогда. Разве что император, да и то очень вряд ли.

Правда, на заднем фоне сознания боязливо маячит мысль о том, чего мне будет стоить такая прямота, но если раньше я пришел бы в ужас от таких своих высказываний, то после того ада, через который я прошел, начиная с каталажки, суда и до пустыни, уже как-то не особо боязно. Хуже, чем было, уже не будет. Если меня пинками вышвырнут отсюда — буду только рад, хотя простолюдину без рода, у которого в смертельных врагах два знатных Дома, позавидовать нельзя. Впрочем, насколько я знаю своего деда, он не из тех, кто будет разбрасываться активами, каковым я в его глазах и являюсь.

В целом, моя оценка деда оказалась близкой к истине. Во время моего бунтарского выступления он сохранил железное самообладание, даже выпад в сторону личной жизни броню его самоконтроля — или толстокожести? — пробить не смог. Чего нельзя сказать обо всей остальной семейке. Главное, чтобы не поплохело никому, а то ведь если у кого сердце прихватит — крайним буду я.

Дед тем временем расплылся в улыбке, которая меня, впрочем, не обманула.

— Что ж, внук, должен признать, что ты меня весьма удивил, весьма. Оно и неудивительно, пять лет ведь не виделись, срок большой... К тому же, тебе кой-чего пришлось вынести, люди в таких ситуациях не могут не измениться... Словом, эффектно ты... представился, ну да оно и не удивительно, осознание своей правоты — сила. В общем, церемония пошла совсем не по плану, но будем считать ее на этом завершенной. Полагаю, в ближайшее время мы начнем отстраивать мосты родственных связей заново, а покамест — отдыхай, восстанавливай силы. Михаил покажет тебе твои апартаменты.

— Спасибо на добром слове, дедушка.

Я ему улыбнулся в ответ, позаботившись, чтобы и он моей улыбкой не обманулся.

* * *

Апартаменты мои оказались четырьмя комнатами на втором этаже во флигеле, довольно просторными и хорошо обставленными. Как и сам дом, комнаты были выполнены в старомодном стиле, характерном для восточных областей Аквилонии, вплоть до декоративных мраморных колонн. Имелись, помимо комнат, ванная и санузел, в общем, неплохое жилье. Конечно, после своего 'шоу' я бы не удивился, если б меня поселили в какой-то подвальной каморке, но дед, если и затаил камень за пазухой — а я предполагаю, что затаил — то на мелочи размениваться не стал.

Я отпустил слугу и прошелся по комнате, размышляя, до чего я докатился и мог ли вообще хоть как-то повлиять на свою жизнь. Я часто задумывался о своих возможностях самоопределения и неизменно приходил к одному выводу: нет, я не мог. Моя судьба неудачника была предопределена еще до моего рождения.

Мой отец, младший из двух сыновей Дома Рэмм, неожиданно для всех оказался первым уровнем. Предрасположенности к магии и сила очень часто в значительной мере наследуются у одного из родителей, а иногда и у обоих сразу, но порою, очень редко, бывают и казусы, вроде 'монстра' седьмого уровня у двух 'затупленных', лишенных капли Дара простолюдинов. Гораздо чаще случается обратное, вот как с отцом: дед — четвертый уровень с предрасположенностью к защитным техникам любого рода, бабушка владела исключительно начальными техниками воды, но обладала пятым уровнем силы. Старший сын, мой дядя — 'четверка' с полным набором способностей мага-рыцаря. А отец родился единичкой с самой бесполезной и убогой предрасположенностью — к пустоте.

Его семья не отказалась от него, ему повезло: дедушка Норман был редкий добряк и был известен своим кредо 'семья — все, Дом, финансы, политика — по остаточному принципу'. Деда я помню не очень хорошо, но — исключительно хорошее. Он любил и своих детей, и внуков, не расставляя приоритетов по уровню Дара.

Дед Норман сделал для меня все, что мог, еще до моего рождения. Отцу, родовитому, но никакущему магу без перспектив, была сосватана сногсшибательная во всех отношениях жена, и можно только догадываться, чего это стоило деду. Моя мать, внебрачная дочь Александра Сабурова, обладала потрясающим шестым уровнем и не имела предрасположенностей в наилучшем смысле слова: ей были покорны все стихии и большинство школ боевых техник. Стать завидной невестой, достойной кронпринца, матери помешал тот факт, что она была полукровкой-свартальвом. Ее великий Дар, унаследованный от ее матери, любовницы деда Александра, не сумел перекрыть этот недостаток, который в случае с политическим браком стал решающим.

Так что дед Норман для еще не существующего внука расстарался по полной программе. Сосватав своему сыну такую жену, он вполне резонно полагал, что их дети будут иметь огромные шансы унаследовать Дар своей матери. Увы, титанические усилия обернулись прахом.

Я заметил у двери трюмо и подошел к нему, взглянув на свое отражение. Удлиненное, элегантно-утонченное лицо да стройность — вот все, что выдает во мне четвертинку темной крови, ну еще подвижность, может быть. И на этом список полезных черт, унаследованных от матери, заканчивается. А в пассиве — вспыльчивость, для свартальвов весьма характерная. И все.

А в том, что касается магии — я пошел в отца, полностью и бесповоротно. Убогий первый уровень — мой потолок, единственный уверенный 'полезный' навык — зажигание свечи, единственная предрасположенность — пустота.

Но до десяти лет я и подумать не мог, что со мной что-то не так — пока были живы отец и дед Норман. Затем они погибли в автокатастрофе — и я стал балластом Дома еще до того, как высохли на моих щеках слезы. Мать, подняв свой уровень благодаря наилучшим учителям — хотя куда ж там выше? — удрала в Свартальвсхейм еще за четыре года до того, посчитав свою дальнейшую жизнь среди людей бесперспективной. Так что я остался сиротой.

Мои дядя и тетя поначалу относились ко мне хорошо, но их сын, мой двоюродный брат Томас, с годами становился все большим уродом, и в нашем конфликте новый глава Дома, мой дядя, предсказуемо принял сторону своего сына. В конечном итоге это кончилось, чем кончилось.

Каковы мои перспективы? В общем-то, есть свои плюсы. Я могу стать лояльным членом Дома и делать то, что скажут. Спецшкола, где из меня сделают штурмовика, спеца по сетям или любого другого специалиста, в чьей работа важна верность — не самый плохой вариант, если стану труднозаменимым профессионалом — получу привилегии, к примеру, отказаться от брака, который мне не нравится. Или, если не стану, меня сосватают какой-нибудь девице из другого Дома, которая будет либо некрасивой, либо такой же бездарной, как я, и там, в чужом Доме, у меня по-прежнему не будет никаких прав.

В активе — достаток и роскошь, в зависимости от специальности — спокойная или не очень жизнь, какой-никакой статус в обществе... Так что все могло бы быть не так уж и плохо...

Но я всегда мечтал о свободе, а теперь еще и знаю, какая она — свобода.

Я снова подошел к зеркалу и приблизил к гладкой поверхности свое лицо, чтобы как можно лучше заглянуть себе в глаза.

Глаза — мои. Но такого взгляда у меня никогда не было. Бесконечно чужой — и вместе с тем такой знакомый и близкий. И чувство, будто я вижу собственный взгляд — но из чужих, непривычно широких глаз.

Я подошел к селектору на стене и нажал кнопку вызова.

— Камердинер слушает, — донеслось из динамика.

— Апартаменты Реджинальда Рэмма. Принесите бельевую веревку, будьте любезны.

* * *

Однако вместо бельевой веревки черти принесли сестрицу Анну. Она вошла, предварительно постучав, но не дожидаясь ответа, и оглянулась вокруг, отыскав меня глазами.

— Пришла поглядеть, как ты устроился, — объяснила она свой визит. — Что ж, будем знакомы. Я...

— Я тебя помню, сестрица Анна. К слову, хочу поблагодарить тебя за участие, но, на будущее, я не нуждаюсь в суфлерах. Особенно немых.

Анна — моя ровесница, дочь дяди Николаса, и в детстве мы с ней были довольно дружны. Мои о ней хорошие воспоминания основывались главным образом на том, что она, будучи прогрессирующим третьим уровнем с отличными перспективами уже в десять лет, никогда не выпендривалась передо мною, безнадежной единичкой, в отличие от своих братьев, уступавших ей в одаренности и мастерстве. Ничего удивительного: сильные не выпендриваются перед слабыми, это удел слабых — форсить своей силой перед теми, кто еще слабее.

Анна на мою довольно едкую реплику ответила не менее скептическим выражением лица.

— Вижу, особого желания поладить хоть со своей новой семьей, хоть со мной у тебя нет, Реджи. Я тебя совсем другим помнила, но ты сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, кажется, ничему не учишься.

Я кивнул.

— Ты права, я не ставлю перед собой задачу непременно подружиться с кем бы то ни было. Даже с тобой, не восприми как колкость. И если мы поладим — то при условии, что твоих усилий на это будет потрачено не меньше, чем моих, насильно мил не будешь, знаешь ли, дружба и симпатии — это двустороннее явление. А вот что ты имела в виду, говоря, что я ничему не учусь — я не понял.

Анна сделала неопределенный жест.

— Плохо быть на ножах со своей семьей. Ты не ладил всего лишь с одним Томасом, я, правда, не знаю, чего вы не поделили и кто там виноват, но... Вспомни, чем это для тебя кончилось.