Татьяна как обычно, ждала его. Как только он вошел дом, вышла его навстречу.
Они поцеловались.
— Как прошел день? — задала она традиционный вопрос.
— День выдался разнообразным, от церкви до театра. — Он не стал скрывать, что посетил спектакль, Татьяна бы все равно это узнала из сообщений прессы. Когда ты губернатор, трудно что-то делать скрытно. — Режиссер позвал на премьеру. Не мог отказаться.
— А почему не пригласил меня?
Этот вопрос Каракозов предвидел и понимал, что ответить на него будет не просто. Никаких убедительных доводов, почему он этого не сделал, не было. А те, что были, казались ему не убедительными. Но приходится использовать именно их.
— Прости, все случилось внезапно. Я не собирался в театр, даже не слышал о премьере. Вернее, слышал, но не знал, что она сегодня. Иначе я бы заранее договорился с главрежем о посещении — и мы бы пошли вместе. А так все пришлось делать экспромтом.
Он знал, что Татьяна, хотя и не завзятая театралка, но театр любит. И непременно обидится, что не взял ее на спектакль. Он вздохнул про себя, ему не хотелось обижать жену. Но и устоять перед чарами Виолетты не в состоянии. Он до сих пор переполнен эмоциями от встречи с ней.
Каракозов увидел, как лицо жены стало сухим.
— Ты же прекрасно знаешь, что я могу собраться в течение нескольких минут. У тебя было достаточно времени, чтобы пригласить меня. Разве не так?
Каракозов почувствовал растерянность, он не знал, что отвечать. Обычно он редко терялся, умел ловко выходить из подобных затруднений. Но не сейчас, в голову не приходили нужные слова.
Татьяна пристально смотрела на мужа.
— Игорь, почему ты молчишь. Я хочу услышать ответ. Не хотел идти со мной?
— Не говори ерунды, я тебе уже объяснил, что был застигнут врасплох приглашением. Пришлось срочно менять планы.
— Такое не бывает, обычно тебя приглашают заранее. Мне ли это не знать.
— Всегда бывают исключения. Я сам был удивлен. Но отказать режиссеру не мог, мы же с ним почти друзья. Извини, я виноват, исправлюсь. — Он поцеловал ее в щеку.
Каракозов знал жену, вряд ли он до конца убедил ее, что все обстоит именно так, как рассказал. Но она не станет без убедительных причин долго упрекать его. Скандалы на пустом месте не ее стиль.
— Понравился тебе спектакль? — спросила она.
— В целом, да. Пьеса производит впечатление, правда, весьма мрачное. И постановка удачная.
— А игра актеров?
— На уровне. Знаешь, у нас отличная труппа, не хуже столичных театров. Никто не выпадал из ансамбля.
— Хочу посмотреть этот спектакль. Ладно, пойдем ужинать.
Каракозов внутри себя облегченно, хотя и безрадостно вздохнул. Их браку уже двадцать четыре года, скоро будет серебряный юбилей. И все это время было для него не простым испытанием. Тяжело жить с женщиной, которую не любишь и никогда не любил. Для него это стало главной проблемой, мешавшей ощущать себя счастливым везунчиком. Иногда с ней было хорошо, но никогда он и близко не испытывал эйфории от отношений с женоей, постоянно приходилось преодолевать себя, притворяться, быть не самим собой.
Периодически он задавал себе вопрос: понимает ли она его переживания? Иногда очень хотелось задать его прямо, но ни разу на такое не решился. И сильно сомневался, что однажды это сделает.
12.
Обычно Каракозов утром с радостью отправлялся на работу выполнять свои нелегкие обязанности губернатора. Они ему очень нравились, он испытывал что-то вроде эйфории от этого, от того, что от его решений зависит жизнь, благополучие большого региона.
Но сегодня все было наоборот, ехать на работу не хотелось. Он бы с удовольствием остался дома, либо отправился в какую-нибудь очередную деловую поездку. Но ни того, ни другого позволить не мог, более того, то, что предстояло ему сделать, считалось делом государственной важности. И уклониться от него не было никакой возможности.
Каракозов обдумывал, как ему поступить в этой непростой ситуации, но никаких плодотворных идей не приходило. Он понимал, что ничего не сможет сделать. Точнее, может, но это станет равнозначным закату всей его карьеры, потерей всех тех усилий, что он затратил на то, чтобы выстроить ее. Поступить, таким образом, он никак не мог. Одна эта мысль наводила на него такое отчаяние, что становилось не по себе.
Каракозов понимал, что попал в капкан, из которого ему невозможно выбраться. Произошло то, чего он боялся с самого начала, вступая на этот путь. Все эти годы он гнал от себя подобные страхи, тем более, жизнь в целом щадила его. Да, он шел на компромиссы с совестью, со своими убеждениями, но они все же при всей их величине и силе, не выходили за рамки допустимого. Но когда он узнал о начале войны, о том, что его государство напало на соседнюю страну, понял, что ему так просто от этого не отделаться. Его, как и многих других, непременно замарают, заставят заниматься тем, чем он не только не желает, но что выходит за пределы, за которые человек не может выходить, если хочет оставаться человеком. Будь они все прокляты, кто все это развязал, поддавшись искушению своих амбиций, безумным представлениям о мире, испытывающим безразличие к чужим страданиям. Как же он всех их ненавидит, но при этом вынужден скрывать эту ненависть, как постыдную болезнь, более того, постоянно демонстрировать свою преданность и согласие.
Каракозов попытался отвлечься от этих мыслей. Радует только одно, что вечером он встретится с Виолеттой. От этого становилось жарко. Даже странно немного; все же он уже далеко не старый, но и далеко не молодой мужчина, а от одного только ее имени приходит в возбуждение, словно подросток. Ничего подобного от себя он не ожидал. Наверное, это и есть любовь, или скорее страсть. Как же давно он не испытывал подобных по силе и накалу чувств. Теперь же ясно осознает, что если и стоит ради чего-то жить, то в первую очередь ради такого состояния тела и души.
— Приехали, Игорь Теодорович, — сказал шофер, видя, что губернатор сидит неподвижно с закрытыми глазами.
Каракозов открыл глаза и посмотрел на шофера.
— Спасибо, Яша.
Он отворил дверцу и вышел из машины. Его уже ждали охранники. Вместе они направились в здание правительства области или в "Белый дом", как называли его в народе за цвет стен. Каракозов поймал себя на том, что с такими или со схожими ощущениями, направляются осужденные к месту отбывания своего заключения.
В приемной уже сидел военком области в мундире полковника Пилипейко Юрий Иванович. При виде губернатора он вскочил с места и вытянулся в струнку, как перед своим командиром.
— Здравие желаю, Игорь Теодорович, — поприветствовал он Каракозова.
— Здравствуйте, Юрий Иванович. Извините, я чуть опоздал.
— На три минуты, — уточнил военком.
Каракозов, соглашаясь, кивнул головой.
— Проходите ко мне в кабинет, — пригласил он.
Они познакомились на второй день после того, как Каракозов стал губернатором. Пилипейко явился к нему с представлением. И не понравился ему с первого же взгляда. Он был не намного старшего его, но выглядел как-то уж больно по-старчески — с некрасивым, изрезанным каналами складок лицом. Каракозов сразу же предположил, что этот бравый вояка любить выпивать. Так оно и оказалось, вскоре он узнал, что пьянки и загулы военкома известны всему городу. Но, несмотря на такое поведение, Каракозов было известно и другое, что тот находился на хорошем счету у начальства. Губернатор знал, за счет чего; Пилипейко добросовестно выполнял любые поручения, а его экзальтированные патриотические выступления транслировали иногда даже центральные телевизионные каналы.
— Игорь Теодорович, у нас с вами крайне важное и патриотическое дело, мы не имеем права его сорвать. Поэтому я пришел к вам, чтобы согласовать наши действия, — проговорил Пилипейко. — Вы согласны со мной?
— Разумеется, Юрий Иванович, а как может быть иначе. — Каракозов почувствовал вдруг острую боль в сердце. Ничего подобного с ним еще ни разу не происходило, он регулярно проходил профилактические осмотры, которые всегда показывали, что никаких кардиологических проблем у него не было.
Это не сердце, это что-то выше, неожиданно подумал Каракозов. Мысль была довольно странная, но он почему-то не сомневался, что так оно и есть.
— Вы знаете, нам спущена разнарядка набрать добровольцев на войну численностью в две тысячи человек, — продолжил военком. — Это немало, но я нисколько не сомневаюсь, что совместными усилиями мы справимся. Вы согласны со мной?
— Без всякого сомнения, — кивнул головой Каракозов .
— Не слышу в вашем голосе уверенности, Игорь Теодорович. Если мы будем сомневаться в собственных силах, то задачу не выполним. А я привык выполнять все, что мне прикажут. С этой целью мною подготовлен план совместных действий военной и гражданской администрации области. Прошу вас, ознакомиться. Я считаю, что на основе моих предложений мы должны развернуть целую кампанию по привлечения жителей области к службе в армии.
— Отправить на фронт, — произнес Каракозов и тут же пожалел об этих словах. Лучше было их не произносить.
— Да, на фронт, Игорь Теодорович. Идет война, наша страна борется с агрессорами, которые ее хотят уничтожить. И каждый честный гражданин обязан сделать все, чтобы этого не случилось. Разве не так?
— Так. Я изучу самым тщательным образом ваш план и в ближайшее время мы соберемся и подготовим окончательный его вариант. Думаю, неделя нам хватит.
— Какая неделя, максимум два дня. Иначе все воспримут такое промедление, как саботаж.
Каракозову снова стало не по себе. Эта мразь явно угрожает ему, потому что это отнюдь не просто слова, Пилипейко вполне по силам выйти на весьма высокие московские инстанции. Чем все это тогда может кончиться, возможно, не знаем сам Господь.
— Хорошо, два дня, — согласился Каракозов. — Хотя такую кампанию будет подготовить не просто. Прошло всего три месяца с прошлого такого призыва. И теперь вот снова. Как людям это объяснить?
— Самым простым образом, идет война, на ней погибают наши солдаты. И нам нужно возмещать потери. Долг каждого честного гражданина закрыть эту брешь.
— Все это так, Юрий Иванович, но когда кто-либо узнает, что их родственник погиб, это становится потрясением. А похоронок приходит все больше.
— Понимаю и очень даже сочувствую им, но что делать, мы вынуждены обороняться. Нам не оставили выбора.
Каракозов старался не смотреть на своего собеседника, он чувствовал к нему безграничное отвращение. Пилипейко прекрасно знал, что именно его страна напала на соседнее государство под выдуманным предлогом. Но при этом врет даже в его кабинете. Интересно, он хотя бы иногда и кому-нибудь говорит правду?
— Да, не оставили, — согласился Каракозов. — Уверен, у нас все получится. — Он посмотрел на военкома с надеждой, что тот сейчас встанет и выйдет из кабинета.
— Был очень рад с вами снова встретиться, Игорь Теодорович, — произнес Пилипейко. — Мне кажется, это неправильно, что мы так редко видимся.
— Будем теперь видеться чаще, — заверил Каракозов. — Тем более и повод есть.
— Именно так, — радостно улыбнулся в ответ Пилипейко. — Ведь мы с вами делаем общее дело. А почему бы по этому поводу как-нибудь не посидеть в хорошем местечке. Я кое-какие знаю. Уверяю, не пожалеете.
Каракозов вдруг испытал нечто вроде испуга. Не может быть сомнений в том, какие посиделки предлагает Пилипейко, Они хорошо известны многим. Этот мерзкий выпивоха хочет связать его с ним алкогольной порукой. И заставить играть под свою дудку.
— Возможно, как-нибудь, — постарался как можно уклончивей ответить Каракозов. — Сами понимаете, времени мало, каждый день бесконечное количество дел.
— Тогда не стану вас больше задерживать, вам есть чем заняться.
Военком вышел, Каракозов встал, подошел к бару, достал бутылку коньяка. Налил в бокал и выпил. Но легче не стало. Теперь еще придется заниматься подготовкой пропагандисткой кампанией к призыву в армию. Ну, уж нет, он даже не притронется к документу военкора.
Каракозов позвонил помощнику, тот явился уже через минуту.
— Анатолий, на столе лежит предложения нашего военкора о кампании призыва на военную службу. У нас два дня, чтобы подготовить ответные. Прошу тебя, будь куратором этого дела.
— Хорошо, Игорь Теодорович. — Помощник посмотрел на губернатора. — С вами все в порядке?
Каракозов не очень уверенно кивнул головой, поставил бутылку обратно в бар и прошел к своему креслу.
— Иди, работай, времени мало, — сказал он.
13.
В последнее время Плотин, который держался особняком от других учеников Аммония, немного сблизился с Оригеном Христианином. По крайней мере, так сам тот себя называл, подчеркивая тем самым, что является приверженцем новой веры, которая быстро, словно эпидемия, распространялась по городу.
Инициатива сближения принадлежала Оригену. После одного из занятий он сам предложил сопроводить Плотина домой. И пока они шли по вечернему городу, то проговорили всю дорогу.
Плотина удивляло то, что не скрывавший свою приверженность к христианству Ориген, занимался у язычника Аммония. Дело усугубляло то, что учитель когда-то разорвал свои узы с новой религией и вернулся к старым богам. На заданный вопрос Ориген ответил, что пришел к Аммонию, чтобы лучше постичь языческих философов, чтобы еще большей силой утвердиться в истинной христианской вере. С точки зрения Плотина это был достойный поступок; всегда надо стараться знать, как можно больше, тогда собственные убеждения в своих глазах покажутся более убедительными. К тому же Ориген сам возглавлял известную в Александрии богословскую школу после того, как из города уехал Климент Александрийский.
Плотин знал, что обычно такие люди уже не идут у кого-то учиться, а только учат сами. То, что Ориген пренебрег такой традиции, тоже говорило в его пользу.
Но вот с воззрениями нового знакомого Плотин не был согласен категорично. Пока они шли до дома, то спорили, не умолкая. Так происходило не первый раз, каждая их встреча до предела сопровождалась дискуссиями.
Ориген убеждал его, что эллинская философия и христианское учение по большому счету не противоречат, а скорее дополняют друг другу. Не стоит возводить между ними каменную стену. Именно для этого он берет уроки у знатока Платона и Аристотеля Аммония. И предлагает Плотину присоединиться к этому течению, объединить две великих традиций: одну уходящую и другую нарождающуюся.
Однако у Плотина в ответ на эти речи возникали совсем иные настроения и мысли. С некоторых пор его все больше волновала усилившаяся агрессивность новой религии. Она была еще молода, но уже нетерпимо относилась к другим верованиям и взглядам на жизнь. Причем, это проявлялось не только в дискуссиях и речах адептов христианства, но и в их действиях. С каждым годом в Александрии усиливалась напряженность; христианство наступало, отвоевывало все новые позиции, как в прямом, так и в переносном смысле, и от этого становилось только еще непримиримей к чужим воззрениям. Плотина беспокоило то, что однажды это может выльеться в кровавые столкновения; неизбежно настанет день, когда представителям разных конфессий и философских школ станет тесно в одном даже в таком огромное городе.
