О моём перерождении в сына крестьянского

Вот как прокачаюсь, как найду уродов...

Стоп. И снова стоп. Прокачайся сперва, мститель-одиночка. Хотя бы до эволюции класса. Тогда уже могут появиться какие-то шансы.

Кстати, за три уровня мне прилетело пять очков развития. И встаёт вопрос: куда эти очки вложить? С учётом изменившихся обстоятельств, то есть способности Адепт-одиночка.

Вопрос, конечно, интересный. Манчкинской душонке традиционно хочется сразу всего, да побольше, побольше, побольше! — но желание это мы подавим железной рукой. План прокачки у меня был, так что проще всего следовать ему и не париться.

Итак, делай раз: качество плюс один, всего семь.

Делай два: сенситивность плюс один, всего десять.

Делай три: восприятие плюс три, всего пятнадцать.

И-и... всё. Больше вкладывать нечего. Причём что сенситивность, что восприятие разом упёрлись в потолок. При исходных семёрке и десятке я просто не могу повышать их дальше без штрафа. А оставаясь существом обычного ранга, восприятие не могу бустить даже со штрафом.

С другой стороны, восприятие 15 — это, доложу я вам, нечто. Особенно при корневой десятке. С ним я ощущаю магию более отчётливо, чем убогие обладатели единички в этом параметре, уже не в восемь раз, как было на двенадцати пунктах параметра. Чёткость восприятия ещё раз удвоилась. Как и его глубина.

Великолепно!

А если учесть ещё подросшее качество маны в моём резерве... кажется, я теперь смогу накладывать на себя простые усиления. То есть ускорять ток крови (или перекрывать — если ранен и надо блокировать кровотечение), разгонять регенерацию, стимулировать активность нервной системы...

Ладно. Эксперименты потом. Сейчас пора выкапываться. И... нет, ровно ничего хорошего меня там, наверху, не ждёт. Но придётся через это пройти.

Потому что других путей нет.

Этап второй

Следующие два года я просидел на пепелище Малых Горок. Вернее, под пепелищем. По здравом размышлении, куда-то бежать и что-то делать я не стал. Смысл? Телом я ещё ребёнок. Причём там, где воюют и заживо людей жгут. Сирота. Круглый.

Ну и кому я такой красивый нужен, кроме себя?

В общем, как я выкопался, так почти сразу и закопался обратно. Только уже без спешки и очень, очень основательно. В отгроханные (а позднее по мере необходимости расширяемые) тайные хоромы я стащил со всей деревни сохранившиеся припасы. С моей первоуровневой Волшебной Рукой я мог тягать и здоровенные мешки, и даже бочки ну очень солидного размера. С частыми перерывами на восстановление маны, но мог. Да, огонь уничтожил многое, но немало при этом и сохранилось — особенно то, что успели убрать в подвалы, подполы и ледники. А мне-то, с моей властью в том числе над холодом, обеспечить сохранность продовольствия большого труда не составило. Самое скоропортящееся я попросту заморозил — и за два года подъел едва ли половину запасов.

Всё же нападение случилось сразу после праздника урожая...

Что изменилось, почему я решил прервать своё достаточно комфортное и при этом плодотворное затворничество? Чего ради я сейчас стою на основательно заросшей дороге, что ведёт от моего мёртвого дома к Верхнему Пореченскому?

Если коротко и без деталей — я задолбался.

Мне не так уж много осталось до восьмилетия (говорили, что моё тело родилось зимой, а сейчас примерно середина осени, так что ждать уже не долго). Учитывая куда более обильное, чем у большинства крестьянских детей, и вполне разнообразное, здоровое питание, а также не менее регулярные и тоже вполне разнообразные физические упражнения, я вымахал довольно-таки недурно. Могу сказать, что мне девять, и едва ли мне не поверят. Даже за десятилетку могу сойти, пусть уже со скрипом.

Но это если я себе экстерьер не подправлю.

А я ведь могу.

Порог десятого уровня и взятие класса давно остались позади. Причём класс я выбрал хороший, довольно разносторонний: Маг Достоверных Иллюзий. Ну да В-ранговые, то есть выдающиеся, классы плохими не бывают. В моём арсенале, помимо десятка заговоров, хорошо отработанных даже с вариациями, есть полноценные заклинания, аналогичные чарам и первого, и второго круга. А если я хорошо сосредоточусь — смогу выдать и мощность, вполне достойную третьего круга. Что, прямо скажем, внушает... для моих лет так тем более.

Мой текущий уровень — тринадцатый. Ранг угрозы — необычный. У меня три общих особенности, причём две из них имеют героический А-ранг, да и третья отстала не сильно; сверх того одна классовая особенность, выдающаяся — собственно, как сам класс.

...и пока я нарабатывал вот это вот всё, я задолбался. Конкретно. Под самую пробку.

Которую, чую, скоро может вышибить с силой, достаточной, чтобы вторую космическую набрать. А может быть, сразу третью.

Достало!

Ещё в первой жизни я по своей натуре был ярко выраженным интровертом. Меня не напрягало, если целую неделю или две приходилось сидеть дома в одиночестве, не перемолвившись ни с кем ни единым словом. Вторая жизнь эту черту даже усугубила, превратив меня в настоящего отшельника. Потому как почти всю её сознательную часть я именно что отшельничал. Помаленьку дичая.

Но пусть проклянут меня все злые боги этого мира, буде таковые существуют, если я рад сидеть под землёй и в очередной раз разносить полигон всяким разным боевым!

Короче, люди. Вы мне нужны, если не для поговорить, то хоть для поругаться. Так что я иду искать.

И кто не спрятался — я не виноват.

— Фить! Пацан! Подь сюды. Ты чьих будешь?

Мелкий, обряженный в довольно чистые, но очень грубо скроенные и неладно сшитые обноски, по возрасту уже почти готовый принять судьбу — а если из ранних-даровитых, то, может, уже и принявший — остановился. Но подходить не стал. Просто медленным, не вполне естественным движением повернул голову на голос. Глянул из-под полуприкрытых век, бросил с полусонной ленцой:

— А ты сам-то чьих, дядя — и зачем интересуешься?

Однорогий Бык (для друзей и краткости просто Бык) насупился.

Происходящее ему разонравилось резко и в полноте.

Когда взрослый мужчина, имеющий рост под притолоку, кулаки в рубцах и неплохо развитый уже класс, обращается к незнакомому и нищему сопляку втрое моложе, этот самый сопляк не может вести себя вот так.

Вообще. Совсем.

Однако же вот, ведёт. Словно ощущает себя сильным, равным, а то и старшим. Ни опаски, ни пристойной и понятной ноты заискивания...

Это неестественно, это необъяснимо. А тем самым опасно.

К тому же сам сопляк выглядел как-то... неприятно. Вот вроде бы всё при нём: не урод, не рахит, не меченый. Волосы тёмные, обрезанные коротко и не особо ровно (самостоятельно ножиком резал, не иначе), глаза тёмно-карие, кожа бледная... хм, если так подумать, то даже слишком бледная, словно он из какого-то подземелья вылез... упитанный и крепкий, насколько можно понять вот так, по одному взгляду. Только всё равно какой-то неприятный. Словно червь дождевой: не опасен, можно брать руками...

Но всё равно не хочется.

Бык даже слегка пожалел, что вообще окликнул этого вот, но слово не воробей. И кореша рядом стоят: всё видят, всё слышат.

Придётся продолжать. А там как пойдёт.

— Я, пацан, из здешних. То есть зареченских. Волчанский. Однорогий Бык меня звать.

Опора на авторитет не помогла. В смысле, ничего не поменяла.

— Рад знакомству, — всё же поворачиваясь навстречу корпусом, но по-прежнему стоя на месте, странновато улыбнулся сопляк. — Ну а я ничей. Вернее, я свой собственный... мальчик.

— Сирота, штоль? Откуда?

— Издалека. Из Малых Горок, что в баронстве Хадер.

— Тю! — выдал один из корешей Быка, а именно Крыс Второй или Корноух. Хиловатый, зато башковитый (за что глава потайников зареченской стороны, Бурый Волк, его и ценил, а Бык внимательно слушал, почти не перебивая). — Так Малые Горки ещё в позатом году сожгли дотла. И жгли шедийские наёмники графа Корбанига, так что выживших там не было и быть не могло.

— Какая замечательная осведомлённость, — сказал пацан, к которому уже даже в мыслях слово "сопляк" лепиться не хотело. — Быть может, уважаемый — уж простите, что не знаю, как вас называть — в курсе даже и того, какие именно шедийские наёмники жгли баронство Хадер?

— А тебе зачем знать?

— Сейчас незачем. Мне так. На будущее.

И добавил странное:

— Мало ли как оно повернётся. Земля круглая, вдруг за углом свидимся? Не с наёмниками, так с тем же графом Корбанигом. У него же тут, в столице, свой домишко есть, а?

— Опасно говоришь, пацан.

— Жить вообще опасно. Но в колодце ныкаться, через трубочку дыша, пока твой дом горит так, что тушить некому, опаснее прям в разы. А слова — это так, колебания воздуха. Стоят ровно столько, сколько говорящий. Так что, уважаемый, новых подробностей про наёмников не отсыплешь? Или про графа?

— Про наёмников нет, а про графа можно, — медленней обычного сообщил Корноух, пристально вглядываясь во внезапного собеседника. — Но у таких слов цена есть, знаешь ли.

— Знаю. И готов проставиться хорошим пивом на всю честную компанию... для начала. Чтобы не на сухую разговоры разговаривать.

— Пацан, да у тебя ж нет на пиво, — не выдержал Бык.

— Есть.

Откуда появилась серебруха, Бык не углядел. Но появилась. Прозвенела-заблестела, запущенная в воздух с ногтя, упала на ладонь. Якобы деревенский якобы из Малых Горок накрыл её второй ладонью, развёл руками с широко расставленными пальцами, повертел кистями туда-сюда. Улыбнулся щербато.

Нет монетки.

— Ловко, — признал Крыс Второй. — Ладно, пойдём в пивную, посидим да погутарим.

— Ведите, уважаемые!

— Не. Ты вперёд, мы следом. Сперва туда, к домине о трёх поверхах, а там укажем, куда свернуть.

— Ну, можно и так.

Пока шли, угляделось ещё кое-что неправильное. Осанка, например. Черноногие ведь сызмальства сутулы — либо кажутся таковыми — потому как гнут спину и перед землицей, и перед начальством, даже самомалейшим. А пацан не сутул, выя у него для деревенского (или даже служилого, или купеческого) шибко жёсткая. Или вот руки. Не бывает таких у тех, кто ими хоть что-то делает! Нежные ручки, чистые, гладкие. Девичьи прям — и то у тех же швей погрубее, а о прачках и речи нет. В дерюгу одет, притом видно, что ношеную — но пахнет... можно сказать, что не пахнет вовсе. Разве что травами да чуток ещё дымом; и то слабенько так, малоубедительно.

А походка? Тихая да мягкая — чисто тать. Не матёрый, нет — но всё же, как мог бы завернуть под настроение Корноух, "склонность прослеживается".

Чем дольше глядел на нового знакомца Бык, тем крупней становились мурашки, марширующие у него по спине.

Находиться рядом с этим мутным мальцом, словно из разных людей сшитым магом-живорезом Багрового Ковена (из тех, которые ручных монстров на продажу кроят и могут, если не врут шепотки, человека раскроить не сильно хужей), хотелось всё меньше. Даже возможность хлебнуть дармового пивка уже как-то не радовала, если к ней такая вот кумпания приложена.

Но, опять же, слово сказано — не воротишь. Насчёт него всё тот же пацан сказал верно: цена ему та же, что говорящему. И кто попусту треплет языком, тот резко падает в цене.

Место, куда четверо привели одного, в столичном Заречье выделялось не сильно. Дом как дом: основание с полуподвалом кирпичные, притом кирпич — обожжённый, не сырец какой; первый и второй этажи деревянные, чердак под крышей жилой, сама крыша черепичная. Всё как у всех.

Вообще Заречье (если иметь в виду ту часть, которая во втором кольце стен) — вполне приличный конец. Мастеровой да служилый. Вот между вторым и третьим кольцами — там, конечно, да, приличий меньше. А уж что на выселках порой творится... впрочем, вот это недорогое, тихое место внутри второго кольца, где в полуподвале кормят и поят, а на этажах и под крышей углы сдают, тоже не такое простое. Обычное разве что с виду. И если не знать, что пониже подвала с ледником есть ещё один, не всем открытый подвал; а под тем подвалом — два прохода в уже настоящие подземелья.

— Ну что ж, вон там наливают обещанное, — спустившись всей компанией в подвал, Бык кивнул на угловую стойку у задней стены. — И там же платят. Вперёд, потому как в долг тут и мне не нальют. Дерзай!

— Во мне, конечно, есть дерзание, — бросил пацан, — но по такому поводу его расчехлять глупо.

Вновь трюк с малой серебрушкой, появляющейся невесть откуда. Снулый взгляд Толстухи Чи, которую так прозвали по незамысловатой логике полуподвальных остроумцев за телосложение швабры и полное отсутствие того, за что мужчине приятно подержаться. Не спеша подобрав серебрушку, Чи тихо звякнула ею о поцарапанную каменную пластину с вензелем коронного монетного двора. Вензель моргнул и начал переливаться серебром, свидетельствуя подлинность монеты.

Снова подобрав серебрушку, Толстуха бросила её в щель того ящика, что для серебра, и скучным голосом с лёгкой простуженной хрипотцой спросила:

— Чего изволишь?

— Вон тем четырём уважаемым людям — пива с закуской на ваш вкус. А мне — чистой воды и... да: порцию того, чем так завлекательно пахнет с кухни.

— Скоро всё принесут.

Что характерно — принесли. Всё и действительно скоро. Пяти минут не прошло.

— С вашего позволения, — сказал сидящий на скамье пацан, перетаскивая тарелку с высоковатого для него стола себе на колени, — перекушу по быстрому. Оголодал малясь, извините.

— Ништо, — откликнулся за всех Корноух. — Мы понимаем.

После чего бросил в рот солёный орешек и взялся за пивную кружку.

Что пацан ест вовсе не как оголодавший, Бык уже не удивлялся. То есть так-то да: своей ложкой, неведомо откуда появившейся (не иначе оттуда же, откуда и деньга), тот орудовал быстро. Но...

Сама ложка деревянная, что вполне по-бедняцки — только при этом очень тонкой работы. Без лака, просто с выжженным узором по тщательно отшлифованной поверхности черена, и узор такой мелкий, что не на всякой литой серебряной ложке найдёшь. Точно под размер именно этой руки, именно этого рта. Грошовый материал и дорогая работа, опять сочетание не сочетаемого.

Разглядеть черенок удалось легко, потому как рука пацана держала его не на деревенский манер, в кулаке, а по-господски: троеперстием. Ловко так, привычно.

И это лишь один штришок из многих.

Крестьянин еду ценит и мимо рта не проносит, но делает это совсем не так, как благородия. Если дитя не уляпывается едой... ай, что там рассусоливать. Для краткости: если некий шкет оставленную в углу рта подливу не слизывает языком и не подбирает пальцем, сразу тот палец облизывая, потому что у него в углах рта просто ничего не остаётся; если не набивает щёки и жуёт тщательно, не чавкая; если не кривится, что ему, с младых ногтей учителями этикетов застроенному, подали простецкое рыбное рагу, а рыбьи косточки не то съедает, не то куда-то аккуратно убирает, но не плюётся ими на пол, да ещё щурится с явным довольством... в общем, только то и ясно, что края не сходятся. Снова.