Эра Водолея или каждый имеет право знать.

— Да я и не волнуюсь, — ответил Зубков, стараясь не показывать естественного волнения.

— Вы знаете, что такое гипноз?

— Немного.

— Вот к его помощи мы и прибегнем.

Зубкова усадили в кресло. Санитар пристегнул его руки к подлокотникам, закрепил голову и наклонил кресло на сорок пять градусов. К голове, рукам и груди Кости санитар подключил датчики, от которых тянулись тонкие разноцветные проводки.

— Я буду задавать вопросы, а вы должны отвечать на них, — начал говорить профессор. — Не волнуйтесь, процедура абсолютно безболезненная. Расслабьтесь. Итак, приступим. Закройте глаза. В комнате кроме нас с вами больше никого нет. Вы слышите только мой голос... Только мой голос... На счет три вы откроете глаза и будете правдиво отвечать на мои вопросы. Итак... Раз... Два... Три...

Зубков открыл глаза. Он смотрел прямо перед собой, не моргая и не шевелясь. Профессор установил нужные параметры на приборной панели и задал первый вопрос.

— Как вас зовут?

— Константин.

— Где вы живете?

— В Москве.

— По какому адресу?

— Кантемировская улица, дом тридцать три...

— Вы знаете, кто такие крикуны?

— Нет.

— Где вы познакомились со Штыревым?

— Я с ним не знаком.

Профессор повернулся к своему хитроумному агрегату и, переключив два тумблера, продолжил:

— Вы знаете Зарокова?

— Нет.

— Кто еще с вами работает?

— У нас в газете большой штат, всех сразу и не вспомнишь.

— Вы агент ЦРУ?

— Нет.

— Кто вы по профессии?

— Журналист.

— Какой у вас стаж работы?

— Пять лет.

— Вы знаете Штырева?

— Нет.

— На какую разведку вы работаете?

— Ни на какую.

— Какого цвета ваша карточка?

— Не понимаю вопроса.

— С какой целью вы ездили за границу?

— Я не был за границей.

— У вас есть брат или сестра?

— Нет.

— Когда впервые вы услышали о крикунах?

— Только что от вас.

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

— Вы знаете Мукина?

— Нет.

— Чему равен метр?

— 100 сантиметрам, 1000 миллиметрам, или 1650763,73 длины волны оранжевой криптоновой линии в вакууме.

— Ого... — удивился Яншин неожиданному ответу на, казалось бы, простой вопрос.

Он еще раз сменил параметры на приборе и продолжил:

— Вы знаете Федотова?

— Да.

— Как его зовут?

— Николай Петрович.

— Где вы с ним познакомились?

— В зале ожидания.

— Вы разделяете взгляды крикунов?

— Не имею о них представления.

— Ваш любимый сорт сигарет.

— Я не курю.

— Вы были участником какой-либо катастрофы?

— Нет.

— В последнее время у вас было психологическое потрясение?

— Нет.

— Вы знаете Штырева?

— Нет.

— Расскажите о своем детстве.

Разговор с профессором продолжался больше часа. Все это время Зубков сидел в кресле, глаза его были открыты и он спокойно отвечал на вопросы профессора. Постороннему человеку, зайди он сейчас случайно в восьмую комнату, невозможно было бы догадаться, что человек, сидящий в кресле, находится в гипнотическом сне. Зубков смотрел прямо перед собой, и мимика его лица была вполне естественна. Профессор Яншин считался непревзойденным специалистом в области работы с подсознанием. Еще никому ни разу в жизни не удавалось его обмануть. Время от времени Павел Егорович прерывал беседу с пациентом, щелкал переключателями, нажимал кнопки, крутил ручки. Шкала индикатора постоянно меняла свои показания, самописец монотонно чертил на бумаге диаграмму.

После полуторачасовой беседы Зубкова вывели из состояния гипноза и проводили в палату. Костя понятия не имел, о чем его спрашивали. Он лишь спросил профессора, как все прошло, на что тот ответил, что ничего серьезного нет.

Как только Зубков ушел, профессор записал что-то в общую тетрадь и, сняв телефонную трубку, набрал номер. На другом конце провода трубку взяли не сразу.

— Владимир Ильич, Яншин беспокоит. Я только что поработал с Зубковым... Ты сейчас не занят? Я зайду к тебе, есть интересные детали.

Яншин пришел через двадцать минут. Владимир Ильич Шваркин был не только профессором, директором психиатрической клиники, но и членом комиссии по контролю за работой психиатрической медицины города. Должность в комиссии у него была не бог весть какая, но все-таки дорога на повышение была уже открыта. Со времени начала Эры Водолея область психиатриче-ской медицины была выведена из Министерства здравоохранения и подчинена напрямую Службе государственной безопасности. Многие, на ком был белый халат, носили погоны, но практически все, кто в той или иной степени занимался психиатрией, имели синие петлицы.

Шваркин принял гостя с дежурной улыбкой на устах. Он предложил Яншину сесть в кресло, достал из шкафчика бутылку коньяку и, разлив его по рюмкам, сел в соседнее кресло. Яншин передал Шваркину результаты теста. Профессор Шваркин принял бумаги с легкой настороженностью. Он видел в Яншине соперника. Их борьба за руководящую должность продолжалась полтора десятилетия. Бегло просмотрев тесты, он понял, что не ошибся в истинных мотивах предстоящего разговора.

— Ты действительно так уверен в своей машине, Пал Егорыч? — спросил Шваркин и сделал маленький глоток коньяка.

— Я понимаю весь твой скепсис, Владимир Ильич... ты вообще больше склонен доверять ощущениям людей, нежели показаниям машин. Отчасти я согласен с тобой. Человеческий фактор и все такое, но...

— Перестань, Пал Егорыч. Если все обстоит так, как ты говоришь, то... дело-то нешуточное получается.

— А о чем я тебе говорю? — вспыхнул Павел Егорович. — Нет об этом человеке данных в компьютере! Никаких. Как будто и не жил совсем.

— Да. Я тоже навел справки, — согласился Владимир Ильич. — Данных действительно нет.

— А между тем его подсознание прозрачно. Его рассказ не вызывает ни малейшего сомнения. Этот человек говорит правду. То есть из тестов следует, что это правда. Если это болезнь, то он болеет с рождения. Если он притворяется, то он гений. Если его обработали... то гений тот человек, который обработал его.

— И что ты намерен делать?

— Я должен поработать с ним. Его нужно отпустить.

Шваркин оторвался от распечатки тестов, поднял брови и удивленно посмотрел на Яншина.

— Куда отпустить? Психа в город? Он же не в состоянии даже пропитание себе добыть.

— Не переживай так сильно за него. В подсознании наш пациент журналист. А они, сам понимаешь, народ живучий. Да и взяли его на выходе из халявки. Так что твой неандерталец очень быстро приспособился к технократическому обществу. И вообще я не имею права упускать такой экземпляр! Если не разрешишь, то я пойду наверх. И добьюсь своего, ты меня знаешь.

— Ишь ты... разошелся, — огрызнулся Владимир Ильич. — Думаешь, я не знаю, чего ты так суетишься? Боишься, что твоя технология стерилизации крикунов на сторону ушла?

— Да не моя это технология! — крикнул Павел Егорович. — Потому что нет у меня никакой технологии! Пока нет. Ее сейчас ни у кого нет!

— Так откуда же он взялся?! — тем же тоном ответил Владимир Ильич.

— Не знаю! Отпустим на волю, проследим, может, что-то и выясним.

— Как ты собираешься это сделать?

— Его нужно выписать, сказать, что у него временная потеря памяти. Через полгода все начнет восстанавливаться. А пока устроить на работу в газету, дать желтую карточку второго уровня, однокомнатную квартиру поближе к Садовому кольцу. На нашу медсестру он глаз положил. Да и она на него тоже. Попросим ее... приглядеть за ним, что ли...

— В постель лечь? — улыбнулся Владимир Ильич.

— Помочь в нужную минуту, — жестко ответил Павел Егорович. У него были серьезные виды на работу с Зубковым, и насмешка Шваркина его сильно уколола. — Я думаю, она это сделает с удовольствием.

— Ну, допустим, выпустим мы его... — сказал Шваркин, подняв брови, и добавил после паузы: — И что ты надеешься получить?

— Как человек неглупый, он не будет ждать полгода, а попытается сам во всем разобраться, попытается что-нибудь вспомнить... Очень скоро Зубков будет делать то же самое, что и большинство простого народа. Начнет ходить на посиделки, может, даже к крикунам попадет. А мы присмотрим за ним, проанализируем...

А для верности поручишь Моисею взять над ним шефство. Поводить его по городу, объяснить основы нашего общества. Заодно и самого Моисея еще раз проверим.

— Так Моисей и согласился.

— Никуда он не денется и сделает все, что нам надо, даже не по-дозревая об этом. Он же давно бросил подрывную деятельность. Официальная версия нашей просьбы — болезнь Зубкова. Это и так видно. Наше общество переполнено гуманностью, так что эта прось-ба весьма банальна. Тем более что Моисей тоже работает в газете.

— Не в газете, а на складе расходных материалов, — поправил Шваркин.

— На складе при газете, — уточнил Яншин. — Он начальник отдела снабжения газеты. Что в конечном счете одно и то же.

Владимир Ильич встал со стула и молча подошел к окну. Мимолетный летний дождь намочил лишь асфальт и закончился. Солнце снова щедро припекало асфальт и бетон.

— Хорошо, — сказал от окна Шваркин и повернулся к Яншину. — Но запомни. Если через полгода у тебя не будет результатов... пощады не жди.

— Поживем — увидим, — ответил Яншин и вдруг, прищурив глаза, добавил: — Когда я сменю должность, тебя я уволю первым.

Сказав это, он улыбнулся сладкой улыбкой, поднялся со стула и неторопливой походкой направился к двери. Шваркин молча смотрел ему вслед и, сильно стиснув зубы, играл желваками. Уже полтора десятка лет они работали вместе и все это время вели скрытую борьбу друг с другом. Их служебное положение практически всегда было одинаковым. Время от времени кто-то из них вырывался вперед, но второй почти сразу же догонял его. Сейчас же "лестничный марш" закончился. Промежуточная площадка — кресло директора психиатриче-ских клиник города Москвы. А дальше новый "лестничный марш" — служебная лестница Министерства Службы государственной безопасности.

Когда Яншин ушел, Шваркин подошел к столу, снял трубку с телефонного аппарата и попросил вызвать Чуева. Через десять минут санитар постучал в дверь и, получив разрешение, ввел пациента. Кивком головы Шваркин отпустил санитара. Тот развернулся и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.

— Садись, Моисей.

— Спасибо, Владимир Ильич, — сказал Чуев, усаживаясь на предложенный стул. — Уже месяц сижу.

— Сидят в тюрьме, а ты лежишь в больнице, — многозначительно сказал Шваркин. — Здоровье у тебя слабенькое, психика пошаливает... Ну да ладно. У меня к тебе просьба. Тут у нас есть один пациент... с памятью у него плохо. Так-то он мужик головастый, а вот что было до вчерашнего утра, не помнит вообще. Естественно, не понимает происходящего вокруг. Не знает, как пользоваться информационным автоматом, как делать покупки, как найти работу...

— Ну а я здесь при чем? — не понял Чуев.

— Ты расскажешь этому сумасшедшему все, что он спросит.

— С какой это радости?

— По доброте душевной, — повысил голос Шваркин.

Профессор посмотрел на Чуева так, что тот все понял без слов.

— В принципе ты можешь отказаться, — продолжил Шваркин. — Тем более что твое здоровье, как я уже сказал, оставляет желать лучшего. Тебе еще лечиться и лечиться.

— Цивилизованному человеку не пристало разговаривать с позиции силы, — нравоучительно заметил Чуев. — Что за манеры! Угрожать беззащитному человеку — это гадко!

— Это кто здесь беззащитный? — усмехнулся Шваркин. — Человек, взорвавший вычислительный центр госбезопасности в Зеленограде? Или, может, участник июньского мятежа? Я бы даже уточнил: один из организаторов июньского мятежа. Подумать только... Прошло всего двадцать лет... За двадцать лет идеолог новой революции превратился в примерного гражданина и смиренного послушника. В это трудно поверить. Ты часом на постриг не готовишься?

— Все беды человечества от насилия, — вздохнув, сказал Чуев. — Еще Джим Моррисон говорил: "Мир хочет трахаться и убивать".

— Два основных инстинкта зверя-хищника, — равнодушно подметил Шваркин. — Что тебя в этом не устраивает?

— Что очень часто эти понятия смешиваются. Секс переходит в насилие, а насилие доводит до экстаза.

— Дядя Юра... Я тебя очень прошу... Пожалей меня, — вздохнул Шваркин. — Устал я сегодня. Продолжим эту философскую дискуссию в следующий раз. Значит, так... тебя выпишут вместе с Зубковым. Предложи ему сходить куда-нибудь, расслабиться. Кстати, он тоже не любит коктейли и тоже работает в газете. Расскажешь ему все о нашем общественном строе. Что у нас хорошего, что плохого. Как... в общем, все, что спросит.

— Мне нечего ему рассказывать.

— Ты думаешь, что есть что-то, что мы про тебя не знаем? — осторожно поинтересовался Шваркин.

— Нет.

— Ну вот видишь, тебе нечего бояться.

Чуев надулся как мышь на крупу. Он понимал, что отвертеться от уготованной ему роли невозможно.

— Кто он? — спросил дядя Юра.

— Больной человек. Помочь больному — святое дело.

— И когда нас выпишут?

— Сегодня к вечеру. Жить ему есть где. Кстати, квартиру ему поменяли, переселили поближе к тебе. У него желтая карточка второго уровня. Так что моя просьба ничем тебя не обременит. Ну разве что свободного времени немного отнимет. Как я говорил,

соображалка у него работает превосходно. Он только не понимает, в каком мире живет. Амнезия. Оставишь ему свои координаты, любезно предложишь звонить, если что. Время от времени будешь отвечать на его идиотские вопросы: что это такое и для чего. Зато я на время забуду, что ты есть в моей картотеке.

— А по мне хоть каждый день вспоминай.

— Это не ответ.

Чуев молчал. Шваркин терпеливо ждал, когда он примет решение.

— Хорошо. Я согласен.

— Только не говори ему, что я тебя заставил это сделать.

— Хорошо.

— Все. Свободен. Можешь собирать вещи. Документы на выписку сейчас оформим.

Шваркин снял телефонную трубку и начал неторопливо набирать номер. Чуев встал со стула и направился к выходу.

— Мария Федоровна? Шваркин говорит. Готовьте на выписку Чуева и Зубкова. Павел Егорович принес бумаги?..

Чуев закрыл дверь и продолжение разговора уже не слышал. Санитара у дверей не было. Он прошел по коридору до лестницы, спустился по ней и вышел на улицу. День клонился к вечеру. Чуев поднял глаза вверх и посмотрел на облака, плывущие по небу. Раз в год его, как и многих в этой стране, направляли в психиатрическую клинику на обследование. Тех, кто не представлял опасности для государства, а следовательно, и для общества, через три-четыре недели отпускали домой. Если у врачей в погонах

возникали сомнения, то обследование продлевалось еще на месяц. И так до полного выздоровления. Закон не оговаривал максимального срока пребывания в клинике. Все решал лечащий врач.

"Интересно, чего это вдруг меня заставляют нянчиться с каким-то придурком? — думал Чуев, поднимаясь по лестнице в свое отделение. — Может, Шваркин просто решил поиздеваться надо мной? Да нет, чушь собачья. Я не обязан ничего делать. А все-таки интересно, кто он, этот больной".