Статую разорвало с оглушительным грохотом, сыпануло каменной крошкой и обломками. Марко скакнул в сторону, прикрывая голову, кувыркнулся по занозистым доскам и вдруг почувствовал, как вместе с разлетевшимися камешками его обдало волной горячей, тяжёлой вони: запахом псины и застарелого дерьма. Он вскочил, отряхивая кусочки камня, и поднял глаза. Там, в туче пыли громоздилась чёрная тень. Её контуры — такие же, как были у расколовшейся статуи — мерно вздымались и опадали. Пыль оседала вокруг, возвращая видимость, словно перед принцем протирали запотевшее стекло. И чернеющая на пьедестале тень обретала детали: мускулистые лапы, свалявшийся толстый мех, всклокоченная грива, два вспыхнувших посреди этой черноты глаза... Тень была живой. Живой, злой, губительной. Древний зверь, спавший в камне страшно подумать с каких времён, пробудился и теперь глядел на глупца, потревожившего его сон, холодно и беспощадно. Морда зверя казалась практически человечьей: её можно было принять за щетинистое лицо бродяги или уличного бандита, загрубевшее от потасовок, погоды и бесконечной выпивки — если бы не рассечённые узким зрачком жёлтые глаза и глубокий разрез пасти, от уха до уха. Чудовище потянулось, как исполинский кот, раскорячив крючьями когти, прильнуло мордой к передним лапам и выгнуло зад с огромным, жутко закрученным, как у скорпиона, хвостом.

Марко попятился, схватился за рукоять меча, ища уверенности. Зверь сморгнул и лениво повёл головой, словно бы разминая затёкшую шею. Мягко переступил лапами и спрыгнул с пьедестала. Он смотрел на Марко. Только на Марко. И под этим взглядом всякая уверенность из принца испарялась, словно капля с раскалённой сковороды. Принц не раз видел пьяниц на Локруме. Чаще это были люди не до конца отчаявшиеся, лишь побитые судьбой. С грустными одутловатыми лицами, они всё же старались жить дальше. В рыбацком квартале, где жил Эрик с отцом, таких ребят не изгоняли из общества и не сторонились. Они, как могли, продолжали работать, и поэтому им сочувствовали и помогали держаться. Но были и совсем пропащие. Мужики сдавшиеся и надломленные. Вместо созидания и приращения жизни вокруг себя они выбрали путь распада и свалки. В их домах день за днём громоздился мусор, который постепенно выпирал и себя, и своего хозяина наружу, в закоулки и подворотни, загаживая всё вокруг. Терновица убивала в них всякое стремление, а лица их делала рыхлыми, налитыми обидой и злобой. Именно такое лицо смотрело сейчас на принца из неуместного обрамления звериной гривы. Чёрные космы чудовища свалялись в колтуны, в них запутались ржавые погнутые наконечники невесть кем и когда пущенных стрел. Морду мантикоры распахали глубокие белёсые шрамы. Зверь растопырил ноздри и шумно втянул пыльный воздух, вздыбливаясь и по-кошачьи выгибая спину. Раскрылась пасть, обнажая тесные, как частокол, зубы, среди которых — три громадных клыка, два сверху и один снизу. Принца ударил рвущий нутро звук, словно оркестр скверных трубачей одновременно дунул в свои инструменты. И в ужасе Марко услышал, что эта ревущая какофония была речью. Как будто трубачи выдували не "тру-ту-ту!", а осмысленные, человеческие слова. Жуткая тварь с голосом бездарного оркестра была разумной. И Марко разобрал те слова, что проревел зверь.

"Ты — враг". Марко оцепенел, прикованный взглядом к тошнотворному лицу твари. Ты враг, говорило ему это лицо фальшивым хором медных труб. На Локруме изгои в любом нормальном человеке видели врага. Особенно в человеке знатном. Особенно в принце. "Ты враг, — ревела ожившая статуя. — Тебе здесь не место, и я ненавижу таких, как ты. Поэтому ты сдохнешь. Я хочу, чтобы ты сдох. Прямо сейчас и прямо здесь. Я так хочу. Я ненавижу тебя. Ты — враг, и ты должен исчезнуть. Сгинуть. Сгнить. Сдохнуть. Порву тебя. Сломаю тебя. Потому что я так хочу. Потому что ты — враг".

Принца трясло. Мысли беспорядочно плясали в голове, и он не мог зацепиться ни за одну из них. Он вскинул растопыренные руки перед собой.

— Никакой я не враг! — крикнул он зверю. — Я не желаю тебе зла, слышишь? Я лишь пришёл за...

Его слабый крик потонул в трубном многоголосом рёве.

— Вы всегда приходите и берёте то, что хотите. Таким, как ты, плевать. Плевать на всех, кроме себя. Такие, как ты — враги. И ты — враг. Я порву тебя. Сломаю. Я сожру твои кишки. Я голоден. Таким, как ты, этого не понять. Таким, как ты, всегда сытно и сладко. А я всегда голоден. Поэтому я порву и съем твои внутренности. Я хочу есть их. Рвать их. Я хочу, чтобы тебя не стало и больше не было никогда.

— Да что я сделал тебе! — крикнул Марко, почти срываясь на плач. Он испугался, как маленький мальчик. — Чего ты ко мне пристал! Почему ты так хочешь меня убить?!

Мантикора склонила голову на бок, как это делают озадаченные псы. Взгляд зверя на миг затуманился, словно он о чём-то подумал, но тут же снова сфокусировался на принце. Зверь чавкнул.

— Потому что я больше ничего в жизни не знаю, — хором проревело чудовище и прыгнуло.

Тупой толчок, глухой удар. Доски впились в спину. Страшная тяжесть обрушилась сверху. Марко схватил скорпионий хвост в последний момент, прямо перед лицом. Жало на конце походило на уродливый кулак с оттопыренным ногтем. Оно было так близко — сочащееся и пульсирующее, что Марко мог разглядеть на нём вязкие, как карамель, капли яда. С дьявольской силой хвост рвался из его ладони, царапая шершавыми позвонками, тянулся настойчиво кривым ногтем в глаза Марко. Зверь навалился всей весом, казалось, что ноги сейчас переломятся под чудовищной тушей. Стремясь жалом в лицо юноше, зверь вцепился когтями ему в бока. Красный всполох перед глазами. Дикая боль толчком под кожу. Горячая слюна закапала на голый, в клочьях рубахи живот принца. Марко шарахнулся, нащупывая рукоять меча, отчего боль под рёбрами обожгла с новой силой. Страшно закричав, Марко рванул клинок из-под себя. Перед глазами поплыли белые круги — когти зверя проникли ещё глубже. Не переставая верещать, Марко рубанул по извивающемуся в сжатой ладони хвосту, и в тот же миг к его воплю присоединился рокочущий рык мантикоры. Рывком когти вышли из тела, раненый зверь отпрянул назад, размахивая обрубком хвоста, и брызгая вокруг тёмной кровью. Марко отшвырнул отрубленное жало и поднялся на ноги, тяжело дыша. Колени подкашивались, по груди и по бокам стекало что-то горячее, каждый удар сердца отзывался страшной болью. Неверной рукой Марко поднял перед собой меч, другой придерживая корзинку эфеса. Клинок ходил ходуном. Мантикора ревела, как сотня ржавых труб, и эта музыка сводила с ума.

— Мразь! Вы все — мразь! — неслось из чудовищной пасти. — Враги! Всегда делаете, что хочется! Думаете, что вам всё можно! Считаете, что всё для вас! Сдохни! Сдохни! Сдохни! Ты должен умереть! Я хочу! Хочу, чтобы тебя не стало! Тебя просто не должно быть! Порву! Порву тебя! Дай мне пожрать! Умри и дай мне пожрать!

Косматая громадина припала к земле, сжимаясь, как пружина, и размытым пятном метнулась в дрожащем свете. Марко оторвало от пола и швырнуло вбок, словно тряпичную куклу. Меч вылетел из рук, кувыркнулся, блеснул, и его поглотили тени изваяний. Принц ударился затылком о пьедестал, в глазах рассыпались искры. Рядом что-то глухо стукнуло и покатилось. Это факел выпал из пальцев статуи — юношу отбросило к подножью охотника. Марко приподнялся на локте, сжимая зубы. В груди пылали свежие порезы от когтей. Мантикора плыла в дёрганом сумраке, приближаясь к нему, нависая над ним. Пламя освещало чудовище снизу резким, почти ядовитым светом. В жёлтых глазах плясали огоньки триумфа. Марко обдало зловоньем. Ему показалось, что запах из пасти чем-то сродни перегару. Перегару, смешанному с вонью псины, грязи и крови. Он дёрнулся, порывисто схватил упавший факел с досок и махнул перед собой, целя в отвратительную морду зверя. Взревели ржавые духовые, и зверь чуть попятился. Скрипя зубами от пульсирующей боли, стараясь не упасть в обморок, Марко поднялся и вновь махнул горящей палкой перед собой. Мантикора мягко скакнула назад. В глазах дымилась мутная досада и ничем не замутнённая ненависть. Огонь пугал зверя. Марко недобро усмехнулся и сделал шаг вперёд.

— Хочешь пожрать, научись стряпать! — рявкнул он и пошёл на зверя, размахивая факелом. Он практически ничего не видел вокруг себя — от боли, от крови, от яркого мельтешащего света, от нечеловечьего рыка и запаха твари — но он шёл вперёд, пугая огнём, и в нём, чуть притупляя боль, закипала ярость. Мантикора прижала уши и отползала назад. Обрубок скорпионьего хвоста дёргался туда-сюда, так что Марко на лицо брызгало чёрным. Злобные глаза внимательно следили за движениями человека.

— Сдохни, говоришь? Можешь хотеть сколько влезет, тварь! — кричал Марко. — Но подыхать я не собираюсь! Ха!

Захлебнувшись неожиданным преимуществом, принц импульсивно дёрнулся с огнём в руках и подскочил к мантикоре чуть ближе, чем следовало. Зверь мгновенно воспользовался ошибкой. Небрежный взмах лапищи — и факел улетел прочь, а принц, вскрикнув, схватился за разодранное запястье. Чудовище победно взревело и бросилось на Марко. Тот кувыркнулся вбок, уворачиваясь от броска, вскочил на ноги и кинулся бежать. Нестройные роковые трубы ревели за ним. Он заметался среди тёмных, неясных статуй, пытаясь отыскать потерянный меч и хоть как-то запутать зверя, но немыслимо ловкое для своих размеров чудовище следовало по пятам. Марко споткнулся, покатился по доскам, размахивая изодранными руками, и растянулся, лишённый сил. Он слышал, как хриплая одышка зверя становится всё громче и громче, но бежать уже не мог. Он устал. Это конец. Он подогнул локти под себя, пытаясь хотя бы присесть на колени, чтобы встретить смерть лицом к лицу, и ощутил, как рука упёрлась в твёрдую холодную полосу. Его клинок. Марко вложил ноющие пальцы в корзинку, сжал рукоять, натужно застонал и привалился спиной к пьедесталу какой-то статуи. Почему-то ему очень захотелось, чтобы это была танцовщица, а не жуткое мифическое животное. Он поднял глаза. Почти сливаясь с мраком, мантикора стояла перед ним, всклокоченная, в клубах пыли. Конечный пункт его путешествия. Его финал. У зверя сейчас миллион шансов покончить с ним. Покончить одним прыжком, одним ударом, одним рывком челюстей. А у него — единственный шанс. Всадить сталь зверю в брюхо прежде, чем испустить дух самому. Неожиданно для себя, Марко улыбнулся. Но разве "чрескольжение" не учит, что именно этот шанс и выпадает, если твои паруса наполнены отвагой и безрассудством? И разве не пришёл он сюда, и разве не нашёл то, что хотел, хотя сама возможность этого казалась абсурдной?

— Пустячок, — криво улыбаясь, простонал Марко. — Иди ко мне, киса. Перекуси.

Зверь рванул с места. Подпрыгнул — громадный, грузный. Взмыл над мальчиком, маленьким мальчиком, заляпанным кровью и пылью, и для Марко время вдруг потекло медленно, как болотная тина. Он видел, как чудище падает на него, бесконечно долго, раскинув страшные, когтистые лапы, как топорщится его чёрная грива, как пылают бешенством его глаза. Он стиснул меч, всем телом подался вперёд, сливаясь с оружием в одно целое, и вместе с клинком всю свою волю, всю свою жизнь устремил навстречу накрывающей тьме.

14.

Это был его тринадцатый день рождения, и как всегда в день рождения под вечер Марко было немножко грустно. Он лежал на ковре у себя в комнате, дрыгал ногами и рассматривал подарки. Их высилась целая гора, они отливали роскошью и ослепительно улыбались маленькому принцу, но у него была своя мера дорогого и ценного, запрятанная глубоко-глубоко, о которой знали лишь самые близкие. Поэтому из всего изобилия он доставал только настоящие сокровища и раскладывал перед собой на полу.

Игрушечный самострел — подарок Эрика. Простая деревяшка, грубовато обтёсанная для удобства руки, тетива из воловьей жилы и бельевая прищепка, эту тетиву удерживающая. К оружию прилагался парусиновый мешочек с абрикосовыми косточками в качестве снарядов. Сбоку по ребру самострела бежал узор из танцующих рыбок, сплетающихся хвостами и спинными плавниками — символ квартала, где жил Петар с сыном. Этот узор каждый локрумский рыбак учился рисовать сызмальства. Марко подумал, если бы Эрик умел получше писать, вместо завитушек он бы нацарапал вдоль по самострелу: "Кровавому тирану от простого трудового народа" — и рожицу бы ухмыляющуюся пририсовал.

Папа подарил толстенный фолиант сказок с картинками. Король Милан категорически считал, что книга — лучший подарок, и говорил при этом, стуча пальцем по черепу: "Главное, чтобы был мозг на плечах!". В книге собрались волшебные истории со всего света, и со страниц на маленького принца пялились невиданные чудеса. Были здесь и те, о которых рассказывал пять лет назад факир на пристани. Марко листал странички, и сердце его дрогнуло, когда он увидел картину с таинственной чащей на берегу моря, из которой выходят диковинные существа. И в пасти у каждого сияет драгоценный камень. Он бережно заложил эту страницу закладкой и закрыл книгу.

Мамин подарок выдавал в королеве Бране всё ещё хранившуюся в сердце детскую страсть к настольным играм и куколкам. Новенький набор искусных костяных фигурок Кэпкэунов, воинов-оборотней. Они выглядели как закованные в пузатые доспехи рыцари, только вместо шлемов у них были головы разных животных: лисы, лося, зайца, акулы, кошки... У Кэпкэунов крутились на шарнирах руки, и туда им можно было вложить крохотное оружие. Фигурки были не раскрашены, просто желтовато-белая кость, но именно это считалось хорошим тоном: хозяин должен самостоятельно разукрасить своих Кэпкэунов (локрумские мальчишки до драки могли спорить о том, какая техника покраски правильнее) и потом щеголять перед остальными.

А ещё на полу перед Марко лежала замысловатая коробочка из цветной бумаги, перевязанная лентой и тонко-тонко пахнущая ванилью. От Лауры. Если прислушаться, можно было различить внутри мягкий шорох. Марко весь день боялся её открывать. Сердце колотилось, вокруг было слишком много людей. Но сейчас он решился и потянул за ленточку.

Бумажные крылышки коробки встопорщились, и наружу вдруг распушился комок чёрного ворса. Марко отдёрнул руку от неожиданности, а чёрный мохнатый шарик сам собой выпрыгнул из коробки на пол, пыхнув облачком угольной пыли. Прошуршал по ковру и замер. Плотные меховые ворсинки вздрагивали и в глубине их поблёскивали две бисеринки глаз. Это был сажевичок! Настоящий сажевичок! Учёные мужи до сих пор не договорились между собой, считать этих существ зверьём или же полуразумными грибами-лишайниками. Растениями сажевики точно не были. Так или иначе, что-то о них известно было и Марко. Сажевики заводились в пыльных углах, где давно не подметали, или старых печах, где скапливалась сажа. Когда пыли и грязи набиралось слишком много, часть её будто начинала оживать и следить за людьми, копировать их поведение. Если в семье не всё гладко, если в доме слышны ругань и брань, грязь могла обрести пугающие привычки и перейти в наступление. Но чаще всего, она просто скатывалась в чёрные комочки с глазками, пушистые и пугливые, которые бегают по стенам и прячутся за косяками дверей. Если ступать по дому осторожно, и не палить ярко света, можно увидеть, как сажевички зыркают из щелей, точно изюм из булки. Марко протянул руку, сажевичок из коробки надулся, сжался, скользнул в дальний угол комнаты и забрался под самый потолок. За ним протянулся через всю комнату — по ковру, по стене — прерывистый угольный след.