Карми. Часть 1

Маву поднял ее на плечи.

— Ох, — сказал он. — Тяжелая ты стала, госпожа.

— Это ты потяжелел от полдника! — рассмеялась Савири.

Она с интересом всматривалась в ползущие по дороге повозки, махала руками, узнавая знакомые лица.

Стенхе подозвал Нуатхо и Тааре.

— Предупредите, чтобы никто не болтал при принцессе о Сургаре и Руттуле, — проговорил он одними губами.

Нуатхо кивнул. Тааре с любопытством посмотрел на обоих. Вдвоем они сели на коней и помчались навстречу обозу.

— А мы, а мы? — заволновалась Савири.

— А мы тут подождем, — сказал Стенхе. — Пусть они сами к нам едут.

Как только обоз подъехал, Маву усадил маленькую принцессу в крытую повозку и камеристка принялась наряжать девочку достойным образом. Ее обрядили в душное, сплошь расшитое бисером и оттого негнущееся, как панцирь, платье; платье было заметно велико, но камеристка туго затянула шнуровку узорчатого лифа и с помощью булавок уложила юбку в затейливые складки. После этого она принялась за прическу.

— Она ей колтунов набьет, — проговорил Маву, прислушиваясь к сопению принцессы за занавесями, ее вскрикиваниям и негромким уговорам камеристки. Косой принцессы Маву гордился не меньше, чем гривой своего коня; мыть, чесать и заплетать косу принцессе было исключительно его привилегией, и он относился к этому делу ревностно. Пусть у других барышень волосы будут редкие, как от рахита, посеченные да спутанные — коса принцессы Савири, опекаемая хокарэмом, должна быть — и была — длинной, густой и нежной, как шелк. Маву специально подбирал травки, и темная коса девочки отливала медью и пахла полынью.

Стенхе посмеивался над Маву. Кощунство, совершаемое сейчас над волосами принцессы, было таким пустяком по сравнению с тем, что предстояло ей впоследствии. Шутка ли подумать: они ведь едут ни куда-нибудь, а в Сургару, мятежную Сургару, бывшую провинцию Великого Майяра, где сейчас правил таинственный Герикке Руттул, которого в последний год невесть почему стали именовать принцем. Хокарэмов Руттул озадачивал. Насколько Стенхе знал, лет десять назад, когда Руттул был всего лишь одним из предводителей мятежа, была предпринята попытка устроить на него покушение. Посланы были два хокарэма. Один из них вовсе пропал без вести; а второй вернулся совершенно сбитый с толку, краснеющий от стыда и унижения и вскоре вообще забросил свою работу; однако он ни словом не обмолвился даже собратьям-хокарэмам о причинах столь постыдного возвращения — все, чего добились от него, это предложение считать Руттула тоже хокарэмом. "Но почему, на каком основании?" — спрашивали его. "Ну считайте тогда магом, волшебником, — раздраженно отвечал парень. — Только оставьте его в покое. Вам же хуже будет..." После такого заявления личность Руттула всерьез заинтересовала обитателей Ралло. В Сургару неоднократно посылались шпионы, но в поведении правителя мятежной провинции не обнаружилось абсолютно ничего, что подтверждало бы его сверхъестественные способности.

Некоторое подозрение вызывал его неснашиваемый костюм, но Руттул его, кажется, никогда не снимал, ощупывать же одежду на человеке хокарэмы, если это не было вызвано необходимостью, считали совершенно неприличным. Поэтому догадаться, что это за одежда такая, которая под дождем остается сухой и в огне не горит, было невозможно. И если бы Руттул таскал на себе одежду из обычной ткани, она бы уже давно провоняла потом, но Руттул всегда был чист и свеж, как будто только что вышел из бани. Однажды, правда, все же удалось подсмотреть, как Руттул снимал костюм, но дело осложнялось тем, что он предусмотрительно заперся. Унизившись до подсматривания в щели, хокарэмы обнаружили, что Руттул разложил костюм на полу, положил на него какой-то коробок, а затем, выждав около часа, убрал коробок и не торопясь оделся. Смысл этой операции остался для хокарэмов тайной, и единственное, что дала подсмотренная сцена — наблюдение, что костюм вовсе не преувеличивает отличное строение тела его хозяина. Несмелое предположение, что костюм сделан из пряжи, аналогичной горному льну, объясняло несгораемость ткани, но вовсе не помогало понять остальные ее свойства...

Глава 4

В окрестностях Таруна караван оставил повозки и перебрался в лодки. По течению ладьи шли быстро, а потом, когда река растеклась вширь, и скорость замедлилась, выручал попутный ветер, так что гребцам работы было мало.

Маву едва успевал следить за принцессой. Непоседливая девочка бегала по ладье, и хокарэм должен был оберегать ее, чтобы она не свалилась в воду, не защемила руку в ржавой уключине, чтобы не выпачкала нарядное платье в смоле.

— Загоняла, — жаловался Маву старшему хокарэму. — Сколько можно!

— Следить за тем, что человек делает, порой куда труднее, чем что-то делать самому, — отозвался Стенхе. Он бросил взгляд на принцессу. — Погляди-ка, сейчас она на себя корзину опрокинет...

Маву, не дослушав, метнулся к девочке, поймал накренившуюся корзину обнаружил что в ней лежит только что пойманная корабельщиками рыба, а Савири тянет руки к еще трепещущему окуню.

— Госпожа моя, — сказал Маву, еле сдерживаясь. — Ты сейчас вся перемажешься, и нам с тобой даст нагоняй твоя нянька.

— Так давай старое платье наденем, — предложила Савири.

— Нельзя, — вздохнул Маву. — Принцесса не может быть замарашкой.

О том, что она едет к королю и королеве в гости, Савири помнила и о всяком замке, который видела на берегу реки, спрашивала, не замок ли это Лабану. Но к ее разочарованию, все отвечалиь отрицательно, пока наконец, после долгого-долгого, как казалось девочке, путешествия Стенхе не указал на серые башни:

— Вот он, Лабану-Орвит.

В замке Лабану и была совершена свадебная церемония. Сам Руттул не приехал; он никогда не покидал Сургары. На церемонии его особу представлял Малтэр, личность хорошо известная в Майяре.

Он был незаконным сыном покойного принца Марутту от красивой дочери небогатого вассала. Красотой Малтэр пошел в мать и был нищ и бесправен, потому что хоть отец и признал своего сына, делать для него ничего не хотел. Малтэр, попробовав поискать славы в ратном деле, очень скоро понял, что можно хорошо жить, применяя оружие и в мирное время. Ему было двадцать три, когда он собрал шайку головорезов, по которым плакала виселица, и занялся откровенным разбоем.

Сначала на его молодечество смотрели сквозь пальцы, потом, когда он начал наглеть, деятельность его попытались пресечь, но было уже поздно. Бог весть почему Малтэр стал весьма популярен в простом народе, хотя за "заступника обиженных" он себя не выдавал. Вероятно, немалую роль в этом сыграли его приятная внешность, обаяние и удачливость, о которой рассказывали настоящие сказки. К тому же при всех его кровавых подвигах поведение Малтэра было неизменно галантным, а щедрость — королевской, так что по крайней мере женская половина Майяра относилась к нему с безграничной симпатией.

При все том был он человеком предусмотрительным: во времена сургарского мятежа он, быстро оценив обстановку, принял сторону Руттула. Руттул сначала не был склонен ему доверять, потом же, поняв, что от союза с ним Малтэр выиграет больше, чем от предательства, уже не сомневался в бастарде.

Конечно, Малтэра не раз пытались подкупить. Но что мог дать Малтэру Майяр? Поместье, пусть даже и большое, и необходимость подчиняться сюзерену. Однако в Сургаре Малтэр и так завел себе поместье — и не одно; потом, женившись на миттауской княжне, он получил земли в окрестностях Интави. А что касается сюзерена — то Малтэр полагал, что может обойтись без оного. Зачем? В Сургаре он и сам один из первых, никто не смеет приказать ему, и если Малтэр признаёт власть Руттула, то только потому, что Руттул никогда не пытался выражать свое превосходство. Пожалуй, они даже были друзьями, так что поездка Малтера в Майяр за Руттуловой невестой была дружеской услугой.

Малтэр любил бывать в Майяре; здесь у него имелись многочисленные связи в самых разных кругах. Он договаривался с купцами, нанимал контрабандистов, рассылал своих шпионов. Тайные операции доставляли ему удовольствие даже сейчас, когда он остепенился, и не меньшее удовольствие доставляла ему возможность поддразнивать тех, кто когда-то, когда он был нищим бастардом, пытался унизить его.

Теперь Малтер был отнюдь не нищ. Разбой на дорогах и тайные аферы значительно обогатили его. В настоящее время под его началом было шесть каперских кораблей с отборной командой и великолепным вооружением. Одного такого корабля было бы довольно, чтобы озолотить любого, Малтэр же был богат фантастически. Он рядился в шелк и бархат, в невиданные меха и пышные перья; он не жалел для нарядов ни драгоценных красителей, ни редких кружев, ни заморских благовоний. Из украшений Малтэр предпочитал саерамиский розовато-черный жемчуг; две крупные грушевидные жемчужины украшали его серьги.

Однажды какой-то льстец стал говорить, что Малтэр куда больше Руттула достоин называться принцем. Малтэр насмешливо поднял брови: "Принц Малтэр? Фу, как пресно! Только дурак может думать, что звание принца прибавит значительности моему имени. Руттулу, впрочем, тоже. Но если это его забавляет, почему бы и нет?"

Таков был представитель жениха.

Савири, затянутая в пышный свадебный наряд, который весил почти столько же, сколько она сама, с жемчугами, вплетенными в волосы, в огромных дорогих серьгах и многочисленных ожерельях, едва дышала. У нее даже не было сил любоваться экзотическим нарядом Малтэра, хотя раньше, заметив его во дворе, она была в восторге. Маву помогал принцессе двигаться; фактически он почти весь вес ее наряда принимал на себя; Стенхе порой подменял его, давая отдохнуть, но вся свадебная церемония, если так можно выразиться, была полита потом Маву. Затем к весу наряда прибавился и вес принцессы, которая устала и уже не могла стоять на ногах, но тут к Маву присоединился Стенхе, и так, втроем они продержались до конца.

Принцессу, как была в громоздком наряде, отнесли в паланкине к ладье, и караван, к которому прибавились сургарцы, продолжил путь по реке.

Следующий день принцесса была тиха и послушна; измотанный Маву дремал; и только Стенхе, на котором усталость не проявилась, беседовал с кормщиком.

Утаить теперь, что они направляются в Сургару, было совершенно невозможно. Стенхе ожидал плача и страхов, но к его удивлению, все обошлось. Принцесса подошла к нему и, тронув за рукав, спросила тихо:

— Стенхе, правда, мы в Сургару едем?

— Правда, — отозвался Стенхе. — А ты что, боишься?

— Я с тобой и с Маву ничего не боюсь, — ответила девочка серьезно. — Но мне немножко страшновато.

— Ну вот, — улыбнулся Стенхе. — Ты же сама говоришь, что бояться нечего, пока мы с тобой, но почему-то тебе страшновато. Смешно ведь, госпожа моя...

— Стенхе, — спросила девочка. — А вы не бросите меня в Сургаре?

— Ну что ты, госпожа моя, — ответил Стенхе. — Как же мы можем тебя бросить?

Ладьи спустились по реке до самой Лоагны, а потом, когда корабельщики решили, что штормов не предвидится, караван потянулся морем до устья Вэнгэ. По Вэнгэ, переправившись через пороги, ладьи дошли до Тавина, и путь был окончен.

Дом Руттула Маву понравился.

— Когда разбогатею, — заявил он, оглядываясь, — заведу себе такой же.

— Сперва разбогатей, — ответил Стенхе.

Дом-то ему тоже нравился, но нравилось, каким образом устраивают принцессу. Руттул, правда, в этом не был виноват. Покои своей маленькой невесте он предоставил хорошие, только вот свита расположилась в этих покоях согласно обычаю. Спальня принцессы была большая, но не так уж и велика для четырнадцати человек, которые устроились здесь на ночлег.

— Будешь ночевать у порога, — приказал Стенхе.

Маву кивнул.

— А я справлюсь? — спросил он нерешительно.

— Не смеши, — отозвался Стенхе. — С чем тут справляться? Кто на нашу принцессу покушаться будет?

Для своего ночлега Стенхе выбрал крохотную, но уютную комнатушку, на которую никто не позарился. Он первым делом распахнул окно во внутренний дворик, впуская в комнату свет, а потом аккуратно разложил свои пожитки.

В доме, а вернее на половине принцессы, царила сейчас суета, а Стенхе всяких переполохов не любил. Он предпочитал действовать не спеша, рассудительно, и неторопливая его повадка понравилась сургарцам.

Наведя порядок в своей каморке, Стенхе вышел во двор и под лучами заходящего солнца принялся чинить после дальней дороги свои сапоги.

— Зачем же ты сам, сударь, — услышал он рядом с собой приятный голос. Молодая женщина, которой голос принадлежал, вид имела не менее приятный. Ей было, как оценил Стенхе, лет тридцать или немного более того; одета она была опрятно и даже немного франтовато, как любят одеваться зажиточные горожанки в Тавине. Стенхе сразу проникся к ней симпатией.

— Зачем, сударь? Отдай сапожнику, — продолжала женщина. — У нас хороший сапожник, ты не думай... Пала, Пала! — позвала она. — Возьми у господина обувь да занеси Навирэ.

Стенхе безропотно отдал свои многострадальные сапоги подбежавшей служанке.

— А хочешь, я скажу, чтобы он новые сделал? — предложила женщина.

— Не хочу, дорогая моя госпожа, — улыбнулся Стенхе. — Я старый, и обувка у меня старая. Разношенные башмаки ноге приятнее. — Он встал и слегка поклонился. — Меня зовут Стенхе, любезная госпожа.

— Мое имя Хаби, — сказала в ответ женщина. — Я экономка в этом доме.

— Счастлив познакомиться, сударыня, — улыбался Стенхе. — Не забудь меня своей добротой, хозяюшка, — добавил он лукаво.

Хаби прыснула со смеху.

— Ох, какой ты... Какая же я хозяюшка? — сказала она рассудительно. — Хозяйку вы привезли...

— Ну, малышка не скоро еще хозяйкой станет, — отозвался Стенхе.

Вынырнул откуда-то Маву, бросил небрежно Стенхе:

— Я свои вещички к твоим закинул, — а сам жадно засмотрелся на цветущую прелесть Хаби. — О, какие в Тавине красотки! — И тут же принялся сыпать любезностями.

Хаби, смеясь, отвечала; ее забавлял пылкий юноша в хокарэмской одежде. Но когда Маву, осмелев, попытался как бы в шутку обнять женщину, она ловко увернулась.

— Ай-яй-яй, молодой человек... — улыбнулась она. — Ишь, быстрый! — Она спросила обоих: — Может, вам что-нибудь нужно с дороги? Говорите, не стесняйтесь.

— Мы не стесняемся, — заверил ее Маву.

— Ничего не нужно, — ответил Стенхе.

— Тогда я пойду, дел много, — сказала она и убежала на чей-то зов.

— Ты что руки распускаешь? — спросил Стенхе, погасив улыбку. — Эта женщина не для тебя.

— Для тебя что ли? — ухмыльнулся Маву.

— Зачем тебе глаза даны, мой мальчик, скажи на милость? — проговорил Стенхе. — Чтобы в девчонок ими постреливать?

— А что? — невинно спросил Маву.

— Эта женщина держится в доме Руттула уверенно, как настоящая хозяйка, — продолжал Стенхе. — Она распоряжается слугами, и слуги ее слушаются беспрекословно. Вывод?

— Ты хочешь сказать, что она пассия Руттула? — ухмыльнулся Маву. — Ну, это ничего не значит.

Стенхе помолчал, а потом объяснил Маву, что если он хоть словечко вздумает сказать о Хаби без почтительности, то он, Стенхе, лично возьмет на себя труд поучить его учтивости.