Кряхтя подобно заправскому старику (несколько часов в положении сидя заставят взвыть кого угодно), я выбрался из шкафа со сложенными футонами — моего сегодняшнего убежища — и бегом пустился в коридор. Но стоило мне покинуть комнату, как на детские плечики опустились крепкие ладони матери.
— Вот ты где! — в то же мгновение моя тушка была поднята на руки и предстала пред очами несколько взволнованной матери. — Ты куда все время пропадаешь?
Я не ответил. Вообще было достаточно забавным — наблюдать, как окружающие маленького ребёнка общаются с ним. Зачастую весь диалог, казалось, был расписан с самого начала и моё участие в нем в принципе не требовалось. Вот как например сейчас.
— Я понимаю, что тебе хочется играть, но... — тут в голосе Эйко что-то поменялось, — я же беспокоюсь, малыш.
Искренне. Это было сказано столь искренне, что проникся даже такой черствый душой человек как я. Волнение, горечь, капля осуждения и умиления смешались в тот момент в взгляде смотревшей на меня матери.
— Прости, — невольно, под гнетом сине-зеленых глаз, вырвалось у меня извинение. Нет, я не раскаивался, но весь вид Эйко буквально напрашивался на эти слова.
Женщина, услышав мое невнятное бормотание, счастливо улыбнулась и резко приблизив к своему лицу, нежно чмокнула в лоб.
— Из тебя вырастет отличный мужчина, Акио!
— Да! — уже улыбаясь со всей детской непосредственностью, ответил я под звонкий материнский смех. — Я буду сильным!
Мой голос тверд, в моих словах ни слова лжи. Время для сомнений прошло — пора было уже принять решение. Именно принять, потому что известно оно мне было уже давно.
Мне дарована новая жизнь, в чуть более безумном мире — хватить цепляться за прошлое. Меня наделили силой и дали другое тело — пора менять и остальное. Пора расти, как над собой, так и над окружающими. Вот только не рано ли? Нет. Пора...
...И лишь во взгляде Эйко, после моих слов, промелькнуло нечто сильно напоминающее обреченность.
* * *
Бьякуган!
Мыслеформа отпечатывается в мозгу, привычно выхватывая тонкий ручеек чакры и направляя его к глазам. Кровь спешит к глазам, вены на лице вздуваются, стремясь облегчить приток, голова очищается от лишних мыслей.
Я никогда не привыкну к такому... По крайней мере надеюсь, что не привыкну. А почему? Потому, что все следующее после активации дарованного мне генома, столь волшебно, столь невероятно и необычно, столь отлично от всего привычного... Потерять это ощущение, этот воистину детский восторг, это любование — подобно лишению опорной ноги — вроде и не смертельно, но жизнь уже не столь приятна.
Угол обзора... нет, сам обзор увеличился до максимума. Вот, позади меня, мой дорогой сердцу дом, с открытыми задними дверьми, вот примостившаяся рядом пристройка с неиспользуемым сельскохозяйственным инвентарем, вот пустая пыльная тропинка, ведущая на торговый тракт, а вот и медленно плывущие по вечернему небу бесформенные облака.. Все это, вместе с занимающим остальное поле зрения лесом, разом проникало в разум, оседая в виде головой боли. Мозг не справлялся — был еще слишком слабым, неокрепшим. Он попросту не мог обработать столько одновременно поступающей информации. Но ничего — привыкнет. Я ко всему привыкну, а к чему нет, то изменю под себя. Не это ли одна из главных черт главенствующего вида на Земле — человека? Приспосабливайся или меняй.
Я довольно улыбался, стараясь игнорировать головную боль. Полный обзор, был отличным подспорьем в этом мире. Подспорье, что пригодится мне далеко не раз. Немного портило картину отсутствие сквозного зрения, которым, согласно канону, обладать я был обязан. А про возможность видеть потоки чакры, даже заикаться было еще рано. Практика. Мне нужна практика. Много.
И я практиковался. Каждый день, каждую свободную минуту доводил себя до слез от нестерпимой головной боли, до пересохших глаз и ощущения песка под веками. Но, даже падая от боли и истощения ресурсов мозга, я умудрялся несколько минут повозится с собственным потоком чаркы, прежде чем не отключался от общей усталости.
Мама стала все чаще и чаще бросать на меня косые взгляды. Я в свою очередь стойко их терпел. Никто никого ни о чем не спрашивал. Такое хрупкое равновесие...
Вообще, подобное поведение было мне не свойственно. Всю свою прошлую жизнь я не отличался ни усидчивостью, ни упорством в достижении целей, ни в разумном фанатизме. Был ветреным — брался за все интересующиеся, бросая, столкнувшись с первыми проблемами, отвлекаясь на сторонние дела и мысли. В том, родном мне мире, я совершенно не мог сосредоточиться на чем-либо — всегда находился любезный друг или соблазнительная игра, что мигом сбивали настрой и концентрацию. И, в конце концов, я смирился. Смирился с мыслью, что раз к двадцати годам не вышло — не стоит и пытаться дальше. Я считал, что раз уж старт не удался, то и до финиша первым не добраться. Был ли я дураком? Был ли я прав? Судить не мне. Я попросту не имею право. Но...
Но вот в очередной раз, разгибаясь из неудобной позы, разминая затекшие за несколько часов жалкого подобия медитации ноги, я начинал осознавать изменения, что претерпевало не только тело, но и моя собственная личность. Казалось бы, прожив чуть больше двух десятков лет на свете мой характер, привычки и принципы должны были буквально закостенеть и не поддаваться никакому влиянию. Но нет. Отсутствие благ цивилизации и нормального социума, в совокупности с наличием просто тонны свободного времени творят чудеса.
Здесь не было ни компьютерных игр, ни клубов, ни интернета и социальных сетей. Все развлечения, что я мог себе позволить это куклы, которые были мне противны на подсознательном уровне, и редкие игры с мамой. Остальное время я проводил либо на заднем дворе в одиночестве, предоставленный самому себе, либо занимался с матерью, либо по мелочи помогал Хизэо в аптеке. И что бы я ни говорил в будущем — это мне чертовски нравилось.
* * *
Перед небольшим, но уютным одноэтажным домом, расположившимся на окраине светлого леса, замерев, стоял красивый, статный парень двадцати лет. Его длинная красная шевелюра, не сдерживаемая шнурками или заколками, развевалась на лёгком ветру, гуляющем по рядом проходящему тракту. На лице, покрытом россыпью мелких шрамов, застыла счастливая улыбка. Взгляд белых глаз не отрывался от фигуры уже не молодой, но некогда красивой женщины, копошащейся на небольшом рисовом поле за доме.
— Я дома! — прошептал парень, вдыхая запахи родных мест. Как он по ним соскучился! Полгода лишений, полгода постоянной нервотрепки, полгода постоянной опасности выматывали как физически, так и психологически. Третья мировая война шиноби, на которой он практически вырос, не думала заканчиваться. Не смотря на гигантские потери людских ресурсов у всех противоборствующих сторон, конфликт с каждым днем разжигался лишь жарче. Не жалели никого — в расход бросали всех, начиная от юных выпускников школ и академий шиноби. Дети росли на поле боя...
Когда уже парню начало казаться, что он навечно погряз в военных тяжбах, распоряжением начальства, за добросовестную службу, он получил разрешение на небольшой отпуск...
И вот он дома. Вот он видит мать и наконец готов вновь услышать её голос...
Ветеран многих битв, убийца неисчислимого количества врагов нетвердо делает шаг. Дом, родной дом манит и страшит одновременно. Но он старается. Еще один шаг. И еще...
С каждым мгновением все более твердой походкой бывалый шиноби приближается к трудящейся матери. Его не слышно — бесшумное передвижение выработалось уже на вторую неделю боевых действий, — , но каким-то чудом женщина узнает о его приближении и разгибаясь в спине поворачивается навстречу.
Счастливая улыбка озаряет уставшее, обеспокоенное лицо, слезы радости наворачиваются на потерявшие в цвете глаза, а грязные руки резко подскакивают к груди.
— Сынок! — чуть не плача восклицает женщина, бросаясь к нему.
"Ока-сан!" — хочет ответить он, но не может. Рот предательски отказывался открываться.
Руки матери обвивают его торс, крепко, почти по-мужицки его сжимая.
Парень порывается обнять повиснувшую на нем женщину, но руки прилипли к бокам. Удивленный, немного взволнованный вскрик также не вырвался из его плотно сжатых губ...
Чувство некой неправильности навалилось на скованного собственным же телом парня...
...Я резко распахнул веки вываливаясь из очередного сна и в тот же миг встречаюсь взглядом с белесыми глазами без видимых зрачков. Бьякуган... Холод предчувствия и наконец пришедших проблем сковали мое маленькое детское тельце. Сердце бешено заколотилось в попытках погасить наступающую панику, а глаза забегали в попытке найти выход из неприятной ситуации.
Надо мной склонился мужчина, одной рукой зажимая мне рот, а другой плотно пеленая по рукам и ногам. Большую часть его лица закрывала темная маска, что вкупе с отсутствующим протектором, видимо, должно было обеспечивать анонимность. Только вот глаза, тем более такие, не спрячешь.
Меня затрясло. Сколько ни готовился, сколько ни предполагал я подобного, справиться с собой было тяжело. Будто идя по улице с дворовыми собаками и зная, что от них можно ждать, ты все равно подскакиваешь от резкого громкого лая, раздавшегося совсем рядом.
Я не в силах отвести взгляд от глаз родственника, завороженно наблюдал за его действиями. Когда мое тело предприняло отчаянную попытку к сопротивлению, легкий тычок под ребра мигом переборол это желание. Шиноби, сузив глаза, продолжал смотреть на меня, жестами требуя не шевелится. Еле как, горделиво покачав головой насколько позволяла рука зажимающая мне рот, я вновь получил очередной тычок под ребра. На этот раз сильнее, — на глаза навернулись непрошенные слезы.
Я успокоился, смирился. Судьба, от которой я наделся сбежать с того самого первого взгляда в зеркало, играючи догнала меня. Догнала и дала мощного пинка под зад. Трехгодовалый малыш, против одного из мощнейших кланов крупнейшей скрытой деревни? Это даже не смешно. Гребанный Оптимизм и его сестра пустая Надежда... Я вас ненавижу!
Смешно и горько. Вроде уже не ребенок, а детские мечты продолжают рушиться как карточный домик. Сбежать! Ха! Может не такой уж я и взрослый, каким сам себе казался? Может.
Что меня ждет? Допрос? Смерть? Или, что хуже, рабская печать? Проклятые дикари! Я не желаю иметь с вами общих дел! Оставьте меня в покое!
Резкий, такой знакомый крик разрезал густую ночную тишину, ледяной иглой впиваясь мне в сознание. Не узнать голос, я попросту не мог. Именно подражая ему, я выучил здешний язык, именно он нашептывал мне нежности, именно он сопровождал меня по вечерам в царство снов.
"Мама!" — вскричало сознание. Что произошло? Что эти уроды делают с ней?!
Шиноби, державший меня, будто почувствовав мое настроение, отреагировал без раздумий и сомнений. С легкостью подхватив мое скованное тело, он в два шага достиг соседней комнаты.
— Что за хрень?! — прозвучал грубый голос моего похитителя, знаменуя срыв бесшумной операции. — Фу! Тая!
Резко вспыхнувший свет ударил по привыкшим к темноте глазам, заставляя зажмурится.
— Фу! Объяснись! — требовательный женский шепот клокотал от ярости и еле сдерживаемого гнева.
— Что? — нагло, уже не скрываясь ответил ей мальчишеский ломающийся голос. — Я баб уже восемь месяцев не видел!
Какой-то недоросль посмел... От вспыхнувшей ярости я, не взирая на резь в глазах от яркого света, открыл глаза, намереваясь плюнуть в лицо этому наглецу. На большее я вряд ли в данный момент был способен. Открыл и застыл.
В шаге от меня на широком футоне лежал Хизэо, с силой прижимая к перерезанному горлу руки, безуспешно стараясь остановить кровь... Супружеское ложе, медленно алело...
Нет... Паническая мысль, которую я старательно отбрасывал уже несколько минут, мигом ворвалась в сознание.
Бьякуган! Приказ-активация сработал почти рефлекторно.
Паника угасла, уступая место животному гневу. Эйко бледная как простыня, с порванной на груди ночнушке вжалась в дальний угол комнаты, переводя безумный взгляд с одного присутствующего на другого. Их я видел так же четко — юнец шестнадцати лет с повязкой на весь лоб, и взрослая светловолосая женщина. Все Хьюги.
Скрип моих сжатых зубов, казалось, можно было услышать даже в Кусагакуре. Хьюги! Твари!
Страх перед ними щедро разбавлялся яростью и гневом, от развернувшейся картины. Трезвый ум отступил, открывая дорогу первобытным инстинктам...
— Ты смотри! — воскликнула взрослая куноичи. — Девка не врала!
Три пары белесых глаз и одна сине-зеленых уставились на мое искаженное бешенством лицо. Хорошо, хорошо! Смотрите!
— А малыш-то зол, — гадко засмеялся самый молодой парень. — Вы только гляньте на него! Переживаешь за маму?
Женщина и державший меня мужчина молчали, с интересом наблюдая за моей реакцией.
— Смотри внимательно... — почувствовав вседозволенность продолжал молокосос, в полшага приблизившись с сгорбившейся в углу Эйко. — Внимательно...
Не в силах пошевелится, не имея возможности закричать или отвернуться я наблюдал за гадкими движениями моего мучителя. С активированным Бьякуганом нельзя было просто не видеть...
Будто не замечая сопротивления Эйко, парень с легкостью убрал её ладони, что держали оторванный кусок ночнушки, и запустив руки под неё сжал оголившиеся груди.
Мразь!!! Вспышка ярости буквально ослепила меня, красным туманом встав перед глазами. Убью мразь!!! Перед лицом стояла только его похотливо глумливая рожа, а в мозгу билась лишь одна мысль... Убью суку!!!
В слепой ярости дернув головой, я на краткое мгновение ослабил удерживающую мне рот руку, и в тот же миг вцепился в неё зубами. Хруст треснувшей фаланги раззадорил, подпитывая горящую ненависть к этим ублюдкам. Привкус чужой крови на губах... тут же смешался с моим. От резкого удара наотмашь я лишь чудом не потерял сознание.
— Отпустите его! — молебный возглас Эйко, остановил второй удар в замахе. — Отпустите... он же ребенок...
Мое зрение, помутневшее от сильного удара, выхватило полное просьбы и слез лицо матери. Не обращая внимания на копошащиеся под одеждой руки, она смотрела на старших шиноби, раз за разом повторяя собственные мольбы.
— Отпустите... отпустите...
Шлеп! Свистящий, незаметный глазу удар бросил Эйко на пол.
— Молчи, паршивая воровка! — перекошенное от злости лицо куноичи, ничем не напоминало её прошлую. — "Мой ребенок"? Молчи, пока я не вырвала тебе горло! Думала бежать? Думала скрыться? Тупоголовая дура!
Эйко без сил растянувшаяся на холодном полу, сквозь всхлипы и стоны с трудом выдавила:
— Я... ничего... не крала...
— Да ну? — Нагнувшись над девушкой зло ухмыльнулась куноичи. — А он?
Её рука вскинулась указывая на меня. Значит все-таки я...
— Он мой... сын.
Лицо вскочившей на ноги куноичи прямо на глазах побагровело от ярости и возмущения.
