Ночь Лунных Песен наступает раз в несколько лет, когда и неподвижный Акрей и хэйвийская луна сияют в полную силу одновременно. Тогда приходит время Кланам собираться вместе, чтобы сливаться душами в единое целое и петь до рассвета. Тогда мы чувствуем себя по-настоящему близкими, зная рядом плечи и руки родичей, слыша их голоса и мысли, видя свет глаз. Не все, конечно, сходятся в одном месте, наше число слишком велико, а земли слишком обширны. И песни в эту ночь звучат везде, где только есть наши родичи.

В бело-золотые стены Ареи-Калэн Мортан съехались мои братья со свитой и многочисленными женами и кхаэли со всех ближайших селений. Спешили вернуться те, кто был в рейде и на северных рудниках. Приехал даже дядька Димхольд, огромный полуседой великан с могучими руками кузнеца и воина. Суров он, и с языка частенько срывается крепкая брань, но сложно найти кого-то столь же доброго и теплого, как Хранитель Земли — уж я-то знала, что Димхольд Каменное Сердце на самом деле переживает за всех нас больше, чем мы сами за себя. Я визжала от счастья, когда он подбросил меня высоко в воздух а потом поймал и подбросил еще раз, как в детстве.

Заветная ночь приближалась, и волнение все больше захлестывало меня. Я сама себе казалась перетянутой струной, что должна вот-вот лопнуть. Ничем не выдавать себя было сложно — чуткий Фирре, как магическое зеркало, отражал мои чувства, но, в отличие от меня, не умел их скрывать. В результате надо мной посмеивался даже мой учитель Слова, молчаливый хромой Тирель дин Хашериф, у которого я спасалась от колючек насмешника Рино. Сухощавый и болезненно худой, с волосами пепельно-мышиного цвета, мой наставник, как поговаривали, жил только благодаря Камню Искры в груди. Отец нашел его последним из из предсказанных шестерых амиранов, когда страшная гниль уже догрызала кости несчастному. Камень остановил болезнь и даже немного оттолкнул ее, но сильным быстрым хищником, как все кхаэли, Тирель стать так и не смог. Его пожизненными друзьями оставались книги, а Клан Арсинаи, главой которого он формально назывался, едва ли насчитывал больше двух дюжин душ. В его библиотеке можно было отыскать книги по любой науке, от изящной словесности до алхимии, химерологии и высшей магической физики. Чтобы хоть как-то отвлечь себя, я часами просиживала, зарывшись в старые страницы и отгородившись даже от Волка.

Но вот, она, наконец, настала — та самая ночь.

В крепости погасили почти все огни, оставив лишь пламя в очагах. Затушили факелы и свечи, накрыли специальными колпачками световые кристаллы. Всюду теперь царствовал только и единственно лунный свет. Снег искрился в перемешанном персиково-голубом сиянии алмазной россыпью, деревья будто оделись в серебро и золото. Наши маги уговорили ветра не дуть, морозы — не крепчать. Костры разжигать не полагалось, чтобы не мешать светить ни равнодушному голубому Акрею, ни доброй Силетле. Разве что потом, когда к исходу ночи голоса охрипнут и позамерзнут ноги-руки.

А пока все обитатели и гости Ареи-Калэн Мортан собрались на дворцовой площади, вернее сказать, на внутреннем дворе. Весело пересмеивались, обнимались, мурлыкали, почесывая друг друга за ухом, ласково дотрагивались разумами. В гул разговоров уже вплетались первые поющие голоса. Кто-то садился прямо на снег, кто-то сажал на колени детей, родичей, девушек. Некоторые догадывались бросить плащи, чтобы не так мерзнуть или не застудиться. Брались за руки, грелись теплом друг друга. Плотным кольцом окружали, обнимали за плечи отца, мать, братьев, даже Волка, которого Владыка усадил подле себя. Тот, удивленный таким вниманием, поначалу смущался и пытался "держать лицо", но потом попросту плюнул на это — и правильно сделал.

Первую песнь повел отец. Но его внезапно прервал другой голос — не такой низкий и чуть хрипловатый, незнакомый. Или нет... Знакомый, конечно. Но я никак не ожидала, что он запоет.

Села бабочка на цветок

В золотом сиянии дня.

Как же путь мой явный далек,

Если нет любви у меня.

Где-то ждет та, что всех верней,

Все глядит у дороги в ночь...

В череде опостылых дней

Свечку теплит Времени дочь

Для того, кто один в пути,

Кто увяз на распутье дорог.

Как смогу я туда дойти

И шагнуть за заветный порог,

Если руки по локти в крови,

Если морок застит глаза?

Если мне мешает идти

Ненасытная злая гроза?

Я дойду. Только верь своим снам

И моей волчьей верности — верь.

И Заветное встретится нам,

Если ты мне откроешь дверь.

Его сильный звучный голос мягко плыл в звенящей тишине низкими переливами. И столько было в нем тоскливой нежности, что хотелось выть, плакать и в отчаянии когтить пушистый снег. И в то же время задыхаться от ответной нежности, рвущей грудь и горло. Я стояла под теплым крылом Рея в ожидании своего часа и судорожно стискивала пальцами меховую опушку накинутого на плечи плаща, кусая губы, чтобы в самом деле не заплакать. Темный мерзавец, сам того не зная, вынимал мне душу. Я боялась поднять на Волка взгляд и только теснее прижималась к брату. А тот с мурлыком гладил меня по волосам жесткой воинской рукой. Иногда он сдерживал тяжелый кашель, и на мой мысленный тревожный вопрос ответил, что просто наглотался холодного воздуха, пока встречал братьев, и не стоит о нем беспокоиться в такой день. Я хмыкнула, но промолчала.

Песнь смолкла, началась еще одна. К могучему басу отца сначала робко и почтительно, а потом все увереннее и звонче, присоединились другие голоса — от густого гудящего баса Димхольда до высокого, чуть резковатого альта какого-то мальчишки. Грусть, навеянная первой песнью, постепенно уступала место горячившим кровь напевам. И когда кто-то начал отбивать ладонями ритм, я сбросила с плеч плащ и шагнула на свободное место.

Одежды на мне не было ни лоскутка.

Я глядела прямо в глаза Эль-Тару.

Смотри на меня!

Резкий всплеск рук, хлопок — с ладоней с ревом срываются вниз два языка пламени, текучего рыжего пламени, что не обжигает меня, но ласково греет. Первый шаг. Первый взмах. Пламя топит снег на камнях, обвивается вокруг моего тела, подчиняясь движению рук. А я подчиняюсь песне. Вьется и пляшет огонь, укрывает меня, летящую, то плащом, то то платьем из длинных языков своих, то узкой лентой. Мои руки что братовы крылья, вьюсь я змеей и кошкой, шипастым дрейгом и огненной птицей. Я не вижу лиц, но один единственный взгляд, неотрывный и острый, держит меня, как стержень, не давая упасть, не давая устать. Все быстрее звучит мелодия, все быстрее руки бьют ритм. Я лечу, и пламя со мной. Я и есть это пламя, что плавит даже камень.

Я жар, что не даст тебе покоя. Я бред, наваждение и безумие, которое навеки опутает тебя вязью свадебных уз. Я приму в себя твой огонь и вдесятеро преумножу его, чтобы вернуть продолжением твоего Рода.

Я стану частью тебя.

Мой ифенху.

Силы все-таки кончились, я едва не упала. Но волна чужого телекинеза поддержала меня доброй рукой. Я обернулась и поймала блаженную улыбку. Волк сидел, привалившись головой к плечу отца, обмякший и настоящий. От тепла общего единения, в которое его приняли безоговорочно, как своего, он только что не урчал. Не умеют волки урчать, к сожалению. Два Хранителя Равновесия были в этот миг так похожи меж собой. Оба белоголовые, золотоглазые, родные. Снежная белизна силы и серебряная седина боли...

Я улыбнулась ему, словно ничего необычного не случилось, кивнула, снова закуталась в плащ и пошла одеваться, собираясь вернуться попозже. Приходилось с трудом протискиваться сквозь плотную толпу. Вслед мне летели восторженные возгласы, хлопки и курлыканье. Жар танца спадал, и морозец начал потихоньку кусать меня за босые пятки. Подхлестываемая гулом новых песен и веселья, я резво взбежала по широким ступеням крыльца и прошмыгнула в незапертую дверцу возле главных ворот. Попадаешь все равно туда же, а тяжелые окованные створки открывать не надо.

В главном тронном чертоге было пусто и почти совсем темно. Только Клановые знамена чуть колыхались от легкого сквозняка да пламя в массивной каменной Чаше Совета посередине еще выбивалось тонкими слабыми язычками изо рдеющих углей. Гул праздника доносился как морской прибой, то накатывая волнами, то отступая. В высокие окна и бойницы под крышей затекал лунный свет, ложился на пол широкими полосами. Я устало вздохнула и кликнула Фирре, прося его раздуть огонь и посветить — готовясь к танцу, я оставила одежду здесь, на одной из скамей, стоявших возле стен за колоннадами. Гулкое эхо шепталось по углам само с собой, меня охватывала сладкая истома. Какая-то там призрачная фаворитка, которая есть где-то там за несколько звездных систем от нас, меня не волновала. Как и то, что он, возможно, любит ее. Существовало только загадочное "здесь и сейчас", в котором умещались мой танец и его взгляд. И та блаженная улыбка, что посмела тронуть его губы.

Пока я возилась с сорочкой, туфлями, нижними юбками и платьем, в зал вошел брат. Не обращая на меня внимания, он странной неровной походкой приблизился к огню и, как подрезанный, рухнул подле него на колени. Дрожащие крылья безвольными тряпками расползлись по узорчатому мраморному полу.

— Рей! — кое-как, проклиная все на свете, я застегнула последние крючки платья на корсаже трясущимися пальцами и бросилась к нему. — Что с тобой? Тебе плохо?!

— Нет... — ответил он. — Просто холодно...

Его "просто холодно" обычно заканчивалось отварами, мазями, порошками, горячим питьем и теплым одеялом. Так что я без лишних разговоров поднырнула ему под руку, обхватила за пояс и, почти взвалив на себя, повела к его покоям.

— Горе мое, — ворчала я по дороге. — Ну спрашивала же, помочь ли чем! Нет, уперся, как сагал винторогий, а я тащи тебя теперь!

Рей в ответ только вздыхал.

Увы, у почти всемогущего Хранителя Смерти, искусного воина и политика, наполовину дрейга, было слабое по кхаэльским меркам здоровье. Он легко подхватывал то простуду, то бронхит или воспаление легких (особенно если перестужал крылья), то какое-нибудь отравление. Сила никогда не дается даром, а Смерть всегда взимает особенно большую плату. Это была цена за навыки мага-смертоносца, за возможность пользоваться в бою одержимостью Маара, за умение ходить по Грани между миром живых и мертвых.

— Осторожно, ступеньки... Нет-нет, поворот налево, а не в стенку! Порожек... Лестница... Правильно, держись за перила, а не виси на мне, а то мы оба свалимся. Еще один порожек. Уф... стой, куда, дойди хоть до кресла!

Тяжелый он. Еле довела. Исхитрилась не уронить по дороге. Велела своему духу: "охраняй!" и помчалась по пустынным дворцовым коридорам на кухню — греть воду, искать нужные травы, заваривать. Совсем плох стал братец, если в нынешнюю мягкую зиму простудился.

Я почуяла присутствие спиной, но оборачиваться не стала, пытаясь одновременно развести огонь в очаге, повесить на крюк котелок с водой и найти на полках нужную баночку.

— Что случилось, Илленн-эрхан?

Волк образовался в самом темном углу, от него веяло тревогой. Я слишком долго не возвращалась и слишком громко думала. Услышал.

— Рей, кажется, опять заболел, ему стало плохо, — я в отчаянии металась туда-сюда, кляня свою усталость — после сегодняшнего танца требовалось отдохнуть, Сила мне не подчинялась, а искать кремень, кресало или, на худой конец, спички у меня рук не хватало.

"Какого алден ваши физиономии не почуяли, что Рею плохо?!" — мысленно рявкнула я братьям. Ни от одного из них ответа не последовало — отгородились. Вот же напасть...

Доберусь — убью зараз.

— Давайте помогу.

Меня... взяли и переставили. Потом отобрали котелок, легким толчком Силы запалили дрова в очаге. Отыскалась будто сама по себе нужная баночка. Опешив, я могла только головой вертеть, наблюдая, как Волк со спокойной деловитостью хозяйничает не у себя дома.

Внезапно накрыло волной уверенности, спокойствия. Не нужно никуда спешить и бежать впереди Колеса — из зряшной спешки никогда ничего хорошего не выходит. Как завороженная, следила я за его движениями и словно впервые видела эту четкую плавность и лаконичность. Воистину, как же отличается видение ребенка от взгляда, которым смотрит на мужчину юная девушка, взрослая женщина. Я словно заново узнавала его, на самом деле незнакомого мне. Мне еще только предстояло вступить в свое бессмертие, а Волк — познал его сполна, ощутил весь горько-сладкий вкус веков, мастерски умел интриговать и добиваться своего. "Никогда не верь бессмертным" — говорят люди. "Их правда не всегда такова, каковой ты ее слышишь". Верно, в общем-то. Но они за свою короткую жизнь — всего-то две-три сотни лет! — не видят столько, сколько видим мы...

От размышлений отвлекло вежливое покашливание. Ифенху стоял передо мной с дымящейся кружкой в руках.

— Думаю, не стоит заставлять вашего брата ждать, Илленн-эрхан.

Я кивнула.

До покоев брата мы почти бежали, и общность этой ночи все еще сковывала нас. Не было времени думать о том, почему обычно шустрая родня не учуяла Реев недуг и не кинулась помогать всей толпой, как это обычно случается. Теперь-то знаю — негласный запрет отца, который умелым своим невмешательством делал все, чтобы сблизить любимого ученика со мной. Именно потому все обитатели и гости крепости словно растворялись куда-то, едва нам стоило оказаться рядом или взяться за какое-то дело вместе.

Рей отыскался там же, где я его оставила: полулежал в кресле, чуть завалившись на бок и свесив крылья через подлокотники. Вид у него был жутковатый, как у покойника, дыхание частило, лицо покрылось испариной.

— Неосмотрительно с вашей стороны в ночной холод летать в горы, Аль-Теру, — попенял Ваэрден, легко вздергивая брата на ноги.

— Не следует доверять птицам, — хрипло каркнул Рей в ответ. — Особенно с бумагами нужного характера.

Я сделала вид, что разговор меня не касается, но на самом деле навострила уши. Там, где звучат недоговорки, всегда жди интриг. И Стихии знают, кого они могут задеть. Эту истину я успела усвоить — живя в семье политиков, нужно быть готовой ко всему.

Вдвоем мы довели братца до постели и, уложив, вручили еще горячую (конечно, чтоб у двух магов да питье остыло!) кружку с отваром.

— Документы, предназначенные вам, лежат за подбоем моего плаща, Эль-Тару, — не унимался Рей, морщась от травяной горечи. Но пил, зная, что я не отстану. Ваэрден кивнул и, пока я разжигала камин с помощью Фирре и уговаривала пламя гореть поярче, что-то тихо забрал из указанного тайника.,

— Бумага выглядит довольно-таки старой, — хмыкнул Волк, на треть раскрутив толстый свиток. — Это точно оно?

— Бумаги заверены недавней датой, я проверял. Возможно, они долго ходили по рукам вемпарийских Старейшин, пока их одобрили.

— Ладно, я проверю из своего угла. Спите, Аль-Теру.

Едва мы оказались за дверью — наш дрейг заснул почти мгновенно, и теперь не стоило даже пытаться его будить — как Волк очень пристально посмотрел мне в глаза и негромко, но так, что волоски на шее встали дыбом а по спине поскакали мурашки, прошипел мне в самое ухо: