"Ночи Белладонны и другие рассазы"

Позвольте мне рассказать вам кое-что о себе, пока еще есть время. Эти слова записываются. Пока я говорю, робот-ремонтник моего скафандра, размером с мышь, гравирует их на внешней броне скафандра. Изолированный в этой пещере, скафандр должен быть защищен от наихудшего воздействия космических лучей и микрочастиц. Не стану, однако, гадать, останутся ли надписи разборчивыми, или вы в некотором смысле уже прочитали их. Этого уже было предостаточно, и я немного выгорела внутри. Глубокое будущее, миллиарды лет — абсолютная тщетность любого действия, любого поступка, длящегося хоть малую толику вечности, — этого достаточно, чтобы сжать душу. Вашка могла бы справиться с такими вещами, но я сделана из менее прочного материала.

Я — да что тут говорить, была — человеком, женщиной по имени Найса. Родилась на Пеллюсиде, планете Содружества. После счастливого детства мечтала стать танцовщицей или хореографом. Однако в подростковом возрасте проявила поразительные способности к физике. Немногие люди обладают подходящей ментальной структурой, чтобы полностью разобраться в обмене импульсами, но я быстро и интуитивно схватывала неуловимые основы. Мне скоро дали понять, что у меня есть долг, обязательство перед Содружеством. Меня горячо призывали изучать физику двигателей, и я, как и следовало, подчинилась.

По правде говоря, это было несложное решение. Я была бы одной из тысяч танцовщиц, борющихся за признание. Но как физик я уже была уникальным, ярко горящим талантом.

Именно в академии я попала в поле зрения Вашки и, в конце концов, влюбилась. Как и я, она была вырвана из безвестности благодаря своему таланту. Однако талант Вашки заключался не в чем ином, как в механике космических путешествий. Ее привлекала величайшая и древнейшая из физических дисциплин: изучение происхождения, структуры и предназначения нашей Вселенной. Этот проект, вся эта миссия, спонсируемая экономиками сотен планет в десятках солнечных систем, была ее детищем.

Я думаю о Вашке сейчас, когда ее ненависть ко мне достигла своего апогея. Мы были в конференц-зале "Скульптора", все двенадцать членов оживленной команды, и обсуждали результаты последнего сеанса связи. Видимые сквозь защищающее от излучения прозрачное стекло оптические импульсы пульсара пять раз в секунду высвечивали сверкающую поверхность Гальки. Каждый импульс уменьшал угловой момент вращения пульсара. Через десять миллиардов лет этот маленький, размером с город, сгусток вырожденной материи вообще исчерпал бы свою способность выдавать импульсы. Но он по-прежнему был бы здесь, в виде нейтронной звезды с мягким излучением. И через сто миллиардов лет все было бы примерно так же.

— Вопрос не в том, сделаем ли мы это, — сказала Вашка, глядя на каждую из нас по очереди своим особенным стальным взглядом. — У нас нет выбора. Это то, ради чего нас послали сюда; то, в чем от нас зависит все Содружество. Если мы сейчас повернем назад, то с таким же успехом могли бы и не беспокоиться.

— Даже с учетом поступившего новейшего обновления, — осторожно заметила капитан Ройзел, — большинство цепочек символов не нуждаются в существенной модификации. Будет несколько ошибок, несколько неверных утверждений. Но общая картина кардинально не изменится. — Ройзел говорила с невозмутимостью судьи, не принимая никаких обязательств перед какой-либо одной стороной, пока не выслушала все аргументы и не получила время их взвесить.

— Если мы сознательно оставим ошибки в гравюрах на Гальке, — ответила Вашка, — то нанесем больше вреда, чем если бы вообще не начинали.

Я кашлянула вместо междометия. — Это преувеличение. Наши космологические потомки — инопланетяне, живущие ниже по течению, кем бы они ни были, — будут по меньшей мере такими же умными, как мы, если не больше. Они будут знать, что мы не были непогрешимы, и будут внимательны к ошибкам. Нам не нужно, чтобы все было абсолютно, на сто процентов правильно. Мы просто должны подтолкнуть их в правильном направлении.

Вашка не смогла скрыть своего отвращения. — Либо они могут быть настолько негибкими в своем мышлении, что сами запутаются, пытаясь исправить наши ошибки, а могут и отбросить Гальку как безнадежное дело. Суть в том, что мы не должны рисковать в любом случае. Все, что нам нужно сделать, — это разобраться с этим до отъезда. Тогда мы сможем вернуться домой с чистой совестью.

В преддверии принятия решения по последнему варианту напряженность привела к тому, что ни одна из нас не была готова преодолеть пропасть. Вашка справедливо считала, что я — единственное, что стоит между ней и удовлетворительным завершением проекта. Повинуясь инстинкту осторожности, своей готовности идти на компромисс, а не на совершенство, я превратилась из союзника в противника.

Мы перестали спать вместе, ограничив наше общение язвительными перепалками в конференц-зале. Кроме этого, нам не о чем было говорить.

— У тебя не будет чистой совести, если ядра станут критическими, — сказала я.

Вашка бросила на меня взгляд, полный безудержной злобы. — Ну и кто теперь преувеличивает, Найса?

Ройзел вздохнула. Она терпеть не могла ссор в своей команде, и я знала, что наши ссоры причиняли ей особую боль. — Каково предполагаемое время для гравировки новых модификаций, Лоймаа? — Вопрос был адресован стройной старшей технической специалистке по планетарной скульптуре.

— Судя по последнему варианту модификаций, — сказала Лоймаа, взглянув на скрытые цифры, — при максимальной мощности обоих гразеров... примерно тридцать тысяч оборотов, плюс-минус. Около тысячи дней.

— Забудьте об этом, — сказала я. — Это заведет нас слишком далеко в минус. Меня и так уже беспокоит эта задержка.

— Дом не стал бы сообщать модификации, если бы не хотел, чтобы мы их внедрили, — сказала Вашка.

— У них нет данных о стабильности работы нашего двигателя в реальном времени, — возразила я. — Если бы у них были данные, они бы знали, что мы не можем больше откладывать наше возвращение.

— Ситуация настолько критическая? — спросила Ройзел, и в ее прищуренных глазах смешались скептицизм и подозрение. — Если бы это было так, я надеюсь, вы бы уже дали мне знать...

— Конечно, — сказала я. — И на данный момент ситуация номинальная. Возможно, нас хватит еще на сотню дней. Но не на тысячу... Об этом не может быть и речи.

Случайно или намеренно, но моторный отсек по правому борту "Скульптора" был виден из окон конференц-зала. Мне не нужно было просить кого-либо из присутствующих взглянуть на него — их внимание и так было привлечено. Я представила, о чем они подумали. Свет, льющийся из-за решеток радиаторов, был ли он жарче, белее, чем неделю назад, месяц назад?

Конечно. Иначе и быть не могло, учитывая, что одолженный импульс, который мы накопили, достиг Гальки. Долг, который вселенная пыталась вернуть, словно грязный ростовщик.

Как и должно быть, так или иначе.

— Мы могли бы начать переделку, — предложила Лоймаа, нерешительно глядя на Вашку в поисках поддержки. — Прекратим ее, как только Найса предупредит нас. Чтобы привести в порядок дела и начать наше возвращение домой, уйдет не больше нескольких дней.

— Если нестабильность начнет нарастать, нескольких дней все равно может оказаться слишком много, — сказала я.

— Бросать работу на полпути тоже не выход, — заявила Вашка. — Исправления слишком сложны и взаимозависимы. Мы либо выполняем их полностью, либо не выполняем вовсе.

— Понимаю вашу точку зрения, — сказала Ройзел. — На данный момент гравюры на Гальке содержат ошибки, неверные посылки и ложные выводы. Но, по крайней мере, есть определенная внутренняя согласованность, какой бы ущербной она ни была. Смысл спора, у которого есть начало, середина и конец.

Вашка осторожно кивнула. — Правильно. Меня оскорбляет, что мы можем оставить эти ошибки на месте, но это все равно лучше, чем разорвать половину логических цепочек и уйти до того, как мы восстановим связное повествование.

— Тогда все просто, — сказала я, изо всех сил стараясь не выдать своего удовлетворения. — Меньшее из двух зол. Лучше уйти сейчас, зная, что мы оставили что-то непротиворечивое, чем быть вынужденными отказаться от участия в середине следующе й версии.

Капитан была задумчива. Ее глаза с тяжелыми веками свидетельствовали о том, что она борется с глубокой усталостью. — Но было бы прискорбно, — сказала она, — подвести наших спонсоров, если бы у нас был шанс завершить эту работу. Не обращайте внимания на тех, кто находится ниже по течению. — К ней снова вернулась настороженность. Ее внимание было приковано ко мне. — Найса, я не могу принять это решение без подробного обзора состояния нашего двигателя. Я хочу знать, каковы реальные шансы. — Она сделала паузу. — Мы все шли на риск, когда добровольно соглашались на эту миссию. "Скульптор" перенес нас за тысячи световых лет от дома, за тысячи лет путешествия от друзей и любимых, которых мы оставили на наших родных планетах.

Мы кивнули. Мы все слышали эту речь раньше — в ней не было ничего, чего бы мы не знали сами, — но иногда капитан чувствовала необходимость вдолбить это в нас еще раз. Как бы напоминая себе о том, чем мы уже пожертвовали.

— Даже если бы мы сейчас начали нашу миссию по возвращению, — продолжила она, — в данный момент это было бы в домах, мирах, которые большинство из нас не узнает. Да, они вознаградят нас за возвращение. Да, сделают все, что в их силах, чтобы мы чувствовали себя желанными гостями и ценились по достоинству. Но для большинства из нас это все равно будет равносильно смерти. И мы знали это еще до того, как ступили на борт. — Она сцепила пальцы на зеркально-черной поверхности стола. — Я хочу сказать, что мы уже приняли самое трудное решение, и вот мы здесь, все еще живы, гонимся за нейтронной звездой по галактике, с каждой секундой все дальше отдаляясь от Содружества. Любые решения, которые мы принимаем сейчас, должны рассматриваться в этом свете. И я думаю, мы должны быть готовы к дальнейшим рискам.

— Значит, вы уже приняли решение? — встревоженно спросила я.

— Нет, я по-прежнему хочу получить этот отчет. Но если шансы будут не хуже девяноста процентов в нашу пользу, мы останемся. Останемся и завершим работу Вашки. А затем отправимся домой с высоко поднятой головой, зная, что не уклонились от этого бремени.

Я кивнула. Она получит свой отчет. И я очень надеялась, что цифры убедят ее не оставаться.

Окрестности пульсара, вращающейся магнитной нейтронной звезды, — неподходящее место для такого хрупкого существа, как человек. Нам следовало бы послать роботов, подумала я, выходя на визуальный осмотр в одном из наших нелепых бронированных скафандров. Роботы могли бы завершить эту работу, а затем самоуничтожиться, вместо того чтобы беспокоиться о возвращении домой. Но как только Вашка внедрила эту идею в умы коллективных лидеров Содружества, они потребовали, чтобы этот грандиозный жест, этот нелепый выпад в сторону потомков был сделан под руководством человеческих умов, при их непосредственном участии. В конечном счете, структуры Гальки могут оказаться последним отпечатком, который человеческий вид оставил в космосе. Последним различимым свидетельством нашего существования.

Но даже он не будет вечным.

Зачем мы пришли?

На самом деле это было просто. Мы кое-что знали, одну-единственную космическую истину, которую открыли благодаря терпеливым научным наблюдениям. Это было одно из древнейших сведений, известных человечеству, нечто настолько элементарное, настолько легко усваиваемое, настолько знакомое любому ребенку, что казалось самоочевидным.

До появления Содружества, до того, как мы вышли в космос, наши предки вглядывались в ночное небо. Они нанесли на карту звездные водовороты других галактик, поначалу приняв их за близлежащие туманности, образования из спиралевидного газа. Позже их приборы показали, что галактики на самом деле представляют собой очень удаленные скопления звезд, насчитывающие бесчисленные миллиарды их. И эти галактики были расположены далеко за пределами нашего Млечного Пути, за горизонтом наблюдений, на самом краю видимой Вселенной. Они также удалялись. Их свет был окрашен в красный цвет, что свидетельствует о вселенском космическом расширении.

Проанализировав это расширение, наши предки пришли к выводу, что Вселенная, должно быть, возникла из одной безразмерной точки пространства-времени менее четырнадцати миллиардов лет назад. С поразительным отсутствием поэзии они назвали это событие рождения Большим Взрывом.

С тех пор произошло немало событий. Мы освоили межзвездное пространство и распространили свое влияние на обширные территории галактики. Наша наука значительно усовершенствовалась. Мы вообще не думаем о рождении как о "взрыве" или даже как о "событии" в общепринятом смысле. Но по-прежнему придерживаемся мнения, что когда-то наша вселенная была бесконечно маленькой, бесконечно плотной, бесконечно горячей, и что нет никакого смысла утверждать, что что-либо произошло "до" этой эпохи.

Наши земные предки сделали это открытие с помощью телескопов из стекла и металла, записывая спектр света на серебряные пластины, активируемые с помощью примитивной фотохимии. То, что они вообще смогли это сделать, является своего рода чудом. Конечно, сейчас все намного, намного проще. Ребенок с правильными запросами мог бы открыть для себя истину о космическом расширении за один ленивый день. Ночное небо по-прежнему усеяно галактиками, и каждая из них по-прежнему ощущает это притяжение космического расширения.

Однако есть одна загвоздка. Галактики не просто разлетаются друг от друга, подобно осколкам разорвавшейся бомбы. Если бы это было так, то их взаимная гравитация в конечном итоге замедлила бы расширение, возможно, даже привела бы к тому, что галактики снова столкнулись бы.

Вместо этого они ускоряются. Восемь миллиардов лет существования Вселенной назад что-то начало ускорять ее расширение. Наши предки называли это влияние "темной энергией". Они измерили его задолго до того, как получили хотя бы самое поверхностное представление о том, что может быть его причиной. Наше понимание физики, лежащей в основе, было бы для них непостижимым, но мы по-прежнему чтим их имя. А темная энергия меняет все. Именно по этой причине мы оказались в этой жалкой и пустынной точке в космосе, вокруг плотной мертвой звезды, которая скоро совсем покинет галактику.

Именно по этой причине мы пришли оставить послание Вашки, выгравированное на поверхности мира, который сотворен из алмазов, обожженных звездами.

Я обошла "Скульптор", стараясь держаться подальше от лучей гамма-лазеров, которые даже сейчас вытравливали Вашкины узоры. Вращаясь по орбите, как будто снимая кожуру с апельсина, корабль в конце концов освещал каждую часть Гальки, лазеры светили, как прожекторы, и когда мы закончим, на поверхности планеты не останется ни одного участка, который не был бы затронут. Лазеры извлекли необработанный алмаз из ее земной коры, расплавили и испепелили его, оставив изящные цепочки символических рассуждений, прочерченные с неба линиями шириной с каньон. Цепочки аргументов образовывали извилистую спираль, совершенно отличную от траектории нашей орбиты. Эта спираль сходилась в одном месте на поверхности планеты, точке входа в пещеру, в которой для сохранности было продублировано все утверждение.