Король-под-Горою

День тогда уже клонился к закату — или к тому подобию, что здесь так называется — когда Тиура вдруг столкнулась в коридоре с незнакомой, разряженной в пух и прах девицей: платье с зелеными рукавами было подбито горностаем, а в русых волосах, заплетенных в корзину, блестели украшения с драгоценными камнями. Следом за незнакомкой струился шлейф из стаи разноцветных бабочек, а густо накрашенные кармином губы дрожали.

— Так вот кто виноват во всех моих бедах! — подбоченившись, прошипела незнакомка, меряя Тиуру ненавидящим взглядом.

Та так и замерла, пытаясь сообразить, кому и как она могла насолить.

— Мерзавка, ох, мерзавка! — нараспев продолжила девица, размахивая перед лицом Тиуры кулачком с зажатым в них крошечным букетиком из рыжих дубовых листьев. — Думаешь, самая хитрая? Самая умная? Надеешься, что иным путем желанного добьешься?!

Постепенно вокруг начали собираться придворные. Кто-то спешил по своим делам, и, услышав гневный голос, замер, с усмешкой во взоре косясь на Тиуру. Кого-то и вовсе за рукав притащили, столь интересно стало послушать, что же будет дальше.

А девица все не успокаивалась:

— Да я же тебя просто в порошок сотру. Или думаешь силы у меня никакой нет, места я никакого не занимаю?!

Тиура, стараясь сохранять спокойствие, сделала глубокий вдох и медленно начала:

— Я не понимаю, о чем вы говорите, светлая госпожа...

По толпе зрителей покатились смешки.

— Не понимаешь?! — взвилась скандалистка. — Не понимаешь?! — и не дожидаясь ответа, она вдруг рванулась к дочери Одхана, попыталась вцепиться в волосы... И лишь невесть как оказавшийся за ее спиной Арлен успел перехватить девушку за локти, но и это ее не остановило: она все билась и извивалась, отчаянно выкрикивая в лицо окаменевшей от удивления Тиуре: — Ненавижу! Ненавижу! Жалкая тварь!.. — а потом вдруг обмякла, безвольно повисла в крепкой хватке подменыша и разревелась.

Все еще державший ее сзади, за локти, Арлен осторожно разжал руки, и девица рухнула на колени прямо перед Тиурой, размазывая слезы по щекам. И бабочки все так же вились над ее головой, разбрасывая золотистую пыльцу.

Подменыш склонился над рыдающей хульдрой, осторожно коснулся ее плеча:

— Не горюйте, светлая госпожа... — закашлялся, сплюнул в сторону темный, зашевелившийся комок, и хрипло через силу, продолжил: — все образуется...

А она все плакала и плакала, чуть слышно всхлипывая себе под нос. И в ее невнятном бормотании Тиура расслышала:

— Она должна была... Должна была попросить... Уже ведь Бельтайн прошел... Я должна была смениться еще на Остаре...

Арлен осторожно помог незнакомке подняться и повел ее прочь по коридору. Девушка, все продолжая рыдать, уткнулась лицом ему в плечо, подменыш чуть приобнял ее за плечи...

И уже в самом конце коридора на миг остановился и с извиняющейся улыбкой оглянулся на Тиуру, что так и стояла, пытаясь сообразить, что только что произошло. И главное ведь спросить не у кого было: Арлен ушел, а остальные... Остальные и слова ей не скажут...

Мыслей не было ни единой. Лишь зацепились за край сознания слова о Бельтайне — об одном из великих праздников Колеса Года, и Тиура, почти что чувствуя, как давит на нее расцвеченный драгоценными камнями потолок, все стояла, пытаясь хоть как-то привести голову в порядок.

— Я пропустила Бельтайн, — протянула она, бездумно глядя перед собой.

Колесо Года безустанно вращалось, но здесь, в Холмах, этого и не чувствовалось.

— И это единственное, что тебя беспокоит, дочь предателя? — хохотнул за спиной до отвращения знакомый голос. — Верно говорят, у женщин мозгов — со снежинку.

Тиура резко обернулась. У дальней стены стоял, прищурившись, и меряя ее с ног до головы дерзким взглядом Кормак. Как и Арлен, он сейчас был одет в черный траурный наряд — даже серебристое шитье с ворота и белый плащ пропали. Но, как ни странно, сейчас в глазах Зимнего рыцаря впервые не было ни злобы, ни ярости. Лишь легкая издевка.

Впрочем, Тиуре и прошлых разговоров с ним хватило:

— А мне надо по этой умалишенной из Зимнего Двора беспокоиться? Много чести будет, — отрезала она.

Все течет, все меняется. Раньше на нее только косые взгляды кидали, теперь вот и до нападения дело дошло.

— Честь это не про тебя, спора нет, дочь предателя! — оскалился Кормак, медленно отстраняясь от стены.

Тиура лишь сейчас заметила, сколь бледно его лицо. Ни кровинки, ни румянца. Голубые глаза — словно выцвели, сравнявшись цветом с прозрачностью ключевой воды.

— А для тебя это и вовсе пустое слово, Кормак, сын Кормака! Впрочем, кому я это говорю? Зимнему Рыцарю, у которого вместо сердца в груди осколок льда?

Бледнее ему стать было некуда, и все же... все же... Казалось, даже первый снег сейчас был бы темнее лица хульдмана.

И он вдруг резко рванулся к Тиуре, словно вновь был готов вцепиться ей в горло. Но в последний миг остановился, навис над нею и растянул губы в злой усмешке:

— Ты видела мою кровь, дочь предателя, — и будто себя убеждал, кивнул: — Мое сердце бьется. — А после резко отстранился от нее и направился прочь, как и остальные придворные до этого.

Остановился на миг и бросил через плечо:

-И, кстати, это была Лавена, дочь Шайлих — нынешняя фаворитка Короля-под-Горою. При Летнем Дворе все полоумные.

На этот раз он молчал долго. То ли слова правильные подбирал, то ли размышлял.

- Я понял. Тебя прислала Холда. Это изощренная пытка, которую она придумала, решив, что змея недостаточно.

Девушка стерла с края чаши очередной потек едкого, обжигающего как раскаленная лава яда, равнодушно покосилась на свою ладонь, покрытую многочисленными волдырями — как лопнувшими, сочащимися сукровицей, так и только начинающими надуваться — и безмятежно кивнула в ответ:

- Воистину, мой король. Ты разгадал мой коварный замысел.

- Теперь ты наконец уйдешь?!

- Не угадал.

Он рассмеялся — зло, горько:

- За что мне эта пытка?!.. Отец — предатель, дочь...

- Мой отец не предавал тебя, о король! — оборвала она его на полуслове, и он замер, прищурившись глядя на нее: в ее голосе впервые за прошедшее время проклюнулись нотки гнева. Казалось, даже шелест чешуи змея по изогнувшимся в уродливых изломах ветвях дерева стал звучать чуть тише: — Не предавал, и даже не помышлял об этом!

Голос его сочился ядом. И был он столь едок, что даже отрава, стекающая в чашу, не могла с ним сравниться:

- Не предавал! Не помышлял! И потому пытался запечатать Грани? Надеялся, что я вечно останусь там, и лишь моя сестра будет отвечать за вращение Колеса Года? Подстроил все так, что отныне лишь кровь открывает дорогу, что отныне лишь яд и боль — моя судьба? — рванулся к ней, выворачивая руки, привязанные к алтарю, в суставах: — Не помышлял? Не предавал? — и замер, бешено глядя ей в глаза: — Сын источающей гниль и гной ехидны!.. А ты — дочь его!..

На ее бледных щеках расцвели красные пятна:

- Все было совсем не так, о король, — и голос ее теперь звучал ровно и холодно, хоть на глазах уже и кипели слезы.

За полгода до этого

Слова Кормака лишь сильнее все запутали. Тиура еще бы поняла, если б на нее накинулась девица, не получившая на балу танец Летнего Короля, не загадавшая желание — да даже то же самое, о котором Зимний Рыцарь и говорил при прошлой встрече — но отчего могла так яриться действующая фаворитка? Уж она-то точно должна знать, что Тиура ей не конкурентка...

Нет, конечно, еще оставался вариант, что речи Кормака были ложью от первого до последнего слова... Но кому тогда Тиура вообще могла насолить?

Девушка брела по коридору, пытаясь собраться с мыслями и до конца сама не понимая, что же больше тревожит ей душу: странная ссора или пропущенный праздник Колеса Года.

На краю зрения мелькнула легкая тень. Девушка замерла, оглянулась по сторонам. Никого и ничего. Новый шаг. И опять что-то странное. Диковинный проблеск изх сплетения тьмы и радуги.

Тиура вновь остановилась и чуть скосила глаза, стараясь не поворачивать голову, поймать тень на краю зрения.

По стене змеилась тонкая черная трещина. Узкая и ломкая она раскалывала голову нарисованной на стене раскинувшей крылья яркой птицы и спускалась к самому полу. А еще от этой трещины расходились радужные проблески.

Поймав эту странность, Тиура наконец решилась повернуть голову. На этот раз трещина осталась на месте. Лишь разбегающиеся от нее проблески стали чуть бледжнее.

Заинтересованная Тиура шагнула к стене.

Трещина извивалась и дергалась, как живая. Если бы не змеистые лучики, расходившиеся в разные стороны, можно было бы принять ее за черную тонкую змейку.

Юная хульдра осторожно подняла руку, провела пальцем по живой полосе — та оказалась чуть прохладной на ощупь, но при этом, странное дело, будто замирала, застывала при прикосновении.

А потом весь мир исчез.

* * *

Зеркал на этот раз было меньше. Если раньше они громоздились со всех сторон, оставляя лишь узкий проход — дорожку из желтого камня, то теперь они. казалсь были раскиданы по всему бескрайнему пространству щедрой горстью.

А еще в прошлый раз здесь не было расположившегося в резном кресле, больше походившем на трон, надменно вскинувшего голову мужчины. Даже сидя он умудрялся смотреть на Тиуру сверзу вниз.

— Ты сюда зачастила, дочь Одхана, — в голосе Летнего Короля звучал лед.

Тиура не помнила ни как она здесь оказалась, ни где это "здесь": лишь прошлый визит к зеркалам еще хоть как-то запечатлелся в ее памяти. Но король все щурил зеленые кошачьи глаза и ждал ответа. Радужные отблески от зеркал цветами распускались за его спиной. Золотые волосы, казалось, впитали весь блеск летнего солнца.

И она решилась, позволила себе улыбку:

— Летний двор стал для тебя слишком мал, Король-под-Горою? Или ты решил нарушить свой же приказ не попадаться тебе на глаза?

Он резко и зло сжал губы, и в следующий миг плавно, как кошка или змей, решивший принять человеческий облик, взвился из кресла и скользнул к Тиуре. Подхватил ее двумя пальцами за подбородок и прошипел:

— Надеешься, твоя дерзость так и окажется безнаказанной? Или думаешь, я не осмелюсь пролить за гранями твою кровь? Я повешу тебя на твоих же кишках, дурная девчонка. И покуда ты будешь жива, черви будут пожирать твою плоть целую вечность, — в изумрудных глазах блеснула ничем не прикрытая ярость.

Туника, в которую Летний Король был одет на балу, исчезла. Серые брюки, высокие сапоги и белоснежная рубашка с пеной кружев на рукавах и у горла смотрелись здесь чем-то чужим, чуждым. И лишь прикосновение к коже Тиуры холодного металла колец, блестевших на пальцах у хульдмана, внезапно делало все происходящее очень реальным.

Девушка вновь улыбнулась: даже в видениях он не изменил себе:

— А разве сны уже сталь твоей вотчиной, Король-под-Горою?

Он замер, глядя на нее безумным взглядом. Отражения в зеркалах за его спиною решили разыграть сцены с Весеннего Бала.

— Сны? — выплюнул он. — Думаешь, это всего лишь сновидения, пустоголовая девка? Ну что ж... Пойдем, я покажу тебе, что это за сны! Прежде, чем они станут моими кошмарами.

Два отражения, раскиданные и повторяющиеся во множестве зеркал, все кружились и кружились в бесконечном танце.

* * *

Пещера почти не изменилась. Те же стены. Тот же хищный туман. Лишь второй проход, ведущий в непроглядную тьму, стал чуть шире.

И король направился именно к нему.

Здесь тумана не было. Тиура прищурилась, пытаясь понять, что за белые вспышки виднеются в гладко отполированных, словно выглаженных изнутри стенах... и отшатнулась, разглядев, что за мутно-прозрачной, словно слюдяной стеной мелькают, прижимаются к поверхности и вновь ускользают во тьму множество ладоней. Узловатых мужских. Изящных женских. Покрытых младенческими перетяжками пухленьких детских. Но во мраке того тумана, что так и не выскользнул здесь, в коридоре, наружу, а клубился за прозрачной стеной, было и не разглядеть, кому они принадлежат.

— Нравится, дочь первого советника? — хрипло хохотнул за ее спиной Летний Король.

— Оно должно нравиться? — тихо спросила Тиура, шагнув к стене.

От странной, тягучей тоски перехватило горло.

За стеной же словно почувствовали ее приближение: прикосновения выплывающих их тумана рук стали все резче, все быстрее.

— Но ведь твой же отец приложил к этому руку, — шепнул он, склонившись за ее спиной к самому уху. — Твой отец и лишь он один повинен в том, что тьмы и тьмы невинных душ уже почти два десятилетия не могут вырваться отсюда, не могут уйти за грань. Твой отец запечатал эти стены. Твой отец обрек их на вечные муки, — голос хульдмана сочился ядом.

Тиура медленно повернула голову, встретилась взглядом с полубезумными глазами короля и отчеканила:

— Все, что сделал мой отец, было лишь на благо тебе, Король-под-Горою. И кому, как не тебе, знать это?

Он вновь ухмыльнулся. Безумие почти струилось из его глаз, захлестывая Тиуру, дурманя ей голову. И все подкатывал и подкатывал под горло мучительный ком.

— Во благо? Что ж, это благо стоит того, чтоб ты его увидела, дочь предателя.

За коридором обнаружилась еще одна пещера. Только в центре этой росло выхваченное из царившей вокруг темноты потоком льющегося с потолка света кряжистое дерево с бронзовой корой. У подножия его лежал плоский серый камень.

Тиура замерла, ожидая, что король вновь захочет что-то сказать, но тот хранил молчание, и девушка медленно пошла к дереву.

Покрытый множеством изъязвлений серый алтарный камень некогда был украшен богатой резьбою, но сейчас она почти уже стерлась от времени: неравномерно, по очертаниям человеческого тела.

А еще в плиту были вмурованы две пары гладко отполированных колец — вероятно к ним полагалось привязывать жертву.

Тиура подняла глаза. Резные дубовые листья — медные, с малахитовой патиной, напоминающие те, что были в венце у Летнего Короля — чуть слышно звенели над головой.

— Змей пока спит. Его время еще не пришло.

Девушка оглянулась: Король-под-Горою замер у самого входа в пещере, скрестив руки на груди и утопив запястья в белоснежной пене манжет. Оттуда, где стояла Тиура, мужчина казался темной размытой тенью и лишь блеск золотых волос выдавал его.

— Змей?

Он шагнул к ней и оскалил зубы в злой усмешке:

— Уверен, ты не хочешь этого знать, дочь Одхана и Мадги.

— Кого привязывают... — начала она. Запнулась, оглянулась на алтарный камень, почти что наяву сочившийся болью и муками тех, кто принял на нем свою судьбу, и попыталась начать снова: — Кого здесь приносят в жертву?

И почему-то она уже знала, каков будет ответ.