Горячее лето 42-го

— Давно! Считай полгода уже.

— Где ж побывать довелось? Небось, не одного фашиста своей поварешкой ухайдокал? — все также весело спросил Николай.

Улыбка слетела с лица Кузьмы, и он ответил брату вполне серьезно:

— Да много где побывать удалось. Из под Харькова еле ноги унесли. И кухня моя, где-то там осталась, — он махнул рукой в сторону Дона и тяжело вздохнул, — да что там кухня! Кухню-то мне, видишь, новую дали, а ребят, что там остались, уже не вернешь.

Немного помолчав, сильно затянулся и выпустив дым добавил:

— Крепко они нас, гады, жиманули, ничего не скажешь.

И опять вздохнул тяжело. Он сидел с нами под деревом, самокрутка его почти догорела, а он все смотрел, невидящим взглядом, куда-то вдаль, словно видел наяву весь тяжелый путь отступления и тех друзей-товарищей, что остались, навеки лежать по всему этому скорбному пути. Тех, что никогда уже не встанут в строй.

Да, елки-палки! Затронули за живое человека. Хотя, он пока не знает, а может и никогда не узнает, какой ценой достанется всем нам Победа. Какую кровавую жатву соберет эта Война. Сколько миллионов жизней советских граждан мы не досчитаемся 9 мая 1945 года? А умершие от ран уже после войны, а не родившиеся дети, которые могли появиться на свет, но теперь уже не появятся никогда, потому, что их потенциальных родителей просто сожрала эта страшная штука — Война? Потому-то, до сих пор, приезжая по работе в небольшие селения своей малой Родины, бывшей Сталинградской, а теперь — Волгоградской области, почти везде, на центральной площади, даже самого малого, совсем захудалого хутора, видишь памятники и обелиски тем, кто не вернулся с войны. На них фамилии павших в боях за Родину и часто, одна фамилия повторяется подряд несколько раз. Кто это? Однофамильцы? Нет, это не однофамильцы, это отцы и сыновья, братья и племянники. Родственники, одним словом. И хорошо, если успел пожить человек до войны, женился, хоть одного ребенка родил. Оставил после себя след на земле, потомство, то есть. А сколько таких, кто ничего не успел, просто кончил десять классов 22 июня 1941 года. И все. И может, даже подвига никакого совершить не успел, да что там — подвига! Фашиста ни одного в глаза не видал, не то, что бы выстрелить по врагу из знаменитой винтовки Мосина. Он просто попал под бомбежку на марше к фронту, и в лучшем случае, был зарыт добрыми людьми в ближайшей воронке. А в худшем...

— Ничего, не журись, Кузьма Степанов! Будет и на нашей улице праздник! Скоро мы их жиманем, — решил я поддержать его, — так жиманем, что побегут, паразиты, без оглядки. До самого Берлина погоним это проклятое племя!

— Да ведь какая силища прёт!

— Так и что, по-твоему, забиться в угол и лапки сложить? Они ведь тоже, живые, пока люди, хотя людьми называться права не имеют, за все то, что сотворили они на нашей земле. А значит, как люди они смертны, как и любой из нас! Да если бы каждый наш боец по одному фрицу уничтожил, войне бы давно конец настал.

— Чего это ты меня агитируешь? Тебе бы в политруки, вся статья, уж больно складно излагаешь, прямо как на политинформации, — проворчал Кузьма, и, обжегши пальцы, бросил на землю окурок и придавил его каблуком.

— Каким еще политруком? Мы ж призывники, присягу еще даже не приняли, — отозвался Николай, — так что ты, дядя Кузя, не серчай на брательника моего, он у нас с детства любит красиво выражаться.

— Оно и видно, что пороха еще не нюхали, — более дружелюбным голосом произнес повар.

— У нас еще все впереди, — ответил я.

— Так! Кончай перекур! — к нам неслышно, из-за полевой кухни, подошел широкоплечий детина, с треугольниками сержанта в петлицах, — Я их ищу, с ног сбился, а они пристроились возле кухни и в теньке прохлаждаются!

Мы с братом поднялись с травы, а Витька вскочил как ошпаренный. Он хоть и был сержантом в армии, но дисциплину весьма уважал.

— Мы это, как пионеры, всегда готовы, и к труду и к обороне, а так же к культурному отдыху, — бодро отчеканил он.

— Вот и хорошо, что готовы, — вполне серьезным тоном сказал детина, — заканчивайте свой культурный отдых, я сержант Зиновьев, мне приказано сопроводить вас к командиру батальона.

— Ну, бывай, Кузьма Степанов! Может, свидимся еще.

Мы, по очереди, пожали руку повару и пошагали вслед за Зиновьевым навстречу нашей неизвестной судьбе.

В скором времени, мы топали вслед за Зиновьевым на ту же самую поляну, откуда час назад отправились на кухню. Высоко в небе, не видимый с земли, гудел самолет. Мы шли, стараясь избегать открытых мест, и в основном держались в тени деревьев. Народу на поляне почти не было, а если кто-то и появлялся, по каким-то неотложным делам, то и они старались перемещаться весьма осторожно.

— Чего это они все прячутся? — спросил Колян сержанта.

— А слышишь — гудит? — на вопрос вопросом ответил Зиновьев, и указал пальцем в небо.

— Ну?

— Вот тебе и ну, баранки гну! Это же "рама", самолет-разведчик немецкий. Приказано соблюдать маскировку, понимать надо.

— Товарищ сержант! Разрешите обратиться, — подал голос Витька.

— Обращайтесь! — великодушно разрешил Зиновьев.

— А вы, случайно, не в курсе, зачем нас вызывают к комбату?

— Шире шаг! — не поддался на провокацию сержант, — это военная тайна. Придете, там сами все узнаете.

Мы подошли к входу в землянку, у которой прохаживался вооруженный боец. Увидев нас, он проворно скинул с плеча винтовку и, взял ее наперевес, грозно выставив в нашу сторону новенький штык.

— Стой! Кто идет? — окликнул он нас.

— Мы к майору Харину. Нас вызывали, — ответил Зиновьев.

Из землянки выглянул усатый капитан и коротко приказал часовому:

— Пропустить!

Боец, с чувством исполненного долга, вскинул винтовочку обратно на плечо, и немного посторонился, пропуская нас. Вслед за сержантом, мы по земляным ступеням, осторожно спустились в землянку. Она оказалась довольно приличных размеров. Узкие продолговатые окошки, вроде бойниц, выходили на три стороны и, внутри было довольно светло. Похоже, после того, как отрыли котлован, в него установили сруб из не очень толстых бревен. Сруб возвышался над землей на пять-шесть венцов и был перекрыт в три наката, с последующей засыпкой грунтом и маскировкой дерном. Сработано все было довольно аккуратно и издали, это сооружение, можно было принять за простой холм, если бы не бойницы, сделанные, как я уже отмечал, на три стороны света. Внутри, справа и слева от входа стояли двухэтажные нары, посреди помещения находился длинный стол, на торцах его — два табурета, за столом у стены — лавка, на которой сидел усатый капитан и что-то быстро писал на листе бумаги.

В углу слева, за небольшим столиком, размещался связист и монотонно бубнил в трубку, безуспешно стараясь вызвать какую-то "Иву". На нарах справа, кто-то лежал, укрытый шинелью, видимо отдыхал человек. Справа от пишущего капитана, в торце стола, на табурете, сидел давешний политрук, который встретился нам утром в лесу, когда мы "вынырнули" из реки.

— Товарищ капитан! По приказу командира батальона майора Харина, сержант Зиновьев задержанных доставил! Разрешите идти?

— Хорошо, сержант, — ответил усатый капитан и махнул рукой, — свободен. Далеко не уходи, будешь нужен — позовем.

Сержанту два раза повторять не пришлось, козырнув и повернувшись кругом, он вышел из землянки.

— Ну-с, давайте знакомиться! Меня зовут Лукин Федор Михалыч, я начальник штаба этого подразделения. Майор Харин, подойдет немного позже, — тут он сделал, как бы невзначай, маленькую паузу, — с оперуполномоченным особого отдела, а мы пока, познакомимся с вами. Вы не против? Вот и хорошо!

Я уж, грешным делом, подумал, что это и есть "особист", и начал немного переживать, но вспомнив, как утром с нами разговаривал Харин, решил особо не расстраиваться раньше времени.

— А это, — Лукин мотнул головой в сторону политрука, — узнаёте? Старший политрук Семенов Василий Степанович, прошу любить и жаловать! — и посмотрел на нас усталым взглядом.

Было видно, что и он не отказался бы вздремнуть часиков на-на-дцать, но скорее всего, не до этого ему было сейчас. Обстановка не позволяла. Народ в землянке был явно чем-то серьезно озабочен.

— Присаживайтесь, давайте на скамейку. В ногах, как говорится, правды нет, — сказал Семёнов, — подождем командира, чтобы вам два раза не пришлось одно и то же рассказывать.

Видя, что мы мнемся, посмотревший на нас капитан махнул рукой и тоже предложил присесть:

— Да садитесь, не стесняйтесь, никто вас тут кусать не собирается! Что вы как не родные, в самом деле!

Мы присели на лавку, политрук уткнулся в газету, капитан продолжил свою писанину. Связист, в своем углу, снова безуспешно пытался кого-то вызвать. Мы прижухли, и с интересом рассматривали землянку или блиндаж и ее обитателей. До прихода начальства у нас было немного времени и мне хотелось привести свои мысли в порядок, и хоть немного разобраться в чувствах, которые переполняли душу, в связи с попаданием в этот мир. Что могло ожидать нас дальше, какова будет наша судьба, никто из нас, естественно, даже не подозревал. Все зависело от того, поверят ли в нашу "легенду" местное командование и товарищи из " госстраха", или не поверят. И какое решение в отношении нас вынесут эти "официальные лица". Вот в чем вопрос.

Поглядел на ребят — прислонившись спинами к бревенчатой стене, они старательно пытались не уснуть. Бессонная ночь и все последующие приключения отняли много сил, а теперь, не смотря на неопределенность нашего положения, поели, и разморило — сидят и клюют носами. Хотя, я бы и сам не отказался пару часиков вздремнуть. Но, неопределенность нашего положения здесь, и встреча с Аней, не давали моим мозгам, абсолютно ни какого покоя, и мысли, появлявшиеся в голове, были одна интереснее другой.

Во-первых — как мы сюда попали? В связи с чем, и каким образом? И есть ли обратный ход или выход из этой ситуации? Итак, что было в начале? Все, вроде как обычно происходило — мы собрались и поехали на рыбалку. Рыбалили себе, помаленьку, никого не трогали. Ну, выпили, вечером, закусили, как на рыбалке полагается. И тут — на, тебе. Бац! И мы уже здесь, на войне. В самом, что ни на есть сорок втором году! Мог, конечно, и такой вариант приключиться — мы дружно отравились, и в "своем" времени, нас уже вычеркнули из списков, живущих на этом свете. В смысле там, мы уже покойники. А здесь-то мы как очутились, и почему именно здесь, в это время и в этом месте?

Да, непонятно это все, и от этого пугающе-загадачно. А может, мы спим, и все окружающее нас просто сон? И вот сейчас, еще чуть-чуть, откроем глаза и проснемся, и все встанет на свои места, все будет как прежде, до войны. Ну, то есть, после войны, и мы вернемся домой, в свое время. Блин! Я совсем запутался. До войны, после войны. Но, к превеликому нашему сожалению, это не сон, хоть щипай себя, хоть не щипай. Реальность — полнейшая! Народ здесь, вполне себе живой, и на сказочных персонажей ничуть не похожий. Вкусная каша из солдатского котла, и озноб от холода, когда мы утром вынырнули из Дона, и кровь сержанта Свистунова — все было вполне реально. А потом, эта сумасшедшая ночная поездка на мотоцикле. Ведь в ребят стреляли немцы, и если бы не сообразительность брата в опасный момент, то все могло закончиться очень печально. И, конечно, самое главное — это встреча с Аней, у меня внутри все перевернулось после ее поцелуя и обещания ждать меня, что бы ни случилось. Даже если это и сон, то очень увлекательный сон, и просыпаться, лично мне не хочется, было бы здорово досмотреть его до конца.

А вот интересно, если нас здесь убьют, мы переместимся опять в свое время или нет? От всех этих мыслей у меня слегка гудело в голове, я никак не мог сообразить — как же все-таки получилось, что мы очутились здесь и сейчас. Ну да ладно, оставим эти мысли о " переселении душ" на потом, а то они уже по кругу начинают ходить, так и сбрендить не долго, пытаясь на них ответ найти. И наступят ли для нас лучшие времена, можно будет узнать только после встречи с "отцами командирами", никак не раньше. Хотя, в принципе, надеяться будем на лучшее, надежда ведь, как известно, должна умирать последней. Ну а готовиться будем, тоже думаю, всем известно к чему. Готовиться будем к худшему, мало-ли как оно тут, наше дело обернется.

"Итак, — продолжал я рассуждать о нашей "судьбе-злодейке", — давай брат прикинем, какие тут у нас могут быть варианты. Вариант номер один — мы немецкие шпионы-диверсанты, хитро засланные в тыл доблестной Красной Армии, с целью подрыва ее мощи, а также, для свержения Советской власти и покушения на самого товарища Сталина. Бред какой-то! Ясный перец, что бред, но, опять же, кто и под каким углом на это дело будет смотреть. С другой стороны — нас, пока, от общества не изолировали, с пристрастием не допрашивали, может, конечно, все это нас ждет впереди. Но ничего компрометирующего при себе мы не имели, ни литературы антисоветской, ни оружия, ни наркотиков, ни средств связи, не говоря уже о паролях, шифрах и явках. Один косяк — совсем без документов и голые, как новорожденные. Ха-ха! Два раза. Анекдот. Хотя, сейчас "особист" пожалует, вот он-то, на нас как следует, посмотрит, понюхает и, если будет в том особая нужда, даже прощупает. И уж, какое у него мнение сложится, я даже предположить не берусь. Расстреливать нас, пока, вроде бы, не за что, хотя было бы за что, давно шлепнули, мы и до середины Дона не доплыли бы. Факт. Так что, думаю, пока поживем. Единственный момент, если "особист" не захочет с нами долго возиться, выяснит что ему нужно, напишет "сопроводиловку", чисто для отмазки, и отправит, под конвоем или без, куда подальше — "пусть там где-то, кто-то другой разбирается, а у меня и без вас, своих хлопот — полон рот!" В принципе, и так может случиться, но вот это, как раз, и есть первый признак того, что нам не доверяют, и постараются как можно быстрей и по-тихому нас сдыхать.

Второй вариант — нам объявляют благодарность от лица командования, за спасение сержанта Свистунова, тоже по-быстрому, здесь на месте, утрясают наш вопрос, и оставляют у себя. Второй вариант мне больше нравится, чем первый, тем более, у меня здесь свой интерес появился, в лице девушки Ани. Пусть даже ни медали, ни ордена не дадут. Пусть, переживем как нибудь, лишь бы здесь оставили. А для этого нужно, что бы "особист" оказался более-менее адекватным, что бы хоть чуть с головой дружил, не махал бы шашкой сплеча. Что бы ни видел в нас потенциальных шпионов и диверсантов, а то если наоборот, вот тогда мы наплачемся от всей души. Да ладно, не будем о грустном!

В думках о ближайшей нашей судьбе, незаметно пролетело около часа. Или мне показалось? Такое ощущение, что мы здесь полдня сидим, в этом блиндаже. На нижних нарах зашевелилась фигура под шинелью. Человек повернулся к нам лицом, обвел помещение сонным взглядом, потом встряхнул всклокоченной головой, откинулся на постель спиной, вытянул обе руки в стороны, потянулся и смачно зевнул. Аж челюсти щелкнули, даже мы услыхали. Сразу видно — выспался мужик как следует. Он, тем временем, скинул шинель, и еще раз осмотрел всех присутствующих взглядом только что проснувшегося человека.