Сегодня - позавчера_3

— Иваныч, мы уже, — радостно воскликнул Кадет, — сенокос же!

— Так, чего ждём? — я встал, — давненько я не махал косой!

— Ты и косой умеешь? — опять ехидничал Громозека.

— Слушай, если есть что предъявить, я готов выслушать и даже принять вызов, — грозно обернулся я к нему, но Громозека, со смехом, сграбастал меня в свои медвежьи объятия и стал тискать:

— Я просто рад, что ты вернулся, Медведище! И что ты не монах-кастрат, как про тебя думали!

— Ах, ты, сучёк!

Пять мужиков, полных сил и интузиазизма, способны свернуть горы, если их вовремя подкармливать и охлаждать, окуная в воду. Благо речушка имелась в наличии.

Сено было накошено, дрова навалены, БТРом перевезены, и даже нарублены, покосившиеся строения и заборы — поправлены, крыша подлатана — благо, не успели они совсем испортиться — хозяин тут жил крепкий.

И всё это — всего за 3 дня.

Мне было в удовольствие эта мирная работа. И людям моим — так же. С каким удовольствием я ощущал усталость в теле, как было здорово лежать в реке, смотря на проплывающие облака, зная, что не будет в небе ни самолётов, ни налёта.

А ночами — Даша. Но, я и так поступил не по-джентельменски, растрепал интимного. Но, для связанности истории — надо было. А теперь — промолчу.

Охота на собрата.

С шутками и прибаутками возвращаемся с вилами наперевес — ходили переворачивать валки сена. Подходим к посёлку, а там — шухер. Женщины, дети бегают, кричат. Мы — бегом.

Внимательно смотрел на своих людей, ветераны — из расслабленного состояния сразу перешли на боевой взвод. Как сжатые пружины стали. За собой давно заметил, теперь увидел, зримо — в других.

Подбегаем, вилы, как винтовки с примкнутыми штыками. Нас шарахаются. Навстречу бежит Даша и дети.

— Витя, беда!

— Разберёмся!

— Медведь тут шалит один. Третьего дня корову задрал, а сейчас детишек перепугал. Рекой и спаслись.

— Медведь в реку не полез? Они же умеют.

— Вот и благо, что не полез. А в другой раз?

— Это всё? — удивился я.

— Мало?

— Я думал... — протянул я.

— Немцы? — спросил Громозека и заржал.

Видя, что народ обижается на наш смех, Громозека поднял руки и закричал:

— Люди, успокойтесь! Завалим мы косолапого. Красная Армия уже тут. Тем более, не бывать в одной берлоге двум медведям!

Это он про меня? Я пнул его по седалищу. Пошли вооружаться.

Тут удивил Прохор. Выносит два копья. Рогатиной их назвал. Копья справные. Наконечники — странные. Тут в чём дело — я ведь работал в литейке. И вот на шестом году работы открылся у меня дар — не дар, ну, в общем, брал я в руку что-либо металлическое и щупая, "ощущал" состав сплава. С точностью до процента. Погрешность великовата для производства, где десятая процента меняет эксплуатационные свойства, но вот так как-то. Неоднократно проверял себя. Пользы не много, но на шихтовый двор меня звали постоянно. Металлолом сортировать. Сталь "три" от стали "сорок пять" отличаю — уже большое дело было. Серый чугун от фосфорного чугуна, цинковую бронзу от свинцовистой. Особенно хорошо с бронзой получалось, её я как раз до десятых определял. Образцы, перед химлабораторией, ко мне носили. Не станешь же сверлить каждый кусок металла? А так — приблизительно накидали — уже подспорье. Так что я тоже чуть-чуть экстрасенс.

Так вот, наконечники. Я не смог понять, что за сплав. Понятно, что бронза. Медь — основа, олово, цинк, сурьма чуть-чуть, свинец, куда без него, сорного, железо, никель и процентов 10 неизвестного мне металла. Сплав был серо-желтоватым, легким, прочным, хорошо держал заточку и не ржавел.

— Что за металл? — спросил я Прохора.

А тот лишь пожал плечами:

— Отец на охоту лишь с этим ходит.

— На медведя? — я охренел.

— И на медведя.

— Ладно, — я сомневался, — бери. Но, и оружие возьмём.

— Не честно это.

— Что не честно?

— Стрелять в зверя.

— Ты чё, тронулся?

— Отец так говорил.

И смотрит на меня. На слабо берёшь? А вот и не угадал ты! Дураков ищи в другом месте. Ага, может ещё и на танк с этой побрякушкой?

В общем, взяли мы два копья, но и огнестрелы взяли. Боевое, табельное. Оно хоть и на других зверей рассчитано, но, думаю, скорострельность будет заменой малому останавливающему действию. Громозека из этих же соображений хотел пулемёт снять с БТРа. У него с останавливающим действием как раз всё в порядке, но это уж чересчур. Не на войну идём, на охоту. А пулемётик-то станковый. С соответствующим весом. Верю, что Громозека его допрёт, а вот как стрелять будет? С колена? От живота? Даже не смешно.

Только дойдя до того места, где косолапый напугал детей, я озадачился вопросом — а как мы его искать будем? Покричим ему? На сотовый дозвонимся?

Выручил Прохор:

— Вот его след. Пошли.

Так и пошли. Прохор — первый. Со своим копьём. Потом я с копьём, ТТ и трофейным штык-ножём, потом остальные. Они-то как раз вооружены карабинами и автоматами. Потому и открестились от копья. Пришлось мне тащить. И зачем я его вообще взял?

Так и шли за нашим следопытом. Честно говоря, было скучно. Я уже и пожалел, что ввязался в эту авантюру. Стал думать о другом. Пытался своим скудным умишком прованговать, как одолеть Сауроновых слуг, что захомутали человечество, запихивая его в новое средневековье.

Замечтался, одним словом. Как оказалось, не один я механически переставлял ноги, летая мыслями в облаках. Из матёрых вояк мы обратно превратились в расслабленных курортников.

И очень зря! Медведь он не зря именуется хозяином тайги. Это был сильный, умный и хитрый хищник. А наш ещё и матёрым. Он на нас устроил засаду. Прикинь?

Когда мы вошли в узилище — пошли по узкой тропе меж сплошных стен орешника — нам отлилась наша беспечность.

С диким рёвом громадный грязно-бурый зверь обрушился на вытянувшийся цепочкой отряд, прошёлся сквозь нас, как бульдозер. Прохор тряпичной куклой был отброшен в заросли, я стормозил и схлопотал когтистой лапой в грудь. Но, стормозил всё же не фатально — сумел хоть как-то отстраниться, потому боль обжигающей лавой разлилась от шеи до пояса, но жизнь осталась во мне. Если бы вообще не среагировал — выпустил бы зверь мой кишечник проветриваться.

А зверь летел по тропе дальше, раскидывая людей, как шар боулинга раскидывает кегли.

Я выхватил свой пистолет, принял положение для стрельбы с колена и, превозмогая боль располосованного живота, всаживал пулю за пулей в бурый холм мышц и жира, что калечил моих друзей.

Не, я не думал даже, что это сможет его убить. Я хотел отвлечь зверюгу от моих спутников, заагрить на себя. И мне это удалось. Как раз, когда кончились патроны и затвор остался открытым.

С оглушающем рёвом страшная медвежья морда повернулась ко мне. ЁПТЬ! Страшно-то как! Я чуть на обделался.

И тут включился "калькулятор" в моей башке — моё холодное и расчётливое альтер-эго.

— Отставить рефлексию! — приказал он мне, — он только морду повернул. А нам он нужен весь! Ори!

И я заорал. От боли, от страха, ужаса, от злости на себя, испугавшегося всего лишь дикого зверя. От обиды и досады, что расслабился не вовремя и прохлопал засаду. От жалости к своим спутникам.

Наверное, у меня хорошо получилось реветь — зверь развернулся весь, встал на задние лапы, воздел передние и заревел ещё пуще. Гля, какие же у него зубы! Не зубы — шпалоподбойки!

Но, я тоже встал на ноги, воздел руки, с невесть как оказавшимся в правой руке копьём, и тоже заревел. Без слов, просто рёв.

И он кинулся. Блин, кто бы мог подумать, что такая туша может обладать такой скоростью и сноровкой!

Я едва успел рухнуть на колено, выставив копьё на нависающего медведя, уперев заострённый тыльник копья в землю. Почему я так сделал? Не знаю. Я позже много думал об этом, узнал, что это обычный, в средневековье, способ обороны копьеносцев от конницы, но это позже, а в этот момент сработало что-то глубинное и подкорковое.

Зверь нарвался на наконечник копья, который легко пронзил его толстенную шкуру и насадил себя собственным весом и ускорением на копьё, как на шомпол.

Думаете это конец? И я так подумал, видя, как наконечник копья исчезает в теле зверя. А вот хер я угадал! Древко копья стало изгибаться в моих руках, я рванул в сторону, на миллиметры уходя от ужасных когтей и клыков, когда с громким и сухим треском древко лопнуло, перекрыв звуком лопающего дерева даже рёв раненного зверя. И если бы не моя способность при выбросе адреналина резко взвинчивать жизненные процессы — каюк мне!

И тут я увидел безжизненное тело Прохора. В крови лежал, сломанной куклой.

— Моего сына! — взревел я, разворачиваясь к медведю.

"Чё? Сына?" — промелькнуло удивление "калькулятора".

"Не отвлекай! Помогай!" — велел я ему.

Зверь готовился к атаке, я — тоже. Штык-нож в руке, ярость взвинтила обороты моего сознания, замедляя время вокруг меня, кровь кипит адреналином.

Надо было поднять зверя на дыбы. Я вскинул руки и опять взревел. Ну, вот, хороший мишка, тоже встал на дыбы, пугает рёвом.

Только, миша, "курортник" — как-то иссяк. Перед тобой — майор Кузьмин, что под танками горел! Да в режиме слоу-мо!

Прямым ударом ноги, обутой в добротный берц, я забил обломок копья ещё глубже — для этого и поднимал медведя на две кости. Поднырнул под удары лап, не совсем чисто — когти зверя прожгли болью — и с размаха всадил штык-нож в горло зверя. Снизу вверх, под основание нижней челюсти. Попытался увернуться, но медведь опять неприятно поразил своей расторопностью — его лапы сомкнулись вокруг меня, как гидравлические домкраты.

От шума крови в ушах, от багровой занавесы на глазах, не видел и не слышал как мои спутники с визгами, писками, криками, кто что смог издать из стиснутого болью и ужасом горла, накинулись на зверя со всех сторон и начали кромсать бурую шкуру топтыгина ножами и штыками, опасаясь стрелять, боясь попасть в меня.

Так, коллективными усилиями зверя и завалили.

Меня вытащили, растормошили — я был в полуобморочном состоянии. Я оглядел своё воинство — стоят, уперев руки в колени, дышат, как загнанные лошади, в крови и грязи с ног до головы.

— Да, пошли по шерсть, а самих остригли — прохрипел я.

И тут меня в груди обожгло:

— Прохор, сын!

Блин, что это? Какой он мне сын? Почему я второй раз его так называю?

Прохор лежал изломанный, смертельно бледный, мелко и часто дышал, но был жив.

— Жив! Слава Богам! — вскричал я, оборачиваясь к своим спутникам — кто из них мобилен?

— Кадет, ты американским тарантасом справишься?

Кадет кивнул. Он тоже был бледен, в крови, но цел — он шёл в цепи замыкающим, потому ему досталось меньше остальных — он успел выставить перед собой карабин. Оружие — в хлам, но Кадет отлетел в куст и обделался испугом. А кровь — это медведя.

— Срочно беги за Дашей! Привезёшь её на бэтере. И мухой! Одна нога — другой — не вижу! Цигель!

Кадет побежал, а я без сил сел на подрагивающую тушу зверя. Громозека передо мной упал на колени, закатил глаза и завалился на спину. Понятно, шоковое состояние отходит. Досталось осназовцу. Надо было ему помочь, но я сам — едва в сознании. А лейтенант — баюкает руку, зажав ею располосованный бок, закусив губу, бледный, как крахмальная скатерть, в глазах — стекло боли.

— Ничего, Даша — спасёт. Осталось самое сложное — ждать, — прохрипел я.

Надо говорить, иначе отрублюсь от боли. Жаль, нет противошокового. Кстати, надо навспоминать лейтенанту что-нибудь про боевые аптечки. Говорить! Говорить, чтобы жить! Или петь:

— Что мне за роль выдала боль? С головой!

Нет мне мечты — встать у черты Роковой.

И никогда я не просил — я так жил

Болью своей, ролью своей — я не дорожил

По раскрошенной душе моей

На обратной стороне написал: "Поверь!"

Время развевало в дым следы

Что осталось мне теперь?

Собирать свои дары.

По временам выпало нам

По рукам!

Быть красотой, стать высотой

Дуракам!

Так и терпел, жизнью кипел

Истину имел

Долго не ждал, сил не терял

Что же нужно нам?

Вот так и сидел, пытаясь петь, но на самом деле просто выл, раскачиваясь, с закрытыми глазами.

Полевая медицина по-уральски.

Её я почувствовал. Открыл глаза. Она бежала по тропе, сверкая изумрудными молниями из глаз, отмахивая рукой. Коса причальным канатом билась сзади, косынка сползла, полы платья заткнуты за пояс.

Подбежала, на долю секунды обняла, чмокнула, и упорхнула, прежде, чем я начал отстраняться. Им помощь была нужнее — я не помру, я же, блин, долбанный горец! Дункан, мать его, МакКлауд! Но, она и сама это знала. Упорхнула мне за спину, к Прохору.

— Жив? — спросил я, так как сил повернуться не было.

— Выживет.

— Поправишь?

— Да. Живород сделаю.

— Как? Он же твой сын!

— Дурашка! Тем более, что сын! Его поток жизни я знала всю его жизнь, он же — сын мой!

— То, что было тогда — это установление соединения? — дошло вдруг до меня, — это мы так синхронизировались?

— Милый, не мешай!

— Нокия, конектинг, гля, пипл! — выругался я. Всего лишь синхронизация исходящих частот биоритмов. Вот и всё. Никакой магии.

Передо мной встал какой-то дедок векового внешнего вида.

— Что? — спросил я.

Дед обошёл меня с фланга, долго присматривался подслеповатыми глазами к морде поверженного зверя, потом рухнул перед медведем на колени и сказал:

— Прости, хозяин!

Чёкнутый какой-то. От старости мозги совсем набекрень пошли. Хотя, меня такая же судьба ждёт. Если у меня сейчас — шифер крыши лопнул и расслоился, то что будет в его возрасте?

Дед меж тем рукой закрыл глаза медведю. Медведю. Я сам так делал. Людям. А это — зверюга. Большая, свирепая, умная, но зверюга. Что он там бормочет?

— Совсем озверел хозяин. Люди тебе совсем места не оставили. Лезут везде, воняют. Лес изводят. А как нехристь пришёл — так лес валят круглые сутки. Так, дети — при чём, Миша? А эти вои — достойные. Смерть твоя была достойна, упокойся. Честно они тебя взяли, копьём и ножём. Грязно только. И всю шкуру испортили.

И тут дед достал из голенища нож.

— Вой, освободи место.

Зачем вой? Это он мне? Кто воет? Я — вой? А, ну да. Вой, он же — воин. Потому и "война".

Я сполз с туши зверя, а дед принялся споро его освеживать. "Хозяина".

Чекануться! На колени перед трупом медведя падает, хозяином величает и тут же ошкуряет! Вот это дед! К такому спиной не поворачивайся!

Я лег на бок рядом с Громозекой. Но, дед не дал мне спокойно поваляться — стал тормошить меня.

— Что? — я никак не мог понять, что ему от меня надо. Бубнит что-то, печенью мне в лицо тыкает.

— Откуда я знаю, может, он бухал, вот и разнесло печень, — хотел я отмахнуться от деда, но он неожиданно твёрдо схватил меня за подбородок и уставился прямо в глаза.

Сознание моё прояснилось, я сел, стал концентрироваться на словах деда. Но, там концентрироваться было не на чем, он только твердил:

— Ешь!

— Да не хочу я, чё пристал?