— Он так тебе... запомнился? Ну, будет убиваться, ведь ещё ничего не известно. Всё будет хорошо, родная. Пойдём отсюда, сейчас эти козлы вцепятся друг другу в бороды, выясняя, кто из них больше сложил в свои сундуки "филиппиков" и кого следует вытолкнуть первым на съеденье Демосфену.

Женщины покинули злосчастный симпосион. Вместе с ними Эвбул отпустил и флейтисток с виночерпиями. Демад, вконец измученный вопросами, налил себе вина и выпил, не разбавляя. Он стал уже не нужен: гости достигли состояния, нередкого в Народном собрании Афин, когда все говорят одновременно, и никто никого не слушает. Эсхин некоторое время молчал, мрачно переводя взгляд с одного спорщика на другого, потом не выдержал и во всю немалую мощь своего раскатистого баса гаркнул:

— А ну, тишины! Тише!

Вздрогнули даже рабы на кухне в отдалённой части дома.

— ...вот и я говорю, надо сначала... — не заткнувшийся вовремя оратор съёжился под взглядом Эсхина и пролепетал, — назад... отобрать...

— Чего назад отбирать собрались? Шкуру неубитого медведя уже делите?

— Так убитого же...

Гневная молния из глаз и спорщик совершенно втянул голову в плечи. Эсхину совсем не нравилось, что столь важное совещание придётся проводить в присутствии слишком большого количества лиц, с которыми хорошо пить и тискать флейтисток, но никак не обсуждать вопросы деликатнейшего характера, от которых, возможно, жизнь зависит. Однако, деваться некуда, он хорошо знал своих сограждан: если сейчас кого-то отпустить, то их языки развяжутся в шаге от порога эвбулова дома и Демосфен начнет действовать прежде, чем они смогут что-то решить.

Гости молчали, пожирая глазами оратора, который мерил шагами зал, заложив руки за спину. Наконец, он остановился спиной ко всем и, чуть повернув голову, произнёс:

— Однажды пастух со скуки стал кричать, что на отару напали волки. Прибежали люди с дубьём, а он посмеялся над ними. На следующий день он решил пошутить снова и опять народ сбежался спасать овец. Рассердились люди и тем дрекольем, что на серых заготовили, побили пастуха. Никто не поверит Демосфену, у всех поджилки трясутся при мысли о судьбе Фив.

— Узнают правду всё равно, — раздражённо бросил Демад.

— Узнают, — согласился Эсхин, — но не сразу. И долго будут сомневаться, не верить. Очень долго. Уже когда десять гонцов прибудет, да хоть сто! Неужели не понимаешь ты, какой это страх? Целый город, один из могущественнейших в Элладе, продан в рабство. Стены разрушены до основания, а земля посыпана солью! Ксеркс жёг Афины, люди спаслись, укрылись на Саламине, полтораста лет прошло, а до сих пор, как вспомнят, так вздрогнут. А тут год назад! Фивы — не какая-то там Амфисса! До основания! И в рабство всех! Как бы нашего пастуха дрекольем не побили.

Демад не ответил, мысленно взвешивая каждое слово Эсхина.

— Ты, Эсхин, притчу намеренно до конца не рассказал? — раздался голос со стороны входа.

Гости повернулись: в дверях стоял немолодой муж, одетый очень скромно.

— Радуйся, Фокион, — буркнул оратор, проигнорировав вопрос.

— Что потом было, знаешь? — продолжил пожилой стратег, — пришли волки и зарезали всех овец. Тщетно звал пастух на помощь, только злились люди, что глупцу не смогли вколотить ума и опять он за старое...

— Плохо ты своих сограждан знаешь, Фокион, — возразил Эсхин, — афиняне живут сиюминутными желаниями и страхами. Каждый умён сам по себе, а все вместе — глупая толпа, не способная думать о будущем.

— Допустим, Демосфену сразу не поверят. На его месте я бы поостерёгся надевать праздничный гиматий, как раз по упомянутой тобой причине. Но ведь скрыть столь важное событие невозможно. Сколько времени ты намерен выиграть и, самое главное, что собираешься делать, получив это преимущество?

— Отправлю посла к Антипатру. Нет, не отправлю, поеду сам.

— Когда ты уедешь, Демосфен добьётся твоего осуждения, ты будешь, по меньшей мере, изгнан. И о чём ты станешь говорить с Антипатром?

Эсхин не ответил.

— Демосфену могут поверить сразу, — сказал Эвбул, — люди рассудят, что, поверив ложным слухам один раз, он больше не совершит этой ошибки.

— Я слышал ваши речи, многие из вас уже кричат: "Вернуть, отнять!" — предвосхищая завтрашние слова Демосфена. Ещё вчера вы стояли за македонского царя, — выражение лица Фокиона оставалось бесстрастно, но Демад всей коже почувствовал идущую от стратега волну холодного презрения, — а сейчас поджали хвосты и ползёте на брюхе к новому хозяину. Уж если здесь сейчас пошли такие разговоры, что мы услышим завтра, когда соберемся на Пниксе? Не вижу ничего, что стоило бы обсуждать в такой компании, напрасно я пришёл сюда. Говорил год назад и скажу снова: македонское войско уменьшилось всего на одного человека.

Фокион повернулся, собираясь уходить.

— А ты, значит, не поддерживал царя? — поинтересовался Эсхин.

— Я не брал его золото, — спокойно ответил Фокион, — и поддерживал его, потому-что он единственный, кто мог объединить Элладу.

— Думаешь, охлос вспомнит об этом? — злобно прошипел Демад, — год назад, когда Александр потребовал выдачи Демосфена, Гиперида и прочих, не ты ли заявил, что эти люди должны продемонстрировать свою любовь к Родине и ради неё отдаться в руки врага добровольно? Теперь они сполна вернут тебе должок.

— Не рановато ли ты отделил себя от охлоса? — спросил Фокион и, не дожидаясь ответа, вышел.

Эсхин мрачно смотрел ему в след. Гости молчали.

— Не следует пытаться скрывать правду, — повторил Демад, — её всё равно узнают, и нам не поздоровится вдвойне.

Казначей согласно кивнул.

— Хорошо, — сжав зубы, проговорил Эсхин, — но мы так и не решили, что делать. Какую выбрать стратегию защиты?

— Защиты? Я надеялся услышать от тебя хоть одну ценную мысль на этот счёт, но вижу, что лишь потерял уйму времени, — Демад поднялся, — я уезжаю к Антипатру, как изначально собирался. Чего и всем советую. Здесь толпа растерзает нас.

— Нет, — покачал головой Эсхин, — я остаюсь. Демосфен добьётся немедленного объявления войны, а Фокион прав — македонская армия не стала слабее. Изрядная часть наших войск ещё не вернулась. Мы лишь напросимся на вторую Херонею. Войну надо предотвратить, охладить пыл Демосфена.

— Не поздновато ли ты возомнил себя спасителем отечества? — злорадно поинтересовался Демад.

Эсхин, как будто не услышал, мыслями уже далеко отсюда, он разговаривал сам с собой.

— На Пниксе я припомню кое-кому персидское золото. И надо собрать съезд в Коринфе. Главное, выдержать первую схватку.

* * *

— Граждане афинские! Вслушайтесь в его слова! Что он говорит вам? Он говорит: "Если Александр мёртв сегодня, то останется мёртвым и завтра, и послезавтра, стало быть, мы можем держать совет спокойно, ничего не опасаясь". Ничего не опасаясь! Только что он убеждал вас, граждане афинские, будто македоняне, потеряв царя, лишились всего одного воина и теперь говорит: "Не опасайтесь!"

Нарядно одетый, худой, болезненного вида человек с лавровым венком на голове, изящной, годами отточенной жестикуляцией, как гоплит в первом ряду фаланги, разил своих противников, занявших противоположный от него угол высокого помоста, установленного в высшей точке холма Пникс. Фокион, неизменно мрачный, скрывающий руки под плащом, и Эсхин, красный, как варёный рак, раздувающий ноздри подобно бешеному быку, угрюмо смотрели на Демосфена, не в силах противостоять буре, которую тот вызвал у своих ног. Человеческое море внизу бесновалось, граждане повскакивали со своих скамей, потрясали кулаками, орали все разом, брызжа слюной. Перекричать эту тысячеголосую какофонию под силу лишь двоим, но один из них молчал, другой же, выждав многозначительную паузу, улавливая мельчайшие изменения настроения толпы, продолжил наступление:

— Чего же ждать нам? Чтобы Антипатр, успел прийти в себя и выступил с войском? Только немедленный удар спасёт Афины!

— Немедленный удар?! — крышку котла эсхинова терпения сорвало и унесло прочь, — какими силами? Войска Коринфского союза всё ещё в Азии! Парменион захватил корабли! Ты перенесёшь воинов на крыльях, Демосфен?!

В Афинах сплетни распространяются со скоростью лесного пожара: если двое о чём-то знают утром, к вечеру узнает весь город. В виду отсутствия бежавшего Демада, носителем новостей, как и опасался беглец, оказался триерарх Полидект, особо сделавший упор на то, что "Саламинии" едва удалось вырваться из стальной хватки Пармениона.

Эсхин славился, как мастер экспромтов, но брал своё зачастую лишь мощью голоса и выразительностью поз. Красотой и изяществом его речь не отличалась. Убеждения и нападки, обещания и угрозы, пафос и острая простота, антитезы, повторы слов, непередаваемый ритм и плавность речи — никто в Элладе из живых не владел искусством управления толпой лучше Демосфена. Игра на противоречиях — его стихия.

— Семь тысяч воинов выставил Коринфский союз. Союз, а не Афины! Фокида, Арголида, Этолия, Беотия, все полисы! А сколько там афинян? Один таксис, тысяча гоплитов! Неужто мы не соберем в десять, в двадцать раз большее войско, когда отечество в опасности?!

— В опасности? — вмешался Фокион, — в какой? Ты так много кричишь об угрозе, Демосфен, что не даёшь никому вздохнуть и задуматься — а есть ли, вообще, опасность? Разве клятвы уже нарушены? Нет, граждане афинские! Вот перед вами клятвопреступник, ввергающий вас в очередную войну! Бессмысленную, ибо никто не угрожает Афинам! Теперь у Македонии полно своих забот, им ещё долго будет не до нас. Взбунтуемся — они как раз ради такого случая сплотятся!

— Вдумайтесь в эти слова, граждане! — Демосфен даже выше ростом стал на вид, вонзив свой обличающий перст в пространство, разделяющее его и Фокиона, — "взбунтуемся!" Разве мы рабы македонян, чтобы бунтовать? Нет, мы свободны и не бунт наш гнев, но справедливое возмездие! За попранную свободу Эллады, за Херонею, за Фивы!

— Вспомните судьбу Фив! — взмахнул рукой на северо-запад, в сторону разрушенного города Эсхин, — такую участь вы хотите для себя?!

— Но ведь Александр мёртв! — донёсся отчётливый возглас из передних рядов гудящей, как потревоженный пчелиный рой толпы, — чего теперь бояться?

— А разве Антипатр растерял своё военное искусство?

— А разве Антипатр славен победами? — немедленно парировал Демосфен, — где и когда он одержал их? Что, бил фракийцев, иллирийцев? Так лишь ленивый их не бил! Филипп — вот кто был страшен. Парменион опасен, но первый мёртв, второй — лишь воин, бесхитростный слуга покойного царя! Антипатр — правитель, но не стратег! Нам ли бояться Антипатра?

— Год назад ты кричал: "Нам ли бояться Александра!" — уколол Эсхин, — а после чуть не в ноги пал Демаду!

— Так значит, мы дальше будем всех бояться, афиняне? — ловко перехватил знамя Демосфен и, состроив презрительную мину, бросил, — и верно, зачем сражаться гражданам, когда всегда найдутся люди, кто прикроет нас щитами...

— Наёмники? — не дал ему закончить Эсхин, — и где ты возьмёшь деньги для уплаты им? Опять опустошишь казну? Или поделишься персидским золотом, что прячешь в сундуках под полом?

— Ты подкупил моих рабов? — расхохотался Демосфен, — иль сам безлунной ночью с отмычкой влез в мой дом?

По толпе прокатилась волна веселья, а Демосфен ни на мгновение не ослаблял хватки.

— Да если даже было бы оно, то золото, в чём мне укор? Что у одного врага взял деньги, супротив другого? Так среди опытных бойцов такое почитается искусством, бить врагом врага! Взгляните на меня, афиняне, разве я разодет в золото? Разве я сорю деньгами направо и налево? На мне тот самый хитон, что одевал я на смерть Филиппа.

— Никто не сомневается в тебе, Демосфен! — крикнули из толпы, — скажи что делать?

— Взгляните на этих господ, именующих себя "сторонниками мира", — оратор встал на самый край помоста и выбросил правую руку в сторону оппонентов, растопырив пальцы, — вот стоит Фокион, которого вы зовёте "Честным". Он честен, но умён ли? Он видел в Филиппе объединителя Эллады. Кто же из македонян станет объединять Элладу сейчас? Вы знаете такого? Я — нет! Царский род кичился эллинским происхождением, а остальные кто? Варвары! Варвары объединят Элладу?

— Нет! — качнулась толпа.

— Имеют ли смысл теперь призывы Фокиона?

— Нет!

Демосфен сжал руку в кулак.

— А вот Эсхин, он призывает к страху: "Вспомните судьбу Фив". Так будем ли мы жить в вечном страхе? Нас победили не македоняне, а один человек — Филипп! Его нет более! Разве Александр победил нас в бою? Нет! Вы поддались страху, что Эсхин вложил вам в уши. И Ксеркс был грозен, но разве испугались наши деды персов? Так будем же достойны предков, раз и навсегда избавившись от македонского ярма! Что делать, говорите вы? Я скажу, что делать! Вернуть себе потерянные города! Сейчас мы можем пойти ещё дальше и совершенно загнать македонян в те норы, откуда они вылезли! Мы легко выставим в поле не меньше тридцати тысяч воинов! За нами встанут многие. Пошлём посольство в Спарту. Спартанцы единственные, кто не пошли за Македонянином. Забудем о прежних распрях, ради общего дела. Пошлём послов на острова, в Ионию, да разве у нас самих нет больше кораблей? Те семь тысяч гоплитов ещё ударят македонянам в спину!

Толпа неистовствовала, каждая фраза Демосфена тяжёлым тараном расшатывала стену нерешительности и вот уже виднелись трещины, вот и брешь. Гиперид, во время всей баталии стоявший за спиной Демосфена, вышел вперёд и, подняв обе руки вверх, призывая к практически недостижимой тишине, прокричал:

— Голосование! Кто за предложение Эсхина и Фокиона?

Два десятка осторожных.

— Кто за предложение Демосфена?

Тысячи рук взметнулись вверх, и экклесия[9] взревела раненым гекатонхейром.

[9] Экклесия — народное собрание в Афинах.

— Война! — воскликнул Демосфен.

— Война! — выдохнули ему в ответ Афины.

"Человек предполагает..."

Тёплые Врата. Начало осени

Человек может бесконечно смотреть на три вещи: как течёт вода, как горит огонь и как работает другой человек. Эта, старая, как мир, поговорка оправдывалась полностью. Ну, почти полностью: текущей воды поблизости не оказалось, но зато в наличии имелся горящий огонь и работающий человек, за которыми Андроклид следил попеременно.

Тысяча костров, с весёлым треском вгрызаясь во тьму, бодро истребляла запасенные вязанки маквиса. В округе на десять стадий не осталось сухой веточки, как саранча прошлась. В не вырубленной ещё каким-то чудом буковой роще, свалили весь сухостой. Не хватило, пришлось рубить живые деревья. Они, сырые, горели плохо. А завтра что жечь будем? Об этом никто не задумывался, о другом мысли. Завтра-то, конечно, наступит, а вот потом...