Критический эксперимент 2033

Переход к следующему процессу был задержан инцидентом. Приговорённый Публий вернулся в сопровождении ликторов и почтенного старца.

— Гней Валерий Лукреций, как ты посмел воспрепятствовать исполнению приговора? — грозно вопросил Аппий.

— Я прошу тебя, консул, предоставить мне право покарать опозорившего наш род Публия отцовской властью. Мы виноваты, что не досмотрели за ним вовремя. Но не надо срамить весь наш род приговором.

Против ожиданий Эбуция, Публий весь съёжился и стал молить консула не отменять приговор.

— Я виновен и готов понести кару, консул. Неужели ты уступишь свою власть другому?

На этот демагогический аргумент Аппий жёстко усмехнулся.

— Это урок всем патрициям. "Venienti occurrite morbo" (Торопитесь лечить болезнь вовремя). Почтеннейший сенатор и бывший эдил Валерий Лукреций, я милую Публия и передаю его тебе, чтобы ты и род твой поступили с ним по заслугам.

Отец сорвал одежду с сына, слуги связали Публия и отец погнал его бичом с Форума. Позднее стало известно, что он запорол сына до потери сознания, а затем отрубил ему голову. Но род Лукрециев избежал бесчестья.

Затем пошли вновь дела с должниками. Аппий решал их столь же сурово, как и первое. Почувствовавшие себя свободными закабалённые возвращались к кредиторам, а народ всё больше волновался. Трибуны вытребовали на Форум консула Сервилия и потребовали от него защитить тех, кто понадеялся на его эдикт. Но Сервилий лишь стал уговаривать Аппия:

— Коллега, "Arcus nimium tensus rumpitur". (Слишком натянутая струна лопается). Ведь эти люди кровью и смелостью своею приносили нам победу.

— "Dura lex, sed lex". (Закон суров, но это закон). А ты, коллега, стоишь на стороне беззаконников. Их раны я честно засчитываю как частичную уплату процентов по долгу.

Лишь одного кабального в этот день Аппий практически оправдал. Спурий Павел отдал всю свою добычу, и тут Аппий оценил её по высшей цене, засчитал её и рану воина как уплату почти всей основной части долга, а не процентов, и ввиду того, что теперь проценты на оставшуюся часть долга стали очень маленькими, освободил Спурия от кабалы, несмотря на недовольство кредитора. Но народ это не успокоило. Трибуны пытались задавать вопросы и вставлять реплики, но им было далеко до покойного Опилия. На этом фоне всё больше и больше тон задавал Гай Сициний. После того, как Аппий поднялся со своего кресла, может быть, желая затем продолжить суд после перерыва, трибуны немедленно объявили плебисцит, и народ избрал на освободившееся место третьего трибуна Гая Сициния Беллута.

Знакомые Эбуция подошли к Евгению и предложили отправиться с ними и переночевать в Элесине, по дороге в Алусию. В Алусию было идти часа четыре, и до темноты Эбуций уже туда не успевал.

— 10. Обстановка накаляется

Добравшись на следующий день до Алусии, Евгений застал пару уже восстановленных халуп. Ещё раз посмотрев на вытоптанные посевы и разорённый двор, он почувствовал, что нет желания возрождать уничтоженное хозяйство. Но тем не менее, заняв у соседа топор, он отправился в лес соорудить пока что хотя бы шалаш.

Переночевав под "собственной крышей", он проснулся намного позже восхода солнца, что было не очень прилично. Но ведь для себя любимого всегда найдёшь оправдание: хоть раз за много дней удалось выспаться в приличных по сравнению с тем, что было, условиях. Клопы не успели ещё мигрировать в шалаш, перед сном Евгений тщательно помылся в ручье, простирал и прожарил над костром одежду, так что донимали его лишь комары. И храпящих, воняющих и толкающихся во сне сотоварищей рядом не было.

Заставил его очнуться от дрёмы голос снаружи:

— Квинт Эбуций Фефилий! Пришёл срок уплаты процентов по долгу, и Аппий Клавдий Сабин требует от тебя возврата данного тебе для защиты отечества оружия.

Соседи зароптали: "Феликс, ты мог бы подождать, пока воин проснётся? Пришёл, слуга кровопийцы, так уж веди себя прилично". Евгений стряхнул с себя сон и вынес доверенному рабу Аппия панцирь, щит, шлем и поножи.

— А где меч и копьё?

Евгений присовокупил вольские меч и копьё.

— Это не те. Сказано: меч из тартесской бронзы, копьё из тиса с наконечником той же бронзы, работы мастера Аппия Клавдия Филиппа.

— Сгинули в битве, — возразил Эбуций.

— А теперь отдавай что можешь в уплату процентов. Я не принимаю оружие, поэтому долг за него в тысяча пятьсот шестьдесят сестерциев добавляется к основному в две тысячи сестерциев. Два процента составляют семьдесят один сестерций и один асс.

Евгений отправился к Гаю Грекулу потребовать отданную на сохранение добычу. Но тот, глядя честными глазами в лицо Эбуцию, ответил:

— Ты не передавал мне на хранение ничего. Свидетельствую перед квиритами и богами, что мы не составляли никакого договора и, главное, не приносили установленных жертв богам и не соблюдали никаких ритуалов.

И тут Евгений понял, что попался. Римляне были помешаны на ритуалах и формальном праве. Если он не взял с Гая клятвы вернуть вещи в целости и сохранности, не произнёс вместе с ним установленных формул, не призвал в свидетели соседей (впрочем, без этого можно было обойтись), а, главное, оскорбил богов, пренебрегая молитвами и установленными жертвоприношениями, то он просто отдал Гаю вещи без всяких условий. И остался Евгений в своих одеждах с тремя сестерциями и четырьмя ассами в кошельке. Да и это деньги перекочевали в мешок Феликса. А Феликс заявил, что Евгений должен подождать на этом же месте до завтра, поскольку прибудут люди квестора для оценки его поля, изымаемого в счёт долгов.

И на следующий день ушло поле в счёт процентов за два месяца вперёд. А что будет на третий, Евгений предпочёл не задумываться. Конечно же, друзья, предлагавшие в пылу после битвы скинуться для уплаты долга, скинуться не пожелали, но, по крайней мере, от него не отвернулись, и каждый с охотой приглашал его в гости, тем более что он славился как остроумный собеседник и жертва произвола антинародного аппиизма. Несколько дней у одного, несколько дней у другого... Евгений использовал эти вынужденные скитания, чтобы погрузиться в окружающую обстановку, разобраться во взаимоотношениях людей, в законах и в обычаях, чтобы не оказаться вновь в таком же пролёте, как с Гаем Грекулом.

А в Риме продолжались судебные процессы. Консул Сервилий, на которого давили и его невыполненные обязательства перед народом, и единодушное осуждение его мягкотелости со стороны круга сенаторов и близких людей, предпочёл вообще устраниться от дел по долгам, разбирая лишь имущественные споры примерно равных по положению граждан или дела о правонарушениях. Аппий же, несмотря на всё возрастающую ненависть народа, подогреваемую криками Гая Сициния, который теперь имел право высказываться и задавать вопросы, упрямо вёл свою линию.

Тем временем вольски осадили Эцетрию, которую считали теперь городом предателей. Не согласные с подчинением Риму открыли ворота, инициаторов сдачи Риму распяли, жителей немного пограбили в наказание. После этого вольски отправили послов в Рим, требуя вернуть земли Эцетрии и уйти из Свессы Помеции.

Дело в том, что в клятве, принесённой при заключении мира, не было обязательства вернуть Свессу Помецию после разграбления вольскам. Обычно это подразумевалось само собой: город отдан на определённое время и поэтому затем должен быть возвращён хозяевам. Но при уходе войска из Помеции консулы отпустили из армии десяток молодых наглых патрициев из рода Юниев и их клиентов. Эти личности, формально на свой страх и риск, обосновались в Помеции. Возвращающихся жителей они любезно приглашали жить под их защитой как римских подданных. Это возмутило всех соседей Рима.

Теперь сабины предъявили Риму требование вернуть вольскам незаконно занятые земли, а вольски обложили Помецию, пока что не начиная военных действий. Сенат объявил набор в армию.

Эбуций, придя на Форум, обнаружил, что в армию НИКТО не записался. Консулы пытались выкликнуть имена граждан, но те сразу отступали в глубину толпы, не отзываясь. Так же поступил и Эбуций, когда Аппий Клавдий назвал его имя.

Гай Сициний вопил:

— Власть патрициев незаконна! Пусть властвуют над собой! Юнии бесстыдно захватили Помецию, ведомые алчностью и коварством своим, в нарушение всех клятв, пусть теперь Юнии сами её защищают! Долой Аппия! Долой бесхребетного Сервилия!

Как слышал Эбуций и как подтверждали другие, Сициний поливал грязью перед народом все решения Сената, все приговоры Аппия, а в последнее время и все приговоры Сервилия. Сенаторы и консулы просто перестали его слушать: что ни сделаешь, он всё равно объявит злодейством. А народ всё более распалялся. Конечно, отцы возлагали вину за это на Сициния, но ведь и у них самих рыло было в навозе по самые уши...

Сенат начал бесплодные прения. Аппий предложил назначить диктатора, но сенаторы не решились на это. Сервилий предлагал уступить народу, но очень робко, и его тоже не слушали. Страх перед тем, чтобы остаться беззащитными, и свиная жадность — не отдать того, что уже лежит в твоей кормушке — разрывали на части ум сенаторов и не давали им ни до чего договориться.

Наконец Аппий, закрыв лицо тогой, сказал:

— Поскольку моя власть разрушена правом апелляции преступников к обществу таких же преступников, поскольку вы, отцы-сенаторы, не можете ни до чего договориться, и поскольку боги нас карают за то, что мы повели себя криводушно, я предлагаю согласиться на требования посольства сабинов. "De duobus malis minus est semper eligendum". (Из двух зол выбирай меньшее).

Юниев выпустили из Помеции даже без одной одежды. Теперь вольски почувствовали себя отомщёнными и успокоились на некоторое время. А Аппий продолжал гнуть свою линию и сгибать уже сломавшегося Сервилия.

Через два месяца Феликс вновь потребовал уплаты процентов, но платить было нечем. И за три дня до истечения срока полномочий, в свой предпоследний присутственный день, Аппий вызвал на суд Эбуция.

— 11. Pereat mundus et fiat justicia

Рим бурлил. Дело в том, что в некоторых редких случаях Аппий отдавал должников не просто в кабалу, а в рабство заимодавцу. Это происходило, когда плата подёнщика в разы уступала процентам по долгу, и у закабалённого не было членов семьи и имущества. Формально закабалённый оставался гражданином и не мог быть продан, но практически заимодавцы частенько переуступали кабальных друг другу за соответствующую мзду, а некоторые даже продавали их подальше: пунийцам или грекам. Продажа морально осуждалась, но формально запрещена не была: ведь даже отец мог продать своего сына. Никто не отметил как важную особенность, что в обычных приговорах закабаления Аппий начал добавлять оговорку: право на долг и на кабалу не подлежит передаче другому лицу. Зато каждый приговор о рабстве вызывал возмущение народа и запоминался.

— "Crudelitatis mater avaritia est". (Жадность — мать жестокости), — прокомментировал Эбуций эти рассказы, когда плёлся на суд, не ожидая от него ничего хорошего.

Дело Аппия к Эбуцию оказалось шестым, и Эбуций извёлся, увидев, как пять должников были без лишних разговоров отданы в кабалу. Впрочем, он был не одинок. Народ волновался уже не глухо. А Гай Сициний сопроводил пять обвинительных приговоров своими вопросами:

— Не собирается ли неуважаемый консул всех плебеев отдать в кабалу?

— Как хорошо, что ты через три дня уходишь. Но сколько ты ещё зла успеешь сотворить! Этот твой приговор служит примером неправосудия.

Но почему неправосудия — это Сициний не потрудился объяснить.

— Этот человек проливал кровь за Рим, а теперь ты именем республики превращаешь его в раба.

Тут возразил Аппий, который презрительно игнорировал большинство реплик Сициния и других трибунов, отвечая: "Выслушано":

— Я его не в рабство, а в кабальное служение отдал, нужно внимательно слушать приговоры!

Но Сициний продолжал комментировать каждый процесс:

— Этот приговор показывает, что в тебе и упрямство, и ум от осла. Тебе надо было бы называться Ассий, а не Аппий.

— Ты дождёшься мести народной, неправедный судья!

И вот настала очередь Эбуция. Здесь Аппий был тщателен. Он зачитал долговую расписку и добавления к ней полностью, привёл факты об уплате процентов и о просроченной уплате, что у должника больше нет имущества, дабы отвечать за уплату.

— Audiatur et altera pars. Следует выслушать и другую сторону. — сказал он и предоставил слово Эбуцию.

— Первое, что я могу сказать, что почтенный консул и одновременно заимодавец дал мне оружие для защиты Рима, прибавив: "Salus patriae suprema lex". (Благо отечества — высший закон). А затем добавил это оружие в долг. Так что он пытался обмануть республику, богов и меня.

— Уважаемый Квинт Эбуций Фефилий не потрудился, из презрения ко мне, произнести формулу принятия дара, после чего я был бы обязан произнести формулу дарения. Он лишь спесиво и кратко поблагодарил меня, что могут подтвердить четыре свидетеля, да и сам Эбуций, который известен мне как человек доблести, чести и долга, но спеси, несоразмерной его состоянию и положению, я уверен, не станет лживо клясться, что он соблюдал ритуал. "Velox consilium sequitur poenitentia". (За поспешным решением следует раскаяние).

Эбуций почувствовал, что первый раунд проигран начисто. Теперь он уже запомнил и записал для себя на дощечках стандартные формулы клятв, сделок и молитв, а также какие жертвоприношения когда надо совершать. Но Сициний тем не менее закричал:

— Вот видите! Дают нам оружие, чтобы мы их защищали, а потом за него дерут втридорога с процентами и свободы лишают! Мы дерёмся, выходит, не за вольность нашу, а за неволю нашу!

"Выслушано", — презрительно ответил Аппий и повернулся к Эбуцию, который продолжил:

— Второе и гораздо более важное. Аппий присвоил себе права, большие, чем Республика. Республика может казнить гражданина, но не лишить его надела и дома и не поработить его. Он забрал мой надел, а теперь хочет лишить меня и свободы.

В Риме заключение в тюрьму как наказание для граждан было неизвестно. В тюрьму порою бросали, чтобы сохранить для суда и казни или для торжественного ритуала, скажем, триумфа. Так что лишить свободы гражданина государство не могло. Да и обложить его постоянным налогом тоже. Налоги могли быть лишь чрезвычайные и разовые.

Аппию эта дискуссия явно начала доставлять удовольствие.

— Я не могу сравнивать себя с Римом. Но лишить граждан права продавать свой участок это как раз означает сделать их всех несвободными. Гражданин может распоряжаться всей собственностью, которая у него есть, в том числе и самим собой. Но свобода распоряжения означает ответственность. Если ты распорядился дурно, Эбуций, ты можешь лишиться собственности. Так что это ты хотел лишить народ свободы. Я защищаю свободы и права всех разумных и ответственных граждан и охраняю их от произвола безответственных и охочих брать чужое, но не расплачиваться за взятое.

Второй раунд явно закончился вничью. Собравшиеся позади трибунала аристократы были на стороне Аппия, а народ на стороне Эбуция. Дело испортил Сициний, заоравший: