Вышивальщица и топор Ларны

Глаза на стеблях обратились к Мальку. Чуть дрогнули вниз-вверх. Ларна рассмеялся. Стоит выру пожить день в мире людей — и он уже научился кивать. Глазами. На стебельках... Что будет завтра? Есть ведь пожатие плеч, подмигивание, кривая усмешка, морщение носа, моргание... Исполнить невозможно, но найти схожий способ отразить без слов? Пока у выра получается.

Ветер задул неровными рывками, словно проверил борт рукой, толкая и осаживая галеру, упрямо идущую к мелководью. Ларна встал, перебирая по борту руками. Двинулся на нос корабля. Мелкая вода уже рисовалась вокруг, охватывала все плотнее узором невнятных, но близких к поверхности скал. Провести здесь даже небольшую галеру сложно. Тем более в упрямо густеющих до срока сумерках непогоды. Но Ларна не сомневался в себе. Распоряжался коротко и внятно, зная: за спиной ему верят. Исполнят, и не стоит ждать ножа под лопатку или иной гадости. И не только по причине любви к сказке про удачливого выродера. Скорее уж из-за панцирной были в две сажени длиной. Себя не стоит обманывать. Он опытный травленый зверь, и он с первого мига свободы боялся ночи на галере. Надеялся прикрыть спину выром, затевая спасение Шрома. Пусть его режут и на нем вымещают злобу... так казалось днем, когда солнце пекло голову и вливало в сознание усталость пополам с озлоблением. Теперь — иначе. Все иначе. Выра никто не тронет. Ему не будут мстить за грехи родичей. Потому что его боятся? Может, да. Уважают? Не без того. Рассчитывают использовать? Люди это соображение всегда держат на дне души... или рассудка. Но есть и иное. Выр теперь — живая сказка этой старой галеры, постанывающей под порывами ветра, поскрипывающей веслами. Её кормилец, её надежда и её доброта. Такая вот — неожиданная, с клешнями и без одного панцирного уса.

В мешанине пятен и теней на воде коридор движения едва обозначен даже цепкой памятью наемника. Сюда Ларна добирался дважды, пробно, полгода назад. И предпочел бы никогда не говорить о том Шрому. С третьей попытки он должен был убрать выра. Как теперь ясно, имя тому выру — Шрон. А заказал его все тот же Борг, неугомонный хранитель бассейна, пустеющего с каждым новым злобным помыслом.

— Ты хорошо знаешь проход, — в голосе Шрома проявилась хрипота усталости. Или тревога? — Я понимаю, куда он выведет нас. Скажи сразу. И он — тоже?

— Я солгал нанимателю, что не нашел его, — сразу признался Ларна, чувствуя себя совершенно счастливым от сказанного. — Но я видел его. Больной сплющенный хвост и отсутствие двух пар верхних лап-рук. Трещина на панцире, разорвавшая гнездо спинного глаза. Шторм был жесточайший... а я тщеславен, ар. Предполагал вернуться, когда твой брат выздоровеет, иначе я мог утратить славу честного выродера. Наниматель моих идей по поводу чести не оценил. Хранитель главного бассейна Синги получил его письмо. И сказал: хватит взращивать сказку о непобедимом наемнике. Кланд отказал мне в прилюдной красивой казни, создающей славу и после смерти. За что ему спасибо.

— Тебя подробно выспросили обо всем важном, а позже тихо и без огласки предназначили в рыбий корм, — голос Шрома обрел былую звучность. — Надеюсь, нового выродера за полгода не наняли. Занялись мною, да...

Выр доел печень и погладил пальцами плечо Малька. Парнишка заулыбался, придвинулся спиной к самому боку выра.

— Дядька Шром, ты не обижайся, я спрошу, ладно? Почему выры так пахнут гнилью? Ну, не особо это приятно для людей, и название опять же прилепилось гадкое... — Малек глянул жалобно. — Я думал, панцирь слизистый от гнили. Много глупого думал.

— Мы любим сырую рыбу, да, — предположил выр, от замешательства почти пряча глаза на втянутых стеблях. — Привыкли жить в соленой воде, которая нас моет. В погружении иначе все с запахами, а на воздухе... мы не учли суши и устройства городов, да. Есть особенности в жизни на берегу. Беда еще в том, — выр виновато шевельнул ворсом у губ, — что мы любим несвежую рыбу. Особенно с зеленой таггой. На чем настаивают таггу черную, тебе лучше и не знать, да. Говори дальше, я слушаю тебя. Видишь: уши свои сухопутные раздул, мне интересно и я не сержусь.

— Если бы ты умывался и полоскал рот, — глядеть на багрового от неловкости Малька было смешно и интересно. — Ну, я вот так смекнул, ты не серчай.

— И часто полоскать? — насторожился выр.

— После еды.

— Всего лишь запах, да... Примерно так и начинаются недомолвки, — предположил выр, поводя хвостом и вытягивая стебли глаз. — Не будь Малька, я бы за всю жизнь не узнал, что вас вынуждает отстраняться от меня на два-три шага. К ночи я заподозрил бы угрозу сговора и даже опасность нападения. Прождал подлости до утра. Без отдыха остался бы, да... Сопоставил слова и дела, додумал несуществующее и утром напал бы сам. Трудно жить молча, без понимания. Ты молодец, Малек, да. Я устал, у меня болит все тело так сильно, словно панцирь изнутри засыпан песком. Я хочу отдыха и снов, сладких снов об утраченных глубинах... Но сначала мы найдем моего брата. Идем умываться. Нырнем несколько раз и позовем его, пока волна невысока. Покрутимся у берега. Согласен?

— Я ныркий, — гордо напомнил Малек. — Твой брат людей как — крепко не любит?

— Мой брат... не знаю, — задумался Шром. — Спросим при встрече. Он уже в годах, мы к такому возрасту или протухаем до окончательной мерзости, или становимся мудры. Я не готов превозносить свой род. Есть и гнильцы, и твердые ары, глубинные.

— Выры, — поправил Малек.

— Не вполне так, — нехотя бросил Шром, без лишнего плеска сползая с борта. — Скорее ары. Ар — слово особое. Обозначает достойных. Достигших мудрости, да... можно так сказать, вполне. Прыгай, не топчись. Ус вот лови, крепче держи. — Выр шумно фыркнул. — Дожил. Только среди людей и могу находиться с таким позорным обломком уса. А ну как новый отрастет вовсе коротким? Переживаю я, да... А еще руку рвать, позором сургучного договора отмеченную. Завтра займусь.

Закончив с пояснениями и дождавшись, пока Малек гордо устроится на спине, выр поплыл к отмелям и заскользил по ним, порой касаясь лапами дна, а порой погружаясь до самых глаз. Издаваемых им под поверхностью "криков" люди не слышали. Но понимали, что Шром выглядел обеспокоенным: он не получал ответа и кружил, расширяя область поиска.

Галера миновала самый мелкий участок лабиринта и двинулась быстрее, капитан теперь то и дело поглядывал на небо, да и прочие не жаловались на утомление. Ветер начинал посвистывать и нагло рвать с волн пену, делая их макушки острее, а говор — злее.

— С юга задувает, — отметил старый рыбак. — Хорошо. Туточки до южной оконечности отмелей далече, волна ссядется, настоящую силу не получит. Вот северный шторм страшен. Его надобно перемогать в ином месте.

Ларна молча кивнул, указал рукой на воду. К галере плыли два выра. Малек лежал на спине Шрома, вороненой и широкой. Второй выр был того же тона, но более тусклого. Он остался у борта галеры, когда Шром вполз на палубу и ссадил Малька. Повел хвостом, выражая свой восторг по поводу погоды. Дождь срывается! Дождь, по мнению выров, лучшее, что есть вне глубин. Шром резво подбежал к Ларне.

— Пусть кинут канаты. Мы с братом чуток подтянем вас, да... течение пошло в рост, без того нельзя пройти уверенно. Два каната. Носовой и кормовой.

Закончив давать указания, выр рухнул с палубы, наслаждаясь обилием брызг, шума и ничуть не опасаясь острых скал в мелкой воде. Ларна жестом указал, где крепить канаты, к каждому поставил людей для страховки. Подумал: удивительный попался выр. Боевой, неущербный, взрослый... и все же до смешного ребячливый. Скучно, оказывается, существу общительному и доброму по сути своей — быть хозяином мира. Пить таггу при склоненных до пола слугах, жить в окружении пустоголовых кукол. После действия тантового яда люди себя не помнят. Хуже: способны исполнять лишь простейшие указания хозяина. Зато — и не думают, и предать не способны. Куклы, иначе не назвать. Послушные и тупые. Спасшись из их мира, Шром вполне доволен новым обществом. Его не просто слышат — его слушают.

Оба каната натянулись, галера пошла ровнее, гребцы зашумели, выражая свою радость. Ларна усмехнулся. Пожалуй, и это тоже в новинку для выра: его могут хвалить люди — и такая похвала приятна. Капитан уточнил курс, крикнул: скоро станет видна и сама бухта. Удобная, с юга довольно высокие скалы. Надо готовиться крепить галеру. И снова подумал: как нелепо это разделение двух народов. Вместе можно делать так много интересного! Но создан целый свод законов. Выстроена крепчайшая стена, она разделила сухопутных и водных — положением в обществе, достатком, правами, привычкой и правилом поведения. А сверх того — предрассудками и накопленными счетами обид, казней, мести... Как изменить такое? На одной галере запросто получилось: благодаря Шрому, существу необычному во всех отношениях. И теперь эта галера, вся её команда, определенно вне закона. Не так людям надлежит смотреть на своих хозяев! Мысли собравшихся здесь, случайно обретенный ими опыт — опаснее для миропорядка, чем все сказки про выродера Ларну, удачливого мстителя. Месть не создает ничего достойного, она лишь укрепляет стену вражды. Он, герой побережья — сделал более самих выров для разделения народов. Он хотел найти третью силу и не заметил, что уже служит ей злее и полезнее прочих...

— Найду и убью медленно, — сквозь зубы пообещал Ларна самому себе. — Будь этот колдун хоть трижды братом Шрома... или же моим собственным.

Галера замерла на стоянке, заякоренная точно и крепко. Два выра играючи справились с делом, непосильным, скорее всего, трем десяткам утомленных людей, тем более при нынешнем ветре, при растущем волнении.

Шром взобрался на палубу, в два удара клешней прорубил в верхней части борта узкую щель, готовя основание для временных сходней. Прямиком на камни уложенных: можно пройти, не вымокнув с головой, — люди удивились и обрадовались. Заспешили по доске вниз, несмело цепляясь за клешни и лапы двух выров, работающих перилами.

— Все сильнее подозреваю, что у меня бред, — поморщился Ларна, покидая галеру последним. — Это наиболее понятное объяснение происходящего. Простое, естественное. Мне дали выпить отраву и я брежу, по-прежнему находясь в трюме... Когда очнусь, колодки будут на своем месте, и гиря — тоже.

— Упрямый ты, да, — развеселился Шром. — Идем, тут рядом гроты. Нижние вам не годны, но есть два верхних. Сухие, да.

Сухие в представлении выра — значит, не затопляемые до самого свода, — это Ларна понял верно. И виду гротов не удивился. Лужи, подобные озерам. Острые камни, сырость и зеленые бороды водорослей по стенам. Зато буря воет далеко и глухо, злясь на утрату добычи. И есть масло, прихваченное с галеры, и есть сухие доски, годные для костра. Рыба тоже имеется, как и малая жаровня, принесенная с галеры.

Люди разбрелись, выискивая относительно сухие места. Только Малек о сырости не думал, увиваясь вокруг двух выров и наслаждаясь странным обществом. Он, вчерашний сирота, уже умудрился пристроиться в племянники к Шрому и Шрону и гордился многочисленностью новой родни и славными деяниями, только что вызнанными со слов "дядек"...

Ларна укрепил в щели камней наспех сделанный факел. При свете изучать внешность старшего брата Шрома оказалось занимательно. Полгода назад он был куда как плох. Валялся на отмели, пойди пойми — жив ли. Растрескавшийся панцирь било о камни, мотало — и выр не мог даже закрепиться, тем облегчив свои мучения. Убивать столь ничтожное существо казалось недостойным. Разве выродер может испортить счет, закрыв первую дюжину — падалью?

— Это мой брат, — Шром гордо встопорщил ворс у рта. — Мой любимый старший брат Шрон, да. Раньше я только с ним мог поговорить вволю, а уж последние года три весь ссохся в молчании. Весь, да.

— Ох-хо, — прогудел Шрон, неторопливо двигаясь к Ларне через глубокую воду одной из луж. — Выродер. Настоящий здоровущий выродер. Спас моего Шрома. Вылечил, вот незадача. Как же, как же, — выр подобрался вплотную и ощупал руку Ларны тонкими короткими вспомогательными усами. — Знакомый выродер. Ожидаемый. Не стал убивать меня прошлый раз, не стал... Гордый. Глупый. Самонадеянный. Интересно жить возле людей, всегда они готовы удивить. Не обязательно порадовать, но удивить — да... А, пожалуй, и порадовать. И это тоже.

Выр удобно присел на лапах и вытянул глазные стебли, наблюдая суету Малька. Тот уже собрал возле стен довольно сухие пучки старых водорослей, разжился куском доски и готовил удобное место отдыха для своего капитана. Ларна поблагодарил, похвалил и сел, продолжая изучать выра. Старого: прежде не доводилось видеть столь потертый панцирь с множеством тонких выпуклых линий сращивания трещин, полученных в боях. Гладкость поверхности исчезла под неопрятными игольчатыми наростами, кое-где имелись истончения брони, столь значительные, что серо-розовое тело с темными нитями сосудов просматривалось сквозь них. Оба панцирных боевых уса изломаны. Лапы неравной длины: многие росли повторно, после утраты прежних. Тонкие короткие усы разрослись густо, в них прижились водоросли, закрывая головогрудь подобием бороды — зеленоватой, пахнущей морем и совсем чуть-чуть гниением.

— Я больше не служу главному бассейну и не хочу мести, — твердо сказал Ларна. — Не зовите меня выродером, достойный ар.

— Ишь, не зовите, — Шрон насмешливо шевельнул бровными отростками. — Так я и не звал, но ты сам явился. Ох-хо, чего уж там. Тоскливо тут одному. Хоть и важное у меня дело, только все равно — тоскливо. За брата неспокойно, я как окреп после бури, собрался плыть домой, дела проверять и Борга брать клешней за голый его нежный хвост. Но прежде завершения моих сборов вы сами явились, так-то. Брат сказал мне про твои мысли. Третья сила, большое зло... Эк оно просто получается! Нет виноватых, вот ведь что ты удумал. Выры не виноваты, люди тоже. Ох-хо, не годится дума о третьей силе, ничуть не годится. Я сто сорок лет живу, колдунов не видал. Нюхом их не чуял, слыхом не слыхивал о таких. Иное ищу. Брат говорил. Беду нашу изучаю, желтую смерть.

Выр мрачно скрипнул старыми, неплотно закрывающимися, клешнями. Ларна с должным уважением покосился на их серповидные кромки. Покрупнее даже, чем у Шрома, хотя сам старик мельче младшего брата. Поуже телом, хвост имеет относительно короткий, с плохо развитыми боковыми плавательными гребнями. Зато головогрудь крупна, есть даже ощущение, что её раздуло. Словно выр весь немного искажен временем.

— Желтая смерть... — вдохновенно шепнул название новой тайны Малек, возникая рядом, и снова с бадейкой вкусного в руках. — А вот спинки рыбьи, жирненькие. И головы, как дядька Шром велел. Ужинать будете? Я прихватил с палубы таггу, пропадет ведь в шторм.

— Будем ужинать, мелюзга ты прыгучая, — в голосе старика прогудела нежность. — Садись тут, у меня хвост помягче братова, обомшелый. И слушай. Дело-то ясное, Шрому интересна наша беда, но ты глазками живо блестишь, вроде и тебе не скучно. Да... Ничего мы в ней не понимаем, в погибели рода своего. Я на отмели ушел, чтобы разобраться. Путь вниз хотел найти, вот как. Мы же думали: она суть мертва сама и в воде растворена, все пять веков мертва и неизменна, от подводных кипунов плывет. Есть такие, вроде печей, что ли. Ядом плюют. Мы думали: кипуны заплевали море, а позже-то уймутся, тогда мы и нырнем.