— Вон он! — Указал за остекление кабины Черто́в, — и не особо засыпан снегом, как я опасался. А то уж думал спрашивать, есть ли у вас на борту лопаты.

Переменчивое небо совсем очистилось голубизной, ещё резче очертив возвышающееся плато с белой дымкой на вершине. А внизу, в ложбине среди серых валунов и снега совершенно неестественно, словно что-то инородное для ледяной дикости, прямыми линиями проступал силуэт неприхотливого дощатого домика.

Вертолёт посадили недалеко, на каменистом взгорке. К домику собрались идти все. Любопытно было даже лётчикам, хотя бывали тут не раз.

Пока спускались с возвышенности, капитан рассказывал старлею историю хижины:

— Построил её шотландский путешественник Ли-Смит в 1880 году, так сказать, на всякий случай, в своё первое посещение архипелага. Назвал в честь своей шхуны — 'Эйра-хауз'. Оставил в этом зимовье продовольствие, уголь. Тогда, да и сейчас так многие поступают — не только для себя, а и на случайного бродягу-полярника, попавшего в бедственное положение.

Но припасы пригодились впоследствии им самим, когда Смит предпринял на следующий год очередную экспедицию. Их шхуну раздавило дрейфующими льдами у Нортбрука и они потом сюда наведывались на шлюпках за харчем.

— Выжили? — С нескрываемым интересом спросил лейтенант.

— Подъели всё, занимались охотой. Потом, в конце концов, на шлюпках ушли к Новой Земле. Там где-то по пути их подобрали. Спаслись.

Почти пришли, шкрёбая то по каменному крошеву, то по крупнозернистому снегу. Черто́в замолчал, сдвинув брови, с пристрастием разглядывая строение. Крыша зимовья была перетянута канатами, почти без провисания крепящимися за ближайшие валуны.

— Занятненько, — пробормотал, идущий рядом пилот.

— Что...? — Попытался морпех.

— Да ничего, — открестился Шабанов, — поглядим что внутри.

С одного боку строение было присыпано снегом. Там где снег отступил, громоздились округлые камни насыпом у основания, для прочности.

На взгляд лейтенанта домик выглядел, словно построенный лет десять назад, но ни как не в 1880 году. Лишь на крыше был заметен зеленоватый налёт от мха или плесени.

Оба окошка были заколочены ставнями. И дверь (небольшим выступом), тоже. Кстати на двери были характерные следы — пошалил белый медведь, нацарапав своё любопытство или извечный поиск пищи.

Лопаты не понадобились, но прихваченный боцманом топор оказался к месту. Поддев доски, отжали крепления, немного повозились с перекосом петель и вход оказался свободен.

Капитан, понимая интерес лейтенанта ещё ни разу не бывавшего в полярке и не видевшего ничего подобного, мотнул головой пропуская Волкова вместе с первыми желающими.

Внутри никаких неприятных запахов, никакого тлена или разложения. Фонари высветили стены — доска имела кремовый оттенок, против ожидаемого Волковым потемневшего, серого. Это видимо никого не удивило — люди разбрелись, тщательно обследуя углы, пол.

А вот капитан и боцман, сразу направив свет на стены, были явно озадачены, бормоча и переговариваясь меж собой:

— ...а где...?

— ...тоже не вижу.

— ...странно, а куда могла....

— Впечатляет, — Волков указал на выцарапанные даты и прикоснулся к шероховатости доски, как будто к самой истории, — больше ста лет!

— Да, — с неопределённостью в голосе ответил Черто́в, — шли люди — честолюбцы и исследователи в одном флаконе, открывать новые земли, давать им имена, загибаться от холода и цинги, побивать рекорды и быть первыми.

— Народ! — Послышался чей-то возбуждённый голос, — а это что за..., я тут нашёл что-то!

Все обернулись, направив фонари на одного из членов экипажа, затем на боковую стену, где выше были приколоты какие-то листы бумаги.

Раздаётся новый возглас, и лучи света мечутся в другую сторону — пилот, стоящий у окна указывал на жестянку, прибитую к стене. В руке он держал какой-то предмет.

— Аккуратней! — Чуть повысив голос, потянулся капитан, отбирая находку.

Сразу три фонаря осветили руки кэпа, развязывающего бечёвку, разворачивающего верхний слой плотной серой бумаги. На свет появились первые белые листы, исписанные мелким почерком.

Волков пригляделся — на английском. Руки кэпа подрагивали, разобрать ничего было невозможно, а сам Черто́в бегло пролистав, отыскал подпись в конце:

— Письмо Ли-Смита. Невероятно!

Все вдруг заговорили разом. Волков улавливал лишь отельные фразы, не всегда понимая, о чём говорят.

— ...я был в две тыщи одинадцатом — тут всё прибрали, вычистили....

— ...а сейчас мусор всякий, ржавые консервные банки, даже каменный уголь в углу....

— ...мудаков хватает....

— ...турысты, мля-нах их....

— ...но откуда эти древности?

— Может, объясните..., — Волков взглянул на капитана с боцманом, продолжавших изучать бумаги, — я так понял — это артефакты старых полярных исследователей?

— Дело в том, что в 1913 году тут побывали люди из экспедиции Седова и упоминали об этих находках. Но уже в двадцать девятом другой 'Седов' — советское судно, также проходило по этим местам. Члены экипажа побывали тут и уже ничего этого не обнаружили. Кто-то прихватизировал ценные исторические документы.

— Так может это новодел? Для привлечения туристов..., дескать 'великое открытие', 'невероятная находка' и под это дело приторговывают 'настоящими' историческими артефактами?

— Хорошая версия, — крякнул боцман, только....

— Только есть странности и нестыковки, — подхватил капитан, двинув вдоль стен, освещая фонарём, показывая, — вот это нацарапал штурман 'Эйры' в 1881 году, вот надпись Вильяма Брюса из экспедиции Джексона 1897 года. Но нет ни одной записи последующих годов. А они были. После постройки сего обиталища, на этих стенах отметились многие полярные экспедиции, да что там говорить — все кому не лень! Вот, например, на этом месте, над брюсовской, я прекрасно помню, была запись 1955 года. А вот тут отличились наши ухари в шестидесятых годах, накарябав как они убили и вые..., поимели медведя. Придурки. Сохранность домика, как видите идеальная — не закрашено..., не скоблили. Их просто нету! Ещё нету!

— В смысле, 'ещё'? Не пойму, к чему вы клоните...?

К разговору капитана и морпеха прислушивались уже все, притихнув.

Черто́в на некоторое время замолчал, собираясь с мыслями. Скинув капюшон, провёл рукой по голове, словно с непокрытой головой лучше думалось.

Начал он плавно, подбирая слова, сам ещё не уверенный в своих выводах:

— Честно говоря, я всё ещё надеялся..., но полное отсутствие следов человека на Земле Александры вызвало у меня определённое ощущение. Как будто мы плыли, плыли и..., приплыли.

— В другую Арктику?

— Время. Тут ключевое слово 'время'. Арктика та же — время другое.

Как будто время замерло, отыграло назад в позапрошлый век — самый конец или прошлый — в начало. Потому что — морзянка в эфире и тот пароход, дымящий на угле не иначе.

Я рассудил, что ближайший человеческий 'памятник' находится на Белле. До Капа-Флоры топлива на вертолёте точно бы не хватило.

Стоящий рядом Шабанов, непроизвольно кивнул подтверждая.

— И вот, — Черто́в окинул взглядом стены зимовья, — я вижу, что после Смита и Джексона тут никто не бывал. Словно мы окунулись в прошлое.

И тогда становится понятным отсутствие спутников..., их время ещё просто не наступило.

— И вы так спокойно об этом говорите? — Только и пробормотал Волков.

Остальные молчали, чуть ли не открыв рты, тяжело переваривая полушариями серого вещества эту идею, версию или действительно — действительность.

Озвученное кэпом легло 'громом среди ясного неба'. И как в дополнение снаружи громыхнуло выстрелом, заставив всех излишне остро отреагировать — вздрогнули и скопом повалили на выход.

Доносится:

— Медведь!

'На улице' солнце совсем не щадит сетчатку и щурясь, озираются 'где?', 'кто?', 'куда?'.

— Медведь! — Снова слышится крик, на слух Волкова, совсем без паники. Оглянулся, влекомый звуками и общим движением. И увидел!

Первое, что бросилось в глаза — шерсть медведя была перемазана ярко-красным.

'Кровь'!

Самое удивительное, что, несмотря на кровавый вид, зверь не выглядел свирепым хищником. Лейтенант доверял своему интуитивному нутру, но и на этом уровне ощущения страха не приходило. К тому же более опытные полярники не выказывали никакой суеты — никто не дёргал остервенело затвор, не целился из ружья, хотя держали настороже.

Медведь стоял метрах в тридцати, подняв вытянутую морду, чёрной точкой носа вынюхивая новые запахи.

— Тюленя поди сож-жрал — сытый, — поясняет Черто́в, таким голосом, словно сам наелся до отвала, — просто ему интересно — любопытная тварь!

— Совсем непуганый, — удивляется морпех. И как бы догадываясь, — выстрела-то не побоялся. А? Действительно людей не видел!

— Для белого медведя выстрел похож на звук трескающегося льда — он к нему привычен с детства. И вообще эта скотина ничего не боится, — спокойно просветил кэп и крикнул, — пальни ракетницей, стоишь, сиськи мнёшь!

Кому надо услышал — фыркнуло, разбрасывая искры и дым, прям под ноги животине. Срикошетило от снега, уходя полого в сторону..., дальше.

Ошалевшая зверюга, не ожидавшая такой подляны, взревела, крутанулась и дала дёру. Надо сказать с приличной скоростью.

Народ ржал, присвистывая и прикрикивая.

— Столько мяса убежало, — с улыбкой посетовал лейтенант, — он вообще как на вкус?

Капитан, подкинув в общее веселье своё 'кхе-кхе', отмахнулся:

— Вонючка он. Что жрёт, тем и воняет — ворванью да рыбой. Кровью его раньше спасались от цинги, а печень так и вовсе ядовитая .

Волков на это удивился и уж хотел разузнать побольше, как Черто́в неожиданно решил ответить на его ранний вопрос:

— Спрашиваете, спокоен ли я? Не спокоен! Не покоен.

Только мне воспринять провал во времени куда как проще, нежели вам, например, чёрт меня подери. Потому что — Арктика!

Поверьте — я знаю! Мне пятьдесят три, а на северáх я, в полярке — по Арктике более двух десятков лет.... Довелось походить по северной макушке планеты и пёхом и на плаву.

Лейтенант покосился на призадумавшегося собеседника, оценивая. Образ закоренелого полярника Воронову представлялся иначе — обветренный красномордый или выбеленный кряжистый бородач. А этот — даже никакой тебе шкиперской бородки, какие частенько отращивают капитаны, чтобы соответствовать образу. Чисто выбрит, лицо скорей слегка смугловатое. И нет этих характерных морщин, морщинок, обветренных и высушенных севером. Может из-за склонности к полноте? Зато густые чёрные брови..., короткая стрижка..., и только в тёмных волосах пробивается пятидесятилетний мужчина — сединой..., и взглядом — цепким, колючим, пожившим.

А капитан 'Ямала' продолжал бередить свои ассоциативные образы:

— Потому что Арктика сама по себе..., как экскурсия — путешествие в прошлое!

Здесь нет бактерий, поэтому не разлагается дерево. Лёд и мороз — прекраснейшие хранители.

И нередко можно найти что-нибудь такое-эдакое..., выстёгивающее нервы, вмерзшее во льды и снегá за ебеню сотню лет назад, но как будто вчера! Целёхонькое. Почти.

Ильич, упокой его, в мавзолее позавидует! Вот как!

И если помереть (а придётся), то сгинуть бы здесь — во льдах, поближе к полюсу.

И если твои бренные останки не найдёт оголодавший мишка или человеки, пролежишь не одну сотню лет. Хэх! Сохранишься, словно тело астронавта в вакууме космоса в скафандре..., среди астероидов или на пыльных лунных тропинках. Романтика!

И не надо скептически улыбаться, молодой человек!

Посмотрите на эту базальтовую громадину, торчащую посреди льда и снега. Это ж..., совершенно фантастический пейзаж, словно другая планета..., как холодный вечный космос, где время замерло между 'вчера' и 'сегодня', посреди 'давно' и 'ныне', сохраняя часы, минуты на десятки, а то и сотни лет.

Ветер сносил слова в сторону, востря уши некоторых членов экипажа. Увидев, что опять набрал аудиторию, кэп прервался:

— Но..., долой лирику. Что это у вас?

В руке лейтенант всё ещё сжимал обрывок плотной бумаги (на вид и ощупь), который подобрал в хижине, поддавшись общему порыву, что-нибудь отыскать.

— Да, вот..., нашёл.

— Обёртка от пеммикана. Практичная еда для полярника . В самом ходу в девятнадцатом веке и до первой половины двадцатого, — повертев руке желтоватый лоскут, Черто́в встретился с понимающим взглядом с Шабанова, — что у тебя на борту?

— Из жратвы — НЗ. Ещё сухарики какие-то молодёжные — Осечкин трескает постоянно, оттого с запасом. И сухой спирт, как топливо.

— Тащи всё. Оставим здесь. И двигаем обратно. Всё что могли, мы уже увидели. По уму — сделать рейс на Нортбрук, но..., покумекать надо.

— А если там сейчас кто-то загибается?

— Кто? Я всё понимаю..., конечно, не конвенция открытого моря, но коль у нас есть возможность помочь, надо бы.... Вопрос — кому? У нас нет точной сегодняшней даты. И даже охватывая весьма большой период — с 1897 по 1913 год..., сейчас припомню....

В 1899 году — итальянцы. Где их там искать за островом Рудольфа...? И сколько на это уйдёт времени?

В 1901 — экспедиция Болдуина. Та же хрень.

Лето девятисот первого — ледокол 'Ермак' во главе с Макаровым. Всё пройдёт благополучно.

С тысяча девятьсот третьего по пятый — зимовка Фиалы.

Несомненно, если мы сгоняем на Нортбрук и на мысе Флора отыщем российский флаг, установленный парнями с 'Ермака' — привязка ко времени сузится. Но есть ещё один фактор, который я пока и не обдумал толком!

— Судя по фамилиям — все эти экспедиции, кроме 'Ермака', будут иностранными? — Влез внимательно слушавший лейтенант и, получив утвердительный кивок, решительно заявил, — в таком случае считаю, что нам не следует показывать свою технику и возможности представителям иностранных государств.

— Ну, вот и наш морпех пришёл к тем же умозаключениям.

— Я просто делаю маленькое упреждение, — пожал плечами офицер, тем самым давая понять, что до конца не принял версию капитана о попадании в прошлое.

С пилотским пайком НЗ, как и с сухариками в хрустящей упаковке немного пришлось повозиться — из-за этой самой упаковки, на которой были нанесены футуристические надписи, включая даты изготовления. В конце концов, просто распотрошили содержимое, рассовав в безликий целлофан, уложив в найденные в хижине ёмкости.

В отличии от Земли Александры, где сняли короткое обзорное видео с высоты, на Белле ещё изрядно пощёлкали камерами — был объект и предметы.

— А то, как вернёмся на 'Ямал' я и сам перестану верить в увиденное, — резонно заметил кэп.

Аккуратно собрали все памятные артефакты, понимая историческую ценность этих документов и записок.

Вход в зимовье тщательно заколотили, огляделись вокруг, оглянулись перед посадкой на домик — человеческий островок на островке, свидетельство людского посещения и пристанища.