Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

— У тебя девушка есть? — вдруг спросила она.

— Я только несколько часов, как в городе.

— А там, где раньше жил — была?

— В Оксиринске я жил в основном на биостанции. И на компании у меня времени не было.

Зрачки Копи сузились, а губы начинали дрожать. Волчене стало её жалко. Она так тяжело болеет, а он втянул её в этот спор... может, хватит и пора перестать?

Была, однако, одна проблема. Перестать он уже не мог. Как камень, сорвавшийся с горы, он мог продолжать, но не мог остановиться.

— По-твоему, — заговорила Копи срывающимся голосом, — мы уже настолько люди, что в нас от зверей ничего не осталось? Мы уже не звери? Совсем не звери?

Лакс замотал головой.

— Ты неправильно сравниваешь. Надо долго наблюдать за животными, пока поймёшь, насколько они человечны. Агрессия тоже важна — как показал Лоренц, без неё невозможна семейная жизнь. Знаете, например, какие семьи бывают у серых гусей?

Ответом ему был крик. Тонкий и горестный крик, какие бывают от боли и отчаяния.

Копи согнулась и задрожала, сжимая руками голову. Подруги подхватили её под локти и приподняли над столом. Хранившая молчание Опасный Соболь обернулась к Лаксу и процедила:

— Довёл девушку! Видишь, что теперь с ней?

Она полуобняла Копи и медленно повела к выходу. Белянкина вытащила из-под стола сейф и последовала за ними.

Парни остались одни, напротив трёх пустых стаканов и одной тарелки.

— Так что там с башней было? — нарушил молчание Лакс.

— С какой башней?

— Которую Гейзенберг построил.

— Да взорвалась она к чертям собачьим!

И воцарилось молчание.

Лакс принялся за сэндвичи, чувствуя, однако, что голод почему-то не убывает. А вот заказ Лучевского удивлял — судя по всему, это была большая салатница, наполненная кусками слегка поджаренного мяса, и пиалка с бурым соусом, который Лаксу был незнаком. Лучевский хватал мясо, макал его в соус и за два укуса отправлял в живот, почти не разжёвывая. Лакс попытался предположить, какой народ мог придумать такое блюдо, но на ум ничего не пришло. Очень похоже выглядит строганина, но это мясо было подогретым.

Он перевёл взгляд в тот угол, который не смог разглядеть, когда стоял возле стойки. Там допивала кофе та самая женщина с пепельными волосами, что приходила его допрашивать. Прямо перед ней лежал мобильный, и она смотрела на него, не отрываясь, словно опасаясь, что телефон от неё убежит.

Сэндвичи закончились, но голод был на месте. Он уменьшился в размерах, сжался, но не исчез и по-прежнему требовал подношений.

Лучевский опрокинул в рот красную лужицу на дне салатницы, после чего посмотрел на него понимающе.

— Всё равно не хватает? Это сезон такой, всё нормально. Давай ещё по одной. Только теперь проси с копчёностями. Чтобы не приелось.

Допил соус и облизнулся.

Лакс приканчивал шестой сэндвич, когда над головой зазвучала протяжная, торжественная нота церковного органа. Он поискал глазами телевизор и нашёл его над барной стойкой.

— Церковь Воссоединения, — сообщил гладко выбритый человек в чёрном пиджаке, за спиной которого падала с небес радуга и толпились золотые купола, — рада видеть у себя новых прихожан. Прямо сейчас тысячи уверовавших возвращаются домой с нашего богослужения. Вы можете узнать у них больше о Церкви Воссоединения и, возможно, присоединитесь после этого к нам. Духовное саморазвитие...

— И крутят, и крутят, и крутят, — пробурчал Лучевский, расправляясь с мясом, — По всем каналам, кроме федеральных. Скоро весь город себе заберут. Построят вокруг стены, а сверху купол. Чтобы никто не избежал благодати.

— Люди скучают по вере, — заметил Лакс, — что тут поделаешь. Иногда это идёт на пользу. Фиксируются моральные нормы, люди чувствуют, что они теперь не одни. Кстати, можно в твой соус макнуть?

— Конечно.

Соус был пряный, солёный и тягучий. Совершенно незнакомый вкус, почти полностью забитый солью.

— У этой церкви в загашнике не только вера, — продолжил Лучевский, не переставая жевать, — У них для каждого свой крест и свои куличики.

Лаксу казалось, что его сосед сейчас наедается на целую неделю. При таком телосложении, как у Лучевского, мясо бы просто не поместилось в его желудке, устраивай он такую трапезу каждый день.

— Не понимаю.

— А чего тут понимать? Сначала они приехали, стали чайники и чашки раздавать. Первое время просто в поле, а дальше стали собирать стадионы. Потом уже и в Глухарёвке появляются, встречаются со всеми, обсуждают, ласковые такие, милые. Серьёзным господам не с руки на стадионе толкаться — и вот уже церковь заложили, причём от нас просили только землю — а кирпичи и рабочих они сами оплачивают. Неделя, другая — уже стройка идёт полным ходом. Хотя на самом деле они платят только за кирпичи. Рабочие у них такие, что даже платить не надо. Со всего СНГ съезжаются и у нас здесь в палатках живут.

— Интересно... А почему им так у вас нравится?

— Строят царство божие на земле. И полтора этажа уже готово. А ещё они теперь всю работу в посёлке делают. Причём платить надо не им, а прямо в церковную кассу. Работают хорошо, тут не поспоришь. Достаточно хорошо, чтобы мы, как и подобает людям цивилизованным, могли из них все соки жать. Не пьют, не курят, а в плане разврата такие, что девочка может при них хоть голышом бегать. Только ходят и молятся с понурыми головами. А глаза пустые-пустые. Только вечером, когда этот пастор приходит, становятся в шеренгу и молятся вслух. А потом он им еду раздаёт. И, что интересно, все эти рабочие такие счастливые. Один, что у нас в доме убирает, так мне и сказал — раньше он был с грехами, как улитка с домиком, а теперь всё сбросил и разогнулся. Ходит теперь счастливый, присутствие Бога чувствует. И очень это всё похоже, — Лучевский икнул и допил последние капли мясного сока из салатницы, — что у этих корейцев есть какие-то удивительные вещества. Потому что они все как обдолбанные.

— А может, это просто вера?

— Обдолбанный — это обдолбанный. Не важно, чем он обдолбался, — серьёзно сообщил Лучевский, — Это как хич-хайкер. Не важно, едет он из принципов или потому, что машина сломалась.

И он допил вторую пиалу соуса.

— Это у нас всегда такое, — продолжил Лучевский. — Город сложный, почти как Омск. Включаешь телевизор, а там шиза полная. Ещё раньше, пока церкви этой ещё не было, колдун местный выступал, Урожаев. Бородатый такой и значительный. Рассказывал, как свёклой геморрой лечат, как заговорами тараканов из дому выгонять, и как много тайн скрывают от нас историки. Что Стоунхедж — это космодром древних славян, санскрит произошёл от тюркских рун, а под офисом Лукойла в Москве есть подземное озеро с динозаврами. Ещё один раз по секрету поведал, кто построил египетские пирамиды.

— И кто же их, по Урожаеву, построил?

— Если мне не изменяет память, он сам.

— Да уж, великий человек. А чем он сейчас занимается?

— Никто не знает. В лес ушёл и пропал. Зайцы, наверное, съели.

V. Гражданские сумерки

Без девушек почему-то сразу стало очень скучно. Лакс прислушивался к своему желудку, которой наконец-то насытился и больше не бунтовал.

За тонированными окнами показалась красная полоска заката. День заканчивался удивительно быстро. Голова опять тяжелела.

— Они не похожи на корейцев, — продолжал рассказывать Лучевский, — Я видел корейских музыкантов, это совсем другое. И Виктор Цой не такой был. Какие-то бракованные корейцы, я считаю.

— Может, у них только высшие иерархи корейцы? Например, отец Валтаким.

— Не Валтаким, а Вальтер Ким. Тоже говорят, что кореец. Из Химок. Я его видел один раз. Совсем не похож. Ни на грамм.

На Лакса тем временем накатила вторая волна. За ушами заныло, в рот потекла слюна, звуки стали громкими и отчётливыми, а мир вдруг начал терять краски. Это было самое страшное: каждый казалось, что этот дальтонизм так и останется с ним на всю жизнь. Зелёные лампочки над стойкой стали жёлтыми, голубой фон в телевизоре — тускло-золотистым, а ярко-красные банки кока-колы в холодильнике — золотистыми. И свет стал другим, куда более рассеянным, он словно прятался от пристального взгляда.

Зато слух стал невероятно острым. Он услышал, как переставила ногу пепельная женщина, и как зазвенел у неё телефон. Звук был отключён, но он коротко пикнул и завибрировал — этого было достаточно, чтобы расслышать.

— Я с сёстрами ничего не могу сделать, сам понимаешь, — вещал Лучевский, — Одна старше меня, вторая младше — они меня как в тиски берут, ни спрячешься, не оправдаешься. Настоящие сёстры-волчицы! Вот и приходится прятаться.

Оперативница заговорила вполголоса, прикрываясь ладонью. Лакс напрягся до предела, стараясь ничего не упустить. Он не знал, зачем это, но ему было безумно любопытно.

— Гексли, шесть. Нет, это полный адрес. После навигационных сумерек. Это ещё час. Нет, не раньше. Всё.

Гексли, 6. Адрес казался знакомым. Лакс попытался вспомнить, что там располагалось. Быть может, то здание, которое пикетировали незадачливые экологи? Но разве так сложно его найти? И что там настолько секретного, что адрес нужно говорить вполголоса?

Тем временем пепельноволосая уже рассортировала по карманам блокнот и мобильный и направилась к выходу. Похоже, она узнала Лакса, но вида не подала.

Конечно, это было не его дело. И всё-таки такое положение ему не нравилось. Сидеть в кафе рядом с осоловевшим от сытости Лучевским, в то время, когда тебе негде ночевать, а одного из ближайших родственников убили, казалось не то, чтобы неправильным, но на удивление глупым решением.

— Эй, — он толкнул Лучевского, — Когда к тебе домой пойдём?

Тот открыл глаза. Даже его трэшевая причёска уже поникла и словно приготовилась ко сну.

— Давай сначала я зайду, — предложил он, — а потом тебя пущу... где-то через пару часов.

— А мне что эти два часа делать.

— Погуляй где-нибудь... Город большой, посмотришь кусочек.

Они покинули "W". Снаружи горел неописуемый закат, и пахло тёплой травой. В Глухарёвке уже загорелись огни, а стена домов городской застройки побагровела. С той стороны приближались трое в чёрных куртках. Два парня шли позади девушки и, похоже, были готовы подхватить её в любой момент. Увидев их, Лучевский сразу обрадовался.

— Войшкунес идёт. Здорово!

Войшкунес посмотрел на него и почти зарычал.

Интересная фимилия, редкая, литовское что-то. Кажется, он сегодня её уже где-то слышал. Вроде бы, Курбинчик произносил. А шли эти трое со стороны Глухарёвки. Ну да, всё сходится. Важные люди живут в элитном посёлке.

Девушка закашлялась и подняла глаза. Зрачки были расширенные, как после атропина.

— Идти можешь? — обернулся к ней Войшкунес.

— Да, — она сделала ещё шаг, споткнулась и повалилась на землю. По телу бежали судороги — точь-в-точь такие же, какие он видел у Копи.

Дальнейшее заняло не больше нескольких секунд. Войшкунес быстро подхватил её, осмотрелся по сторонам и потащил девушку в "W". Его товарищ подскочил к дверям, распахнул их и стал держать, словно предупредительный швейцар.

— А микстуры им сегодня уже не будет, — заметил Лучевский.

Девушку трясло, она перевернулась на спину и отчаянно кашляла, хватаясь за живот и за горло. Войшкунес развернулся к посетителям и поднял руки.

— Кафе закрывается по техническим причинам. Все уходите!

В кафе было от силы человека четыре. Кто-то спросил про скорую помощь.

— Вызовем! Уходите, быстро! Человеку плохо, не видите! Ей нельзя яркий свет!

С лязгом рухнули железные жалюзи. Волченя успел разглядеть, как разом погасли внутри все лампочки.

Люди расходились, даже не переговариваясь. Лучевский тёр глаза, а потом зевнул так, словно не спал уже второй месяц.

— Слушай, — произнёс Лакс, глядя на запертые двери, — как думаешь, кто убил моего дядю? Ты здесь всех знаешь. Может, есть какие-то предположения.

Покинув W, он словно опять очутился наедине с проблемами обычного мира.

Лучевский задумался.

— Знаешь, я тут не помощник, — сказал он, — У него все наши лечились. И сейчас нам будет только хуже. Потому что микстуру мы нескоро увидим.

Лаксу ответ не понравился. И дело было не в том, что Лучевский, по своему обыкновению, сказал цветасто и непонятно.

Просто дома у Лучевского не было никаких животных. Не было даже признаков, что оно где-то есть. И даже больше. Ни Лучевский, ни его его сёстры не были похожи на людей, которые станут заводить домашних питомцев.

Словно попал в компанию оборотней, — подумал Лакс, — лечатся у ветеринаров, живут возле леса, бросаются на людей. Только норы у этих оборотней уютные, не как в кино.

— Может, были какие-то похожие убийства?

— Нет. У нас тут много чуши происходит, но такого ещё не было. Баба Леонила разве что... но там с рекламой связано. Ты понимаешь, твой дядя, он... — Лучевский словно схватил руками невидимый мяч, — он очень адекватный был. Таких немного в городе осталось... Ладно, не важно. Я домой. А ты гуляй два часа.

И он пошёл к Глухарёвку, а Лакс, немного подумав, в противоположенном направлении. Ему хотелось хотя бы в сумерках посмотреть на городскую застройку и немного привести в порядок мысли.

Пересекая трассу, он вспомнил, что так не позвонил матери. Судя по тому, что и она ему не позвонила, Анна Волченя опять по уши ушла в работу и пока не знает о смерти своего брата. Лакс присел на скамейку автобусной остановки и достал мобильный. Закат медленно сжимался, превращаясь в узкую алую ленту.

Трубку сняли после пятого гудка.

— Алло, — голос казался далёким-далёким, — Мне Антон с утра звонил. Сказал, что ты нормально доехал. Как ты?

— Мам, тут проблема.

— Какая? Что с тобой случилось?

— Дядю Антона убили.

Молчание. Лакс расслышал в трубке плеск воды.

— Как убили? Кто?

Как мог, он объяснил ситуацию. Нет, его не ранило, он в это время спал. Нет, тело он не видел. Да, опознали, наверное, по документам. Нет, он не собирается возвращаться. Да, ему есть где ночевать.

— Мне подумать надо, — наконец, произнесла мать, — извини... я ещё потом позвоню, слышишь? И ничего не бойся! Всё наладится!

Кажется, он расслышал короткий всхип. Потом пошли гудки. Стало очень обидно, что он почти не чувствует скорби. Если бы он узнал Триколича получше... Но до сегодняшнего дня он видел его всего пару раз, — дважды в детстве и в те дни, когда отходил после операции. А теперь увидит только на поминках.

Чтобы отвлечься, Лакс принялся думать не о самой смерти, а об её обстоятельствах. Вот, например микстура. Конечно, пробовать незнакомые лекарства — это спорт для тех, кого не пустили в камикадзе за безрассудность. Но для человека, который любит закидываться, пропустить такой шанс — это всё равно, что овце не попробовать новое пастбище.

Микстура в шкафу, и это разумно. Но её оттуда можно вытащить — через Лучевского, например. А значит, тоненький ручеёк мог течь. И нет ничего удивительного, что не успело остыть тело Антонта Триколича, как люди из какого-нибудь наркоконтроля тут же бросились обыскивать его лабораторию. Разумеется, они не нашли там ничего полезного. Или не успели найти...