Узор Судьбы.

— Главное, что это не коснется Джил. Вряд ли можно надеяться, что ему хоть как-то смягчат приговор. Мэр постарается, как-никак это же был его племянник.

— Какой ужас, — мать нервно передернула плечами.

Джил села на ступеньку, осмысливая услышанное. Она знала, что за убийство дают срок. Приличный срок. Она знала, что убитый парень не был простым школьником. Но, если бы не она, тащившаяся по ночной улице, зная, что это небезопасно, ничего бы не произошло. Это её вина, целиком и полностью.

— Дорогая, ты куда? — Отец напоминал охотничью собаку, настороженно замершую в стойке. Джил молча направилась к двери. Отец догнал её и заслонил собой дверной проем.

Сейчас она была готова зубами и ногтями выдрать себе дорогу к Райзу.

— Куда ты собралась? — Повторил отец.

Джил подняла на него глаза.

— Мне нужно по делам.

— Джил, ты ещё не совсем поправилась — отец незаметно принял оборонительную позицию.

— Я давно поправилась, папа, и ты это знаешь. Это важно, я должна идти, — она была готова играть в эту игру.

— Нет. Тебе не стоит ходить одной. Тебе может стать плохо!

— Но я должна навестить знакомого.

Отец поморщился, как от головной боли.

— Джил, ты не можешь этого сделать.

— Почему это?

— Ты не можешь навестить этого парня.

— Почему? — чувствуя, как медленно холодеет всё внутри, но спокойно, словно отец разговаривал на другом языке и не понимал её, повторила Джил.

Он отвел глаза.

— Потому, что его уже забрала полиция? Или потому, что все должны забыть, что это моя вина? — Джил было смешно вот так просто стоять и произносить всё это.

— Ты не виновата! — Мать отбросила с грохотом книгу на стол и поднялась, — Не смей такое даже думать!

Джил душил смех. Она отступила на шаг назад от отца.

— Неужели? Если бы я не пошла одна ночью, ничего бы не было. Если бы мы не были в ссоре, я пошла бы с ним, и ничего не было бы!

— Джил, он убил человека, — словно стараясь донести до неё смысл всего происходящего, осторожно произнес отец.

— И что! — Джил развела руками, — ты предпочел бы видеть мертвой меня или его?

Отец, защищаясь, возразил:

— Нет, это не одно и то же! Он просто убил его, забил до смерти. Ты тут не причем. Он совершил преступление.

— Нет, — качая головой, Джил попятилась к лестнице, — Нет, это не так.

— Джил, есть законы, которые в человеческом обществе имеют вес.

Отец пытался убедить её, что Райз — злодей?

— Какие? — Сдерживая закипающее бешенство от одной этой мысли, притворно спокойно спросила Джил.

— Разные. И, переступая их, люди несут ответственность перед обществом. Даже если они поступили верно.

— Да ладно, отец?! Значит, Райз — злобный преступник, а ты, изменявший маме и делавший со мной вид, что всё отлично — хороший? Так считает общество? — Джил сорвалась на пронзительный крик. Мать сдавленно охнула от неожиданности, а лицо отца попеременно меняло цвет от багрового до белого, — Если это — ваше общество, то мне нет дела до того, что оно думает!

Она бегом поднялась по лестнице, лихорадочно придумывая способы выбраться на улицу.

— Джил! Джил, немедленно остановись, — мать бросилась за нею.

Объявив войну родителям, Джил проиграла её, даже толком и не начав. Утром она обнаружила, что дверь её комнаты закрыта снаружи.

— Прости, Джил, — отец прислушивался, стоя под дверью, к подозрительной тишине, которую не нарушал ни единый звук. Она продлилась ровно полчаса, а затем Джил принялась громить свою комнату. Окно для побега не годилось, выбраться в него было можно. А вот спуститься на землю по голой стене — нет. Она останавливалась ровно на пару секунд, ища новый предмет для штурма.

Мать устало взглянула на отца.

— Ты не должен ничего говорить ей о суде. А что. Если они захотят вызвать её, как свидетеля?

— Не захотят, — отец вертел в пальцах остаток сигареты, — об этом я позаботился.

— Мне жаль этого мальчика, — мать покачала головой.

— Мы не можем ему помочь, только если адвокат не найдет вариантов. А если не найдет, то вся эта история должна быть похоронена так, чтобы её последствия никак не отразились на нас.

Врач стряхнул задумчивость и оторвал взгляд от окна, за которым ветер шумел листвой кленов. Адвокат кашлянул, привлекая его внимание.

— Мой подзащитный просит об одном одолжении.

— Каком?

Адвокат помешал пластиковой ложечкой остатки кофе, заинтересованно рассматривая их.

— Он хочет увидеться с вашей дочерью.

Сужающие пространство серые стены комнаты давили со всех сторон. Как стены ямы, на дне которой сидели присутствующие. Разложив бумаги, адвокат взглянул на своего подзащитного. Он отметил, что тот действительно соответствует описанию не внушающего доверия человека. Даже сейчас парень сидел с отсутствующим видом, словно никого в комнате не было.

Знакомясь с материалами дела, адвокат понимал, что парень не был преступником в полном смысле этого слова. Будь это жена или дочь самого адвоката, он поступил бы так же. Но, как бы то ни было, на беду убитый был не простым горожанином, и за него хотели возмездия.

Убийца. Асоциальный элемент. Неблагополучная семья. Как следствие — убийца. И хотя на самом деле наказания заслуживал покойник, его должен получить этот вчерашний школьник, поставивший всё на свои места. Сегодня состоится последнее слушание, на котором вынесут приговор. Адвокат полистал свои записи, настраиваясь на разговор.

— Как ты?

Молодой человек слабо повел плечами, показывая, что это неуместный вопрос.

— Соберись, сегодня нам понадобятся все силы, чтобы заставить присяжных прислушаться к линии защиты.

— Она придет? — внезапно перебил его собеседник. Адвокат сосредоточенно смотрел на свои записи.

— Неужели тебя так мало волнует то, что сейчас решается твоя судьба, вся дальнейшая жизнь? — Он оторвался от бумаг и посмотрел на парня, лицо которого оставалось по-прежнему пустым и отстраненным. — Я не знаю, — внезапно испытывая жалость к нему, произнес адвокат, — Возможно, она будет на вынесении приговора.

— Я не мог этого позволить, — врач ожесточенно смял пластиковый стаканчик, — Я знаю, что это жестоко, но не могу. Сейчас она пытается разрушить дом, чтобы примчаться сюда. Но что будет, когда она поймет, что приговор раз и навсегда ставит между их общением черту? Это — моя дочь, мой ребенок, единственный ребенок. Мы чуть не потеряли её той ночью, Бог знает, сколько она будет приходить в себя от происшедшего, как всё это отразится на её будущем, на карьере. Мы должны похоронить эту историю и покончить с ней, так, так, чтобы она осталась раз и навсегда в прошлом, раз уж не можем выиграть процесс.

Адвокат взглянул на часы. До конца перерыва оставалось ещё десять минут.

— Я уверен, Ваша дочь не простит нас в любом случае.

Обвинитель неторопливо вышел вперед, осознанно привлекая всех присутствующих неторопливыми движениями и паузой. Остановился перед судьей. Прикрыл на секунду глаза, собираясь с мыслями.

— Сегодня мы присутствуем на сложном процессе. Я бы сказал — на противоречивом процессе. Мы знаем детали дела, знаем всю неприглядную и постыдную сторону произошедшего. Не будем сейчас обсуждать поведение убитого, поскольку наша тема — убийца.

Он перевел дыхание. Зал, бессознательно сконцентрировавшийся на его негромком бархатном голосе, ожидал продолжения.

— Мы знаем, что убитый пытался напасть на человека, которого обвиняемый спас. Мы знаем, что это похвально.

Сторона потерпевшего и родственники, сидящие в зале, стали с негодованием перешептываться. Адвокат насторожился, ощущая надвигающуюся опасность.

— Я тоже бросился бы защищать слабого. Пройти мимо, остаться равнодушным — это худшее преступление, — молодой обвинитель не обращал внимания, смотря куда-то мимо людей. Затем повернулся к сидящему за ограждением Райзу, — Но он не защитник. Он убийца. Этот человек не просто остановил нападавшего, он убил его, подчиняясь своим животным порывам. Он не обездвижил его и увел девушку, нет, он сознательно лишил его жизни. Спаситель ли он? Нет. Потому, что его целью была не помощь, а убийство. Возможно, сам того не подозревая, обвиняемый показал свое истинное лицо. Лицо человека из неблагополучной семьи, где насилие и алкоголь были естественны как воздух.

Обвинитель говорил это залу, но со стороны казалось, что он и Райз одни в помещении, и его слова адресованы конкретно ему. Голос адвоката наполнялся силой, обретая нотки металла и заполняя каждый уголок пространства.

— Мы живем в обществе, которое держится усилиями каждого из его членов. Мы не преступаем закон потому, что мы — люди, а не звери. Поэтому общество имеет свой институт правосудия, а не отдает на растерзание толпе преступников. Тот же, кто убивает только ради своего животного инстинкта, кто не следует законам человеческого общества — опасен. Как может быть опасно бешенное животное.

Он повернулся к залу. Глаза его сверкали, напряжение в голосе достигло предела. Зал, загипнотизированный его харизмой и силой, звучащей в каждом слове, затаил дыхание.

— Этот человек — убийца. Опасный для каждого из нас потому, что руководствуется звериным принципом, а не человеческим началом. Пускай, он ещё молод, но если его не остановить сейчас, позже мы будем иметь дело с угрозой каждому члену общества. Мы — люди, а не звери.

В возникшей паузе каждый рассматривал стоявшего посреди зала обвинителя. Он был молод, достаточно молод для своей должности, и при этом выглядел нерушимым как скала. Казало, в его внешности ничего не было таким — он не был мощного телосложения, его лицо было лицом типичного симпатичного и простого человека, не несшим груза прожитых лет или опыта. Но при этом, обвинитель излучал силу. Подавляющую и ведущую за собой. И каждый в зале внезапно ощутил правоту его слов и признал, что так и следует думать о происходящем. Этот молодой мужчина нес истину. И он был добром, добром, стоявшим на страже непреложного закона и справедливости.

Нерешительно и единично раздались хлопки, которые переросли в аплодисменты, подхваченные всем залом. Адвокат Райза спохватился, когда сам непроизвольно вытянул руки, желая присоединиться к аплодисментам. Он понимал, что дело уже проиграно, и, чтобы он сейчас не говорил, его даже не услышат.

Когда зал затих, подчиняясь призыву судьи, выступал он. Но все его слова словно отскакивали прочь от мощной стены, выросшей между ним и слушателями. Обвинитель не смотрел на него, вероятно испытывая сожаление к его неудаче, которая была слишком очевидна даже для него самого. На секунду адвоката затопила волна гнева на сопляка, способного внушить всем то, что он хотел, чтобы все услышали. А потом, с ужасом, словно со стороны, он услышал свои мысли — возможно это потому, что обвинитель действительно олицетворял собой добро, а его подзащитный — другую, темную сторону?

— Ваше последнее слово? — Судья кивнул Райзу Туи.

Райз встал. Он выглядел соломинкой перед сметающим всё цунами, упрямо не желавшей согнуться. Но зал видел другое — он видел худого бледного парня с нездорово блестящим взглядом, который говорил, что тот не свернет со своей дороги, как дикий зверь. И внутри каждого нарастало отторжение, неприязнь и боязнь, как если бы темной ночью перед ним вырос на дороге голодный хищник.

Обвинитель наконец поднял голову и взглянул на обвиняемого спокойным и сильным взглядом, словно желая остановить того, если он захочет броситься на людей. Снова в зале остались только они двое, словно ведущие невидимую дуэль взглядов.

— Если бы понадобилось, я бы снова убил, — выплевывая в лицо обвинителю каждое слово, произнес парень.

Спустя секунду в зале воцарился невообразимый шум, который перекрыл даже голос судьи, требующего порядка.

Часом позже, когда последние присутствующие выходили из здания суда, адвокат, пораженный таким провалом и будто придавленный приговором, который был вынесен его подопечному, отнимая десять лет его жизни, поравнялся с обвинителем.

— Вы были великолепны, — адвокат хотел услышать его сейчас и понять — что было в зале, каким образом он смог направить разумы всех присутствующих в нужном направлении.

— Вы не правы, — молодой человек покачал головой, поворачиваясь к адвокату, — не я великолепен. А великолепна мудрость жизни и её свет, который делает нас лучше.

Адвокат смотрел в ясные голубые глаза, сиявшие изнутри разумом и проницательностью, и ему становилось страшно, словно всё внутри него замирало перед чем-то, чему он не мог найти объяснения.

В доме воцарилась тишина, не внушающая спокойствия, обманчивая тишина. В ней можно было без труда услышать, как хлопают крылья ночных бабочек, летавших под потолком.

Джил никто больше не ограничивал в передвижениях, не следил за каждым её шагом. Она снова была вольна делать то, что захочет, но не пользовалась этим, безучастно сидя в своей комнате. Джил знала о процессе и вынесенном приговоре — отец рассказал ей всё, не скрывая подробностей. Она догадывалась, что Райз до последнего ожидал увидеть её, надеясь, что она придет на слушание.

Внутри неё росли, превращаясь во что-то мощное, заполнявшее без остатка, два чувства. Одно из них было ощущением вины за то, что она была причиной всего происшедшего. А второе не имело четкой формы, оно состояло из боли, отчаяния и ярости на бессилие изменить что-либо. Джил закрывала глаза и видела, как Райз остается один с теми, кто был враждебен ему, с людьми, жившими в своей лжи и безнаказанности. Она предала его своим молчанием и бездействием, и теперь для него её имя будет лишь напоминанием о предательстве.

Джил не плакала с той ночи. В ней словно выключилось что-то. Слезы накипали на глазах, но их не пускала наружу корка льда, покрывшая какую-то часть её души. С одной стороны это лёд спасал её рассудок, готовый сломаться, а с другой — причинял боль, не давая вырваться эмоциям наружу.

В то лето Джил Кэйлаш не поступила в медицинский колледж. Не уехала в университет другого города. Она подала документы на юридический факультет. Джил не желала больше позволять кому-либо оставаться безнаказанным. Если этот мир настолько жесток, она будет играть так же жестоко, не позволяя никому больше заставить её испытывать боль от несправедливости. Время детства и надежды закончилось.

Глава 5

О клетке нельзя рассказать, не побывав внутри её стен и не почувствовав её безмятежного безумия. Оно — как стоячее болото, в котором вода остановилась и замерла, старея и превращаясь в грязь. Один день похож на другие, как и один из безликих заключенных похож на других. Их рознит лишь то, что привело сюда, и сколько лет гниющего болота их ожидает.

Инстинкт самосохранения заставляет людей сбиваться в стаи, чтобы сохранить подобие общества, хоть отдаленно напоминающее о человеческой популяции. Ибо страшней всего не груз их дел, а перспектива лишиться самого себя, растворившись в тягучей массе тысяч дней, лишенных перемен.

Новичок, казалось, ещё не осознавал этой ужасной перспективы. Он был нелюдим и молчалив, очевидно, не понимая, что его ждет множество месяцев тишины и пустоты. Парень был не в себе. Иначе, почему его взгляд был пустым как прозрачная вода, а на обращенные к нему слова, он реагировал как наркоман — не сразу и не всегда? Несколько раз его избили. Но, либо его шкура была и так хорошо выдублена, либо он был настоящим психом потому, что парень словно не замечал боли.