Если враг не сдаётся... Часть 1.

Нужно было позаботиться о будущем, причём, так, чтобы никто — ни французы, ни англичане — ни в чём его не заподозрили. Он должен быть патриотом Англии не на словах, а на деле. А там — поглядим...

10

Жила-была девочка. Обыкновенная испанская девочка из обыкновенной испанской семьи... Нет, не так. Вряд ли можно было назвать обыкновенной девочку, любившую рядиться в штаны и рубашку, оставшиеся от выросшего старшего брата, лазить по деревьям и драться с соседскими мальчишками. Доходило до смешного: разгневанные родители побитых являлись к достопочтенной сеньоре Марии-де-лос-Милагрос Риарио де Меркадор — муж-то в море, с него не спросишь — и заявляли, что, дескать, ваша дочка моему сыночку нос раскровянила. Сеньора Меркадор только охала да ахала: да как такое возможно? Моя девочка? Не может быть того, сеньор Кирстен, ваш Иоганн опять с забора упал, а теперь ищет, на кого бы вину свалить!.. Ещё как может, мама. И нечего было этому задаваке Иоганну дразниться... Доминга, предаваясь воспоминаниям о далёком детстве, невесело улыбалась. А чему радоваться? Отец неделями в море пропадал, мать поднимала шестерых девчонок и мальчика... пока брат и одна из сестёр не умерли в один год от лихорадки. Легко ли было известному на весь Мэйн капитану Меркадору принять тот убийственный факт, что сына, продолжателя рода, у него нет и уже не будет? Легко ли было матери принять тяжёлое решение мужа, когда он заявил старшей дочери: "Пойдёшь учиться на штурмана". Легко ли было самой Доминге, у которой никто не удосужился даже спросить, желает ли она быть штурманом?

А она в детских своих мечтах стояла на мостике быстрого, как ветер, боевого фрегата. Приказывала воображаемой команде идти на абордаж неприятеля. Делила богатую добычу и, конечно же, благородно заступалась за жену и дочь вражеского капитана, который так мужественно сражался с её молодцами...

Что ж, в истории Сен-Доменга была одна женщина-капитан. И второй, судя по всему, уже не быть. С такими-то патриархальными нравами.

Девочка из обыкновенной испанской семьи выросла. Она не держала обиды на отца. В конце концов, ходит в море, как и хотела, пусть и не боевым офицером. Бело-чёрный мундир одинаков что у штурмана, что у старпома. Диплом с отличием в кармане. Попробуй придерись. Но для испанки позор быть незамужней, если младшие сёстры уже при мужьях. Раньше для таких, как Доминга, был один выход: монастырь. Теперь добавился флот. Почему-то учёные мужи посчитали, что девушки более мужчин предрасположены к кропотливой и точной работе с лоциями. Кто его знает, может, и правы эти умники. Доминга свою работу не очень-то любила, но выполняла со всем тщанием. Она же дочь капитана Меркадора, как может быть иначе? А мечты... Мечты пусть остаются в ушедшем босоногом детстве. Там им самое место.

Женщина на корабле всегда проблема. Доминга понимала это лучше всех. И сочувствовала боцману от всей души. Только помочь ничем не могла, если, конечно, не считать помощью подчёркнуто холодное отношение к матросам. Это на берегу они весело подшучивают над девушкой-офицером, а в море, неделями без женского общества, начнут глазами на ней дырки протирать. А там и до рук дойдёт, если ничего не предпринять. Капитан хоть и вредный малый, но умница. Живо парней приструнит. Но много ли уважения будет к офицеру, если он сам за себя постоять не сможет, за капитанову спину спрячется? Так что задачей на ближайшее время стояло добиться этого самого уважения команды. А как? Вот и думай, как, раз взялась за мужское дело. Пусть и не совсем по своей воле.

Послезавтра выход в море. Первый выход в море не на "Милагрос". И второй — без отца. А впереди — целая жизнь. Короткая или длинная — как карта ляжет, Сен-Доменг за полвека был достаточно активен в политике, чтобы нажить себе сильных врагов. А девочка-испанка, стоя с секстантом в руках на мостике, смотрела в звёздное небо своей заморской родины и не знала, что попросить у судьбы. И в конце концов решила не просить ничего. Что даст, тому и радоваться придётся.

...Где-то далеко-далеко, где небо ещё не пачкали дымные чёрные пароходные трубы, уплывал в никуда быстрый, как ветер, фрегат мечты.

— Как ваше здоровье, дорогой брат?

— Вашими молитвами, сестрица, всё ещё жив-здоров. Чего и вам желаю.

— Вы нечасто удостаиваете нас посещениями.

— Меня подолгу не бывает в городе, любезная сестрица. Посему прошу простить мою невежливость.

У обоих скулы сводило от кислоты и яда, накопившихся на кончиках языков. Эдвин Эшби терпеть не мог эту хорошенькую гусыню Элизабет, на которой братец женился не иначе как с похмелья, а Элизабет в свою очередь на дух не выносила разудалого офицера, капитана сторожевой флотилии. Ведь всем известно, что "сторожевые псы" по большей части и сохранили в себе дух старой пиратской вольницы, а при произнесении вслух слова "пират" благовоспитанная Элизабет закатывала глазки и всем своим видом демонстрировала грядущий глубокий обморок. Такие вот милые братско-сестринские отношения адмирал Виктор Эшби был вынужден регулировать либо как можно более долгим отсутствием брата в родном доме, либо отъездом жены и сына в загородную мызу. Но иногда столкновения было не избежать. Вот как сейчас. Бетти, сославшись на мигрень, отказалась ехать за город, а с Эдвином непременно нужно было поговорить. Ведь зачем-то же прислал тот посыльного с запиской.

— С меня хватит, — с военной прямотой заявил адмирал, когда ему, сидя за ужином, надоело наблюдать кислые физиономии жены и брата. — Я сыт по горло вашей неприязнью друг к другу, мои любезные, а посему извольте упрятать её... куда-нибудь подальше. Дорогая, идите к себе в комнату.

— Но, дорогой... — Элизабет удивлённо хлопнула длинными ресницами.

— Я сказал, а вы слышали, дорогая. Идите.

Последнее было произнесено в тоне приказа, и Элизабет, как благовоспитанная особа, не посмела перечить мужу. Раздражённо хлопнула веером и ушла, стуча каблуками туфелек по паркету.

— Только меня в комнату не отсылай, — Эдвин сунул в рот жареную немецкую колбаску и довольно задвигал челюстями.

— С тобой разговор будет особый, — старший брат воззрился на младшего так, будто собрался его просверлить. Насквозь. — Ты во что опять ввязался?

— Вит, не будь занудой, — Эдвин, как обычно в таких случаях, заговорил по-русски. На том странном русском языке, на котором говорила бабушка и мало кто понимал из природных русских. — Можно подумать, относительно моей личности ты находишься в полном согласии со своей законной курицей.

— Она — мать моего сына, Эдвин, и я не желаю слышать оскорбления в её адрес, — нахмурился адмирал.

— Да, она мать твоего сына. А что она из него лепит, ты видишь? — фыркнул неуёмный братец. — Охота тебе будет на старости лет выслушивать дома проповеди фанатика?

— Моя семья — это мои проблемы, Эд. — Виктор неожиданно притих. Брат попал по больному месту. — Сам как-нибудь разберусь. И не о них сейчас речь. Речь о тебе.

— Для начала давай проясним пару деталей, — Эдвин при первой же возможности соскочил с темы семейных проблем брата. Даже вздохнул с облегчением, мысленно ругая себя за длинный язык. — Во-первых, никуда я не вляпывался. Можешь быть спокоен. Во-вторых, дело, порученное мне... скажем так: не самого обычного свойства. Говорить о нём я не могу даже с тобой. Сам понимаешь... И в-третьих, мне нужна твоя помощь не как адмирала и члена Совета капитанов, а как брата.

— Говори, — Виктор скрестил руки на груди. От "разбойника"-братца он такого оборота не ожидал.

— Погоди. — Бесшабашный братец вытер губы салфеткой, скомкал её и бросил в тарелку с недоеденным салатом. — Ты сначала скажи — библиотека всё ещё в кабинете? А то я там уже десять лет не был по милости... матери твоего сына.

— При чём здесь бабушкины книги? — опешил Виктор. — Объяснись.

— Может статься, они нам скоро понадобятся, брат, — Эдвин слопал последнюю колбаску и накинулся на блины. Поесть он любил, но его военно-морские манеры настолько терзали нежную душу Элизабет, что ради спокойствия брата приходилось сдерживаться. Но сейчас невестки за столом нет, можно расслабиться и самую малость предаться чревоугодию.

— В кабинете ничего не менялось, — заверил его Виктор. — Теперь скажешь, зачем пришёл?

— Скажу. В кабинете.

— Как был хамом и наглецом, так и остался, — снова фыркнул старший.

— Это наша семейная черта, — хохотнул Эдвин. — Ладно, ближе к делу. Надо бы пошерстить бабушкины записи тридцатилетней давности.

— Зачем они тебе? — с ноткой недоверия поинтересовался Виктор. Он-то знал: за личными бумагами генералов, даже бывших и ныне покойных, иной раз велась настоящая охота. Но дома не хранилось ничего, представлявшего политическую ценность. Это он знал наверняка.

— Почитать охота, — последовал ответ. — Зачем — опять-таки сказать не могу, но надо. Очень. Поверишь мне на слово?

— Бить тебя некому... — проворчал старший брат. Если младший уверяет, что ничего сказать не может, значит, связан словом. А если офицер связан словом, вырвать сведения из него можно только пыткой. И ведь не факт, что удастся. Но если умело задавать вопросы и правильно интерпретировать ответы, узнать можно куда больше, чем человек хочет сказать. Бабушкина наука. — Ладно, пошли в кабинет, там продолжим... нашу познавательную беседу.

Когда Виктор повернул эбонитовый выключатель и электрическая люстра под потолком засияла тысячами граней украшавших её хрустальных бусин, Эдвин невольно зажмурился. Десять лет он не переступал порога этого кабинета. И — ничего не изменилось. То есть, образованный Виктор наверняка не только почитывает собранные дедом и бабкой книги, но и изрядно пополнил коллекцию. Благо, писатели Европы и Сен-Доменга старались на славу. Адмирал Эшби отбирал только лучшее. Но стол, кресла, складная лесенка, старательно протёртые от пыли полки с книгами... Всё, как было десять лет назад.

— Теперь выкладывай, — Виктор кивнул в сторону кресла, и братец не преминул воспользоваться приглашением.

— Что именно? — поинтересовался тот.

— Всё.

— Всё — не могу. Только частями и понемногу.

— Тогда рассказывай всё, что можешь.

— Начну с вопроса: где бабушкины дневники?

— В надёжном месте. Не здесь, это точно, — "ободрил" Эдвина братец-адмирал. — На кой чёрт они тебе сдались?

— Да всплывает кое-что...

— Эй, постой, ты что, уже в службу безопасности нанялся? — криво усмехнулся Виктор, удобно устраиваясь во втором кресле. — Тебе же вроде всегда были безразличны шпионские дела.

— Они мне и сейчас безразличны. Только время от времени приходится ими заниматься. Работа у нас такая, сам знаешь: не только страну защищать, но и сообщать обо всём увиденном в рейдах.

— И что же ты такого высмотрел? — прищурился Виктор.

— Да так... Вспомнилось кое-что из нашего с тобой детства.

— Послушай, Эд, так у нас с тобой никакого разговора не получится, — старший брат насупился, и было от чего: младший, оказывается, играл в ту же игру, что и он — промолчи, но сам выведай побольше. — Если бы ты работал на безопасность, ты и пикнуть бы не смог. Там секретность на каждом шагу. Но если ты решился пристать ко мне с расспросами, то будь добр, расскажи, что ты ищешь на самом деле. Иначе я просто ничем не смогу тебе помочь.

— А разве я не сказал? — искренне удивился Эдвин. — По-моему, я ясно выразился: мне нужны бабушкины дневники. Не спрашивай, зачем, всё равно не отвечу.

— А не сильно обидишься, если я откажу?

— Сильно.

— Вот как...

— Можешь поверить, братец, я и без дневников сделаю, что нужно, а с дневниками выйдет изрядная экономия времени и нервов.

— Ты бессовестный вымогатель, братец.

— А ты трясёшься над дневниками, как король Франции над своей казной. Вит, тебя не человек с улицы просит, а родной брат. Уж кому, кому, а мне-то ты доверять имеешь все основания.

— Кроме одного, — язвительно заметил Виктор. — Кто даст гарантию, что ты, в очередной раз надравшись, не начнёшь разбалтывать семейные секреты?

— Слово офицера.

— О...

Это была серьёзная клятва. Во всяком случае, для мужчин семьи Эшби. "Слово офицера" — и из Эдвина можно ремни резать. Не проболтается.

— Приходи завтра в это же время, — сдался Виктор. — Дневники будут здесь, я распоряжусь.

11

Трудно управлять страной, по которой бродят толпы оголодалых недовольных людей. С каждым днём всё больше войск требуется для усмирения крестьянских бунтов. Приходится снимать даже гарнизоны с пограничных крепостей. Узнай австрийцы... Хотя, может, и знают, но побаиваются. Одно дело война с раздираемым внутренними проблемами противником, и совсем другое — подлый удар в спину. Такие удары сплачивают французов как ничто другое. Мигом прекратятся бунты, а оставшиеся без работы после переоснащения фабрик новейшими станками молодые мужчины пополнят ряды ополчения. Нет, в такой войне победит кто угодно, только не имперцы. Но проблем Франции это не отменяет, увы...

Герцогиня Орлеанская мило улыбнулась первому министру. И, сдавая карты, изволила заметить:

— Боюсь, вы сейчас думаете вовсе не о предстоящей партии в ломбер, монсеньёр.

— Увы, ваше высочество, вы правы. Моя бедная голова болит от мыслей, весьма далёких от светских развлечений.

Король оставил приближённым карты только потому, что сам был заядлым картёжником. И в юности, случалось, проматывал кругленькие суммы. Но сейчас его скаредное величество строго следил за величиной ставок. Экономия во всём! Потому кардинал-министр и фрондирующая принцесса играли на интерес. Вернее, на откровенность. Так даже забавнее.

— Простите мою дерзость, монсеньёр, но... я рискну, не расспрашивая вас, предположить, о чём именно вы изволите думать, — герцогиня постаралась придать весьма интересующей её беседе — а точнее, допросу — характер салонной игры. — Вас волнует прежде всего небывалое количество людей, лишённых честного заработка.

— О, ваше высочество, я не предполагал, что вы тоже интересуетесь вопросом этих... саботажников, — кардинал лишь притворился удивлённым: он-то прекрасно был осведомлён о том, что за подарочек подбросил первый русский император в змеиное гнездо, именуемое французским королевским двором. — Прошу, ваш ход.

Саботажниками, собственно, прозывали не всех безработных, а только тех, кто возмутительно вламывался на территорию фабрик и ломал новые машины, применяя в качестве орудия возмездия свои деревянные башмаки — сабо. Но постепенно движение "саботажников" набирало обороты, против них стали бросать регулярные армейские части, а наименование почему-то распространилось на всех, потерявших работу вследствие установки новых машин. Казалось бы, зачем увольнять людей, если с помощью десяти машин десять человек могли теперь произвести товаров больше, чем раньше сотня? Увы, за новые рынки сбыта следовало ещё повоевать, а имеющиеся и без того были заполнены французскими товарами. Зачастую куда более низкого качества, чем голландские, английские, испанские или заокеанские. Потому промышленники предпочитали поставить вместо сотни машин десять, дать работу десятку людей, а девяносто лишних человек уволить. Первыми применили сабо не по назначению выброшенные за ворота лионские ткачи...