Рыцари Белой мечты -4. Вихри враждебные

— Не обращайте внимания, Александр Васильевич, просто недосыпаю. Я завидую Юстиниану, который мог с четырёх утра до позднего вечера работать на протяжении десятилетий. Хотя к концу жизни он, говорят, помешался...Но ведь никто никогда не свяжет два эти факта, так ведь?..А впрочем, мне в самую последнюю очередь хотелось бы обсуждать византийскую историю. Это скорее мысленная связь с другим портом, Владивостоком...

Кирилл забарабанил пальцами по подоконнику. Он стоял спиной к адмиралу, занявшему удобное, глубокое кресло несколько справа от рабочего стола Великого князя. Бывший регент выждал время, чтобы Александр Васильевич угадал, о чём пойдёт речь. Посчитав мысленно до пятнадцати, Кирилл развернулся.

— Вы нужны мне там, Александр Васильевич. Поверьте, назначение уже дело решённое, остались только сплошные формальности. Кроме одной.

Кирилл наклонил голову и обхватил ладонью подбородок.

— Вы согласны? Видите ли, предстоит тяжёлая, очень ответственная...

Было заметно только, что тяжкие думы одолевают его. И вправду, кто же увидит, что там, на губах, прикрытых пальцами, играет улыбка?..

— Я согласен, Кирилл Владимирович! — Колчак не встал даже, подскочил с места.

Он рвался работать, действовать, поднимать, организовывать своё любимое детище — флот.

— Благодарю Вас, — бывший регент протянул руку, и она оказалась захвачена в настоящую клешню морского краба.

"Благо не морского волка" — мысленно сострил Кирилл.

Они проговорили несколько часов, обсуждая, что требуется сделать в первую очередь. Великий князь с удовольствием несколько раз отметил, что Колчак на голову выше его в понимании нужд флота и вообще — всей восточной окраины страны. К сожалению, он был несколько слабоват в понимании международной обстановки. Разве что в одном он, возможно, превосходил десятки дипломатов старой, "домукденовской", школы.

— Кирилл Владимирович...Я бы хотел узнать, какой позиции мне следует держаться на посту относительно Японии? Я бы желал проводить жёсткую, чёткую линию, чтобы показать, что с Дальнего Востока нас не выбьют и что второго Порт-Артура им не видать. Но...

Адмирал был слишком прямолинеен в некоторых вопросах. В общении с японцами это, к сожалению, могло навредить. Здесь требовался настоящий дипломат. На счастье, такой на примете у Кирилла имелся. Правда, тот скорее был специалистом по Корее, однако же опыт в дальневосточных делах не подвергался никакому сомнению.

— Я бы предпочёл, чтобы во главу угла Вы ставили интересы России. Но без конфронтации. Нам нужно несколько лет мира на тамошних рубежах. Правда...Это будет сложновато...

Ещё бы! В Китае вовсю кипит гражданская война. В известной Кириллу истории многие белогвардейцы успели в ней поучаствовать, а кое-кто даже штурмовал Пекин. Сейчас же обстановка была несколько иной. Предстояло не дать японцам и американцам обрести там чрезмерно сильное влияние. Да, надо бы, конечно, толкового специалиста по "сухопутным делам"...Но...где же их сейчас взять на Дальнем Востоке?.. Был один, да только в реальной истории они с Колчаком оказались на ножах. Ладно. Придётся пробовать.

— Всецело полагаюсь на Вас, Александр Васильевич! — снова крепкое рукопожатие.

Свет заходящего солнца упал на Колчака. И то ли почудилось Кириллу, то ли в самом деле на него смотрёл орёл, летевший осматривать свои владения?..

Отмахнувшись от странных ассоциаций, Кирилл сел просматривать отчёты Службы имперской безопасности. Что-то странное в них было, точнее, в действиях "рэволюционеров". Какая-то... система, что ли? Требовалось ещё раз всё прочесть и проанализировать...

Он вздохнул полной грудью, сойдя на перрон. Проводник взял под козырёк и низко поклонился одетому в походную форму Колчаку. Ещё нескоро он привыкнет к тому, что последний нищий в этом порту знает его в лицо, а потом для Александра Васильевича подобная учтивость сейчас оказалась неожиданной.

— Добро пожаловать! Уж и заждались, когда Вы сюда приедете, Александр Васильевич! — подобострастно (в общем-то, как и полагалось проводнику) пробубнил усач в ливрее.

— Благодарю, милейший, — кивнул Колчак и сунул ему двугривенный на чай. — А не подскажете, где...

В поезде голова его была занята мыслями об устроении флота, а потому расспросить о местных новостях он забыл.

— Александр Васильевич, с приездом Вас! — грянул торжественный бас из-за спины. — Давай!

Вслед басу понёсся туш, чьи звуки должны были настроить на самый весёлый и добродушный лад высокого гостя.

Колчак обернулся. Извечная толпа (иногда Александр Васильевич думал, будто бы к вокзалу начальство приставляет сотню-другую "прохожих", в чьи обязанности входит создавать толчею на перроне) расступилась, явив взору военный оркестр и несколько десятков радостно махавших офицеров. Видимо, решили сделать сюрприз. Пусть адмирал думает, что прибыл тайно, и что сможет устроить ревизию во время молниеносного визита! Ему даже дали минуту-другую чувствовать себя "инкогнито" во Владивостоке. Но минута тишина завершилась, разорванная в клочья тушем и приветствиями.

— Ура адмиралу Колчаку!

— Пожалуйте!

— Мы рады...

— Разрешите представиться!..

— Александр Васильевич, это такая шельма, Вы ему и фуражки своей...

— Искренне рад!

— А помните, в Порт-Артуре...

И только один человек выделялся из всей толпы. Может быть, причиной тому была блестевшая на солнце лысина? Или же вицмундир министерства иностранных дел, выделявшийся среди кителей морского офицерства?

— Позвольте представиться! — учтиво кивнул дипломат. — Сергей Виссарионович Чиркин, назначен недавно на должность советника по делам корейским и японским...

— Рад! Очень рад! Никогда не слышал о такой должности, если признаться...

— Я тоже. До моего на неё назначения, — тонко улыбнулся Чиркин.

В то мгновение Колчак понял, что бороться на поле интриг с этим человеком ему бы не хотелось...

* * *

Бобрев решил присмотреться к городу. Несмотря на все попытки Ивушки набиться в спутники, Дмитрий Петрович отказался. Он решил натренировать память, путешествуя по здешним улицам. Так он делал всякий раз, когда оказывался в неизвестном для него городе. Когда рядом с тобой проводник, память расслаблена. Ты скорее обращаешь внимание на разговор, на рассказы собеседника о себе и о городе. Ты чувствуешь себя в безопасности, чужой город тебя не пугает. Но если возникнут трудности — скажем, спутника позовут неожиданные дела — то обратный путь удастся вспомнить с большим трудом.

Нет уж. Дмитрий был уверен, что стоит полагаться только на себя, а потому сейчас, под мерный стук капель теплого пражского дождя, открывал для себя столицу новорожденного государства.

Город этот Бобреву, без сомнения, понравился. Здесь не чувствовалась такое тихое, едва заметное, но гулкое и опасное презрение к русским, как то было в Гельсингфорсе. Финны-горожане провожали каждого русского офицера недобрым взглядом. Даже то, что по сути финн пользовался всеми правами на территории империи, тогда как русские были практически гражданами второго сорта, что Финляндия была некоей близкой, но заграницей, а не полноценной частью империи — не уменьшало чувства обиды покоренных. А может, эти особые права финнов были тому виной...

Здесь же, вдалеке от границ империи, всякий русский мог чувствовать себя почти как у себя дома. Чехи, завидев мундир (сегодня Бобрев, к счастью, решил сменить его на штатский пиджак) офицера русской императорской армии, салютовали или кричали что-то вроде: "Гура грдинам освобожденья! Гура братьям славенским!". Когда Манасевич пояснил, что так местные приветствуют "героев-освободителей", то Бобрев лишь пожал плечами. Он знал, что чехи сами себя освободили, когда Австро-Венгрия пала. Они ни у кого не спрашивали разрешения, и тем более за них не боролись русские солдаты. Но зато наши сражались там, где-то далеко-далеко, против германцев и австрийских немцев...

Дождь стал злее: сняв маску, он обернулся ливнем, который, казалось, вот-вот затопит древнюю мостовую. Бобрев поспешил под козырек двухэтажного здания с яркой вывеской. Внутрь ему заходить не хотелось, ведь не магазины сейчас манили его, но сам город. Тем более ему не хотелось оказаться в обществе чехов, чей язык он еще не очень хорошо понимал.

К сожалению, стремление к одиночеству сыграло злую шутку. Едва ли через минуту под козырек не забежал даже — прыгнул, раскрывая веер из капель, паренек лет пятнадцати, в опрятном, но старом пиджаке и залатанных, коротких ему штанах. Шмыгнув носом, он начал совать едва ли не в лицо Бобреву газету, каркая — голос его уже успел осипнуть — заученный набор "самых последних и самых важных новостей мира".

— Панэ, купитэ новину! Купитэ новину!

Он столь жалобно смотрел на Дмитрия, шмыгая носом, что тот протянул пареньку много больше, чем должна была бы стоить газета. Чех от радости даже прервался на полуслове, заглотив "...вину". Бобрев постарался запомнить лицо юноши. Округлое, с высокими, но не острыми скулами, как у англосаксов. Каштановые волосы, обычно торчавшие во все стороны из-под козырька серой фуражки, но сейчас "прилизанные" ливнем. В дальнейшем этот парень мог пригодиться как осведомитель: видно было, что за крону он расскажет все, что знает и даже много из того, что не знает. Настырный, громкий, а потому неприметный — потому что не вызывавший подозрения — он мог бы сослужить хорошую службу.

Подмигнув пареньку, Бобрев вышел из-под козырька. Ливень притих, словно бы только и ждал, чтоб столкнуть этих двух людей в одном месте. Когда Дмитрий шлепал по лужам, вслед ему неслись радостные возгласы "Моч вам декуй, панэ!".

Бобрев, не оборачиваясь, помахал левой рукой. Ноги сами несли его вперед, прокладывая путь по улочкам и закуткам Старой Праги.

Стоило только отойти меньше чем на полверсты от здания посольства, как Дмитрий оказался в совершенно другом городе. Грязные улицы, за которыми никто не присматривал, покосившиеся крыши домов, забитые досками окна кричали о мужчинах, навсегда ушедших на фронт, и семьях, спасавшихся от голода в деревне. Кое-где на стенах виднелись следы гари. Едва заметные — призрачные — силуэты напоминали о голодном бунте, разразившемся здесь в последний месяц войны. Семьи рабочих и беднота, ведомая студентами и горсткой приват-доцентов Пражского университета, требовала от имперских чиновников не хлеба даже, горстки чечевицы. Напуганные призраком восстания (ведь русские войска все ближе и ближе!), власти приказали встретить бунтовщиков свинцом.

Бобрев приблизился к стене одного из домов. Он нащупал три, нет, четыре, выбоины в кладке. Оставленные рикошетившими пулями. Опустив взгляд ниже, он заметил целый веер щербинок. Офицеру не составило труда восстановить картину произошедшего. Стоило только Дмитрию закрыть глаза, как стук дождевых капель обернулся пулеметной трелью.

Расчеты развернули списанный из действующей армии "шварцлозе" в сторону колонны манифестантов...Люди до последнего не верили, что по ним будут стрелять. Так, пугают, как и всегда! А потом ...

Шелест шагов донёсся до слуха Бобрева. Он потёр левой переносицу и скосил взгляд на крохотное зеркальце, закрепленное на запястье и выдвигавшееся при напряжении. И сейчас в нём отражались двое людей в рабочих пиджаках. Кепка у правого была сдвинута набок, во рту второго догорала папироса. А выражение на лицах...Выражения на их лицах попросту не было. Или, во всяком случае, в столь маленьком зеркальце его не удавалось разглядеть. Ладонь того, что с папиросой, скрывалась за отворотом пиджака. Смысл этого жеста Бобреву был прекрасно известен.

Парни, видимо, были профессионалами: не окликали, ничего не говорили, но заставляли жертву понервничать. Страх лишал разума, а потому их противник, волнуясь, терял голову — и становился лёгкой добычей. Но в Бобрева никто не причислил бы к робкому десятку и глупому миллиарду. В голове его проносились десятки комбинаций, успех каждой из которых сулил ему в итоге еще и власть над всем миром. К сожалению, ни одна из этих комбинаций не обладала самым главным — реалистичностью. Что ж, и такое тоже бывало. Значит...

Он не знал, как ему удалось так сжать рукоятку зонта и метнуть его, не глядя, назад. В то же время торс его подался влево, к проёму между домами.

А потом они начали стрелять...

Нет, он не чувствовал спиной выстрелов. Пули не свистели над самым ухом. Время не останавливалось. Он просто выжил, и это было самое главное. Он не ввалился даже — упал в проулок между домами, очутившись лицом в грязной луже. Руки жили отдельно от всего тела. Пальцы, скрючившись, оттолкнулись от землянисто-водного студня. Мышцы напряглись, едва не лопаясь, и подбросили тело вверх и вперёд, к спасению и жизни. Колено резануло болью: острый камень, лежавший на брусчатке (чёрт его знает, как он там оказался) "укусил" ногу. Еще два выстрела выщербили кусок прямо над его головой, и кирпичная крошка посыпалась на спину Бобреву. Преследователи не издавали ни звука. Настоящие мастера, ничего личного, никаких оскорблений, только работа.

Дмитрий сделал несколько резких шагов, едва не поскользнувшись на очередной луже, и прижался спиной к неровной кирпичной кладке. Как ни странно, в висках не стучало, голова оставалось кристально чистой и ясной. А вот сердчишко-то пошаливало. В очередной раз Бобрев поклялся, что уйдёт на покой. Так он делал постоянно, после каждой операции. И вот после свадьбы, казалось, обещание наконец-то сдержал...

"Нет, ненавижу эту службу, вечно влипаю во что-то! Сидеть бы на одном месте, перекладывать бумаги с одного место на другое, или, допустим, с ревизией, скажем, в Рыбинск! Да-да, в Рыбинск!"

Рука привычным движением из плечевой кобуры достала "Браунинг". Ирония судьбы. Той же моделью, что сейчас держал Бобрев, убили генерал-губернатора Финляндии Бобрикова. Да, судьба — смешная штука.

"Буду как Аксаков, посматривать на реку или на лесок, бумаги всякие читать, быть подальше и от начальства, и от шпионов. Да-да, и от чертовых улиц Праги! И от Гельсингфорса!"

Когда показался самый краешек кепки, Бобрев выстрелил. Осталось шесть патронов. Они его подловили. Должно быть, выставили кепку, закрепив на стволе пистолета. Не дураки, отнюдь не дураки, соображают быстро. Значит, сейчас начнут палить, пока противник в растерянности. Бобрев оттолкнулся спиной от стены и едва не врезался носом в стену. В то место, где он только что был, выстрелили дважды. Лица, совершенно лишенные выражения, заняли половину мира, нет, весь белый свет! Бобрев надавил на курок враз похолодевшим пальцем.

Выстрел.

Тот, что с папиросой — он до сих пор сжимал ее в зубах — завалился назад. Его напарник пальнул в Бобрева. Дмитрий успел увернуться, но не до конца: пуля опалила уголок воротника. Тот, кто в кепке набекрень, скрылся за углом. Ещё выстрел, так, для острастки. Всё-таки Бобрев потерял голову, пусть и на минуту. Осталось-то всего четыре выстрела. При особом везении, он даже не успеет их потратить за всю оставшуюся жизнь. Главное всегда находить положительные стороны. Даже в надвигающейся смерти.