— Давайте, давайте, нечего, — Кай взял одного чуда за плетеную шкирку, поднял на руки, как младенца, прижал к себе. Тот немедленно вцепился в расшитый ворот плаща, урча, начал раздергивать золотное шитье на нитки. — Валите отсюда. Займитесь своими делами, добрые люди.

"Добрых людей" он произнес с таким видом, что и камень бы перекосился.

— Мы то пойдем, а они наших детей покрадут-попортят, — встряла какая-то тетка из бойких. — Ты бы их отослал, ваше лордское сиятельство. Негоже это!

— И горшки переколотят! — добавила другая, у которой очевидно детей не было.

— Молоко скиснет!

— Зерно осклизнет все!

— Я сказал, проваливайте! — Кай начал злиться.

— Нидают сцццметаны, — тоненько проскрипел чуд, сидевший у него на руках. — Сцццлые! Хлебццца ни кросецки сссцимой!

— Вот видите, — Кай скривил рот, шагнул к толпе. Болотные мотнулись за ним, вися на краю плаща, как битая дичь. — Обижали малышей?

— Обисцали, црррррр! Обисцали! — подтвердил мелкий чуд, повторяя и щелкая, как скворец. — Малыцей! Цццц!

— Нашел малышей. Ты их еще расцелуй, погань такую! Тьфу, прости господи! — взволновалась толпа.

— Да он сам то!

— Такой же!

— Нетварь, демоненыш!

— Болотное отродье.

— Колдун!

Разбойники теснили взбудораженный народ прочь от мостков, в ход пошли плети и тяжелые ножны, надрывно орал младенец, ругались женщины, вот кто-то вскрикнул, получив мечом плашмя по хребту.

Кай жадно смотрел на сутолоку, прижимая к себе взьерошенного уродца из трясины, глаза его горели нехорошим болотным огоньком. Потом он наклонил голову, улыбнулся.

— Вы, сукины дети, — сказал он тихо и очень зло. — Забыли кто я? Захочу, всех вас маленьким скормлю. Прямо сейчас.

* * *

— Это чего?

— Багульник.

— А это?

— Тополь.

— А это?

— Расцветет — увидишь.

Ласточка варила луковый суп. Вкусно пахло поджаренными гренками, потрескивал огонь в изразцовой печи.

Кай валялся в кровати, натянув одеяло до носа, и от нечего делать разглядывал убранство маленькой ласточкиной комнаты.

Кроме кровати и печи тут еще помещался здоровый деревянный ларь со спинкой, сейчас аккуратно прикрытый лоскутным одеялом. Широкий подоконник превратили в стол с помощью дубовой доски. В нише полукруглого окна, глубокого, как замковая бойница, золотились связки лука. Вдоль покрытых белой штукатуркой стен тянулись темные полки с припасами, в ногах кровати стояла маленькая фигурка святой Вербы, покровительницы лекарей — в прошлогоднем веночке из сухих соцветий, с молитвенно сложенными у груди руками.

На приоконной столешнице красовалась глиняная бутыль, из которой торчали голые прутья с набухшими почками. Они неприятно напоминали Каю пук розог, но Ласточка сказала, что в тепле они выпустят листья — ведь уже конец апреля.

Кай украдкой просунул пальцы под плотную повязку и поскреб бок — ребра срастались, зудела кожа.

Ласточка щедро сыпанула в кастрюльку какую-то пряность, запахло сладко, по-весеннему.

— А это что?

— Мускатный орех. Хватит меня отвлекать.

Голос казался строгим, но Кай давно уже понял, что она не злая. Злая вышвырнула бы его обратно в канаву, а эта зачем-то забрала к себе, кормила с ложки. Сама вон спит на сундуке, постелив старую лисью шубу.

Суп клокотал, исходил душистым паром. Ласточка знала толк в травах. В горшках на полке чего только не было.

— А этооо? — заныл Кай, ерзая в кровати и пытаясь сесть.

— Много будешь знать, плохо будешь... — начала она, но потом сменила гнев на милость. — Базилик.

Оставила стряпню, подошла, присмотрелась, держа в руках деревянную ложку.

Свет из окна падал сзади, подцвечивая русые ласточкины косы золотом. Кай видел россыпь крошечных веснушек на чуть вздернутом носу, ровные дуги бровей над спокойными, как у кошки, глазами.

Суп благоухал. На лице и плечах лежали ласковые солнечные пятна.

Кай сглотнул, почувствовал, что краснеет.

Ласточка отложила ложку, мимоходом пощупала ему лоб, нахмурилась.

— Горячий опять. И чего ты возишься? Неудобно? Рука затекла?

— Сесть хочу.

Зачем она все-таки забрала его к себе? Может, приглянулся?

Его ловко придержали за плечи, помогли усесться, сунули под спину подушку.

Одеяло поползло вниз, Кай здоровой рукой обнял лекарку за талию, ощутив под пальцами живое тепло.

Базилик, лаванда, чабрец, розовое масло...

Кай неловко ткнулся куда-то меж холстиной платья на плече и туго заплетенной косой, прижал губами горячую жилку.

Ласточка замерла. Кай выдохнул, прижался теснее...

Бдзынььь! — в ухе зазвенело. Ласточка вывернулась из объятий, преспокойно отошла обратно к плите, сняла с огня кастрюлю.

Парень заполыхал ушами, зло закусил губу.

Отвесила ему подзатыльник, походя, как ребенку! Что она себе думает!

— Ты я гляжу, стремительно идешь на поправку, — хмыкнула лекарка, наполняя супом глубокую глиняную миску, посыпая сверху гренками и тертым сыром. — Отлично, завтра, думаю, сможешь начать помогать на кухне. Как думаешь?

Кай мрачно молчал, в ухе звенело.

— Сопение — знак согласия, — заключила она, ставя миску на табурет. — Держи ложку, горе луковое.

Взрывы хохота Ласточка услышала еще из коридора. Отворила дверь — смех и болтовня стали слышны громче, к ним прибавилось характерное позвякивание кружек. Ласточка прошла мимо исходящих паром котлов, где постоянно грелась вода, к большому столу, у дальнего угла которого собралась компания. Правда, рассмотреть ее подробно пока не удалось — посудомойка Лия загораживала обзор обширной кормой, украшенной крахмальным бантом. Корма соблазнительно покачивалась туда-сюда, бант покачивался вместе с ней. Ишь ты, праздничный передник надела.

Саму Ласточку никто еще не заметил

— ... поплясать-то, небось, любишь, да? Вот я в твои годы плясала так, что подметки горели! Я б и сейчас...

— Да какие твои годы, теть Лия, — донесся знакомый басок. — Я б с тобой сплясал хоть сей момент!

Грудной смех и многообещающее бульканье.

— Ну, за крепость ножек и ручек, да еще кой-чего!

Ласточка шагнула к полке с тазами и мисками, с этой точки зрения открылась следующая картина: найденыш (он соизволил представиться и объявил, что его зовут Кай. Без фамилии, без прозвища, просто Кай) вальяжно расселся за столом, положив ногу на соседнюю табуретку и упираясь кулаком в бедро. Другая рука, поддерживающая буйну голову, локтем въехала в горку гречи, насыпанной на полотняной салфетке. Конечно, перебирать крупу Кай даже не думал. За спиной его, полыхая щеками, стояла дуреха Тинь, водила гребешком по черной шевелюре и красиво раскладывала пряди по плечам. Она помалкивала, и Кай ее вроде бы не замечал, но время от времени касался щекой мелькающей сбоку руки.

Рука мелькала там то и дело, видимо, в этом месте обнаружились самые запутанные колтуны. Тетка Лия, украсившись бантом и навалившись на угол стола, потчевала "голубчика" (а заодно и себя) церковным вином из заначки. Тинь, как здоровой и малолетней, вина не предлагалось (хотя она и без вина была пьяна, судя по разъезжающемуся взгляду). Чертов найденыш все это благосклонно принимал, мурлыкал, похохатывал баском и нежился в лучах. Немытая с завтрака посуда кисла в кадушке с щелоком.

Ласточка выбрала миску побольше, налила в нее горячей воды, разбавила холодной, шагнула к столу, отпихнув табуретку, отчего нога Кая грохнулась на пол, а сам он покачнулся вперед от неожиданности. Болтовня пресеклась, Тинь побагровела еще больше и выронила гребешок. Ласточка поставила миску, принесла от буфета бутыль с уксусом, добавила уксус в воду, взяла миску обеими руками и сунула ее Тинь.

— Я разбинтовала Дерка, но тебя мы не дождались. Давай-ка, милая, выполняй свои обязанности, а посиделки с винишком будете устраивать вечером, после смены.

Тинь охнула, схватила миску, плеснув себе на грудь, и опрометью вынеслась с кухни. Хлопнула дверь. Гребешок остался лежать на полу.

— Подними, — велела Ласточка Каю. — Вернешь девушке потом.

На скулах у мальчишки проступили красные пятна. Он быстро нагнулся, подхватил гребешок и попытался было вскочить:

— Я сейчас верну!

Но был повергнут на табуретку точным толчком ладонью.

— Где перебранная крупа? Не вижу. Ты всю больницу оставляешь голодной, Кай. Сейчас придет кухарка, и что она засыплет в котел? Корм для кур?

— Экая ты суровая сегодня, — пробормотала Лия, сгребая со стола кувшинчик и стаканчики. — Еще ногами потопай. Налетела, раскричалась... не с той ноги встала, что ли?

Кай закатил глаза и скорчил рожу, адресуя ее через плечо Ласточки сообщнице Лие. Та фыркнула согл асно.

Криво ухмыльнувшись, мальчишка спрятал гребешок за пазуху. Рубаха на нем была низко расстегнута, чтобы показать обмотанную бинтами грудь. Как будто Тинь с Лией не знали, что это вовсе не боевые раны, а сломанные в пьяной драчке ребра... или по какому там случаю парня отпинали?..

— У тебя шестая четверти, чтобы перебрать десять фунтов гречи, — железным тоном сообщила Ласточка Каю.

— А если не успею? — противным голосом осведомился он. — Я, знаешь ли, не научен в крупе копаться. Сыпал в котелок какая имелась, не перебирая. Мой рыцарь ел и нахваливал!

Ласточка помолчала, рассматривая наглеца. Про рыцаря она слышала впервые. Впрочем... на Кая она уже нагляделась, и могла сказать следующее — он не подмастерье и не наемный работник. Руки не те, и повадки не те. На оруженосца он тоже не тянул — опять, не те руки. Хотя черт его знает... Что можно было сказать точно — Кай, скорее всего, не из простецов по крови. Он не просто смазлив, смазливых среди юношей немало. У него лицо как нарисованное, четкое, чистое, ни единой неверной черты. Профиль — так вообще на монету просится. Не дареная кровь (которую Ласточка видела пару раз в жизни, да и то издали), но все едино — порода. Может, кстати, бастардик. Как их там называют... маркадо. Нет, даже не маркадо, у тех хоть что-то от дареной крови осталось, волосы там яркие или глаза. Кай же...

Какое мне до этого дело?

— Своего рыцаря, если он у тебя действительно есть, ты можешь кормить хоть отбросами. — Раздражение, которое Ласточка только что крепко держала в узде, вдруг вырвалось и взбрыкнуло. — Кормить дрянью моих больных я не позволю. Не успеешь — будешь сидеть до ночи, пока все не переберешь. Некормленый!

Ух, как полыхнули зеленые глаза!

— Мой рыцарь не питался отбросами! Мой рыцарь сиживал за столами лордов, куда тебя на порог не пустят!

Ласточка дернула плечом и отошла к котлам. Налила кипятка в большую кружку, сама не зная зачем. Работа всегда ее успокаивала, но на кухне ей нечего было искать, только вот — заставить наглого найденыша заняться делом.

— И кто ты такая вообще, чтобы здесь командовать? — не унимался Кай. Что-то его сильно задело. — Самая главная шишка в госпитале, да? "Мои больные! Не позволю!" — он опять скорчил рожу. — А какого черта вы покупаете крупу, которую надо перебирать?

— Не трепи языком, а делай, что велят, — сказала Ласточка, поворачиваясь к нему. — С тобой не посоветовались, когда закупались. Я тебя не спрашиваю, где был твой драгоценный рыцарь, когда ты валялся в канаве.

— На небесах мой рыцарь! — Кай стиснул кулаки.

— Не ты ли его туда отправил?

Крак!

Что-то щелкнуло, шелестнуло — Бац! — и у Ласточки в руках вдруг полегчало.

Она ошалело уставилась на ручку от чашки, зажатую в пальцах.

У края ласточкиного подола, на дощатом полу, среди осколков лежал треснувший от удара ледяной цилиндрик. Тот, что пару мгновений назад был кипятком в кружке.

Пальцы свело. Ласточка стиснула зубы. У нее в голове какая-то другая Ласточка панически визжала, махала руками и убегала прочь из кухни, подобрав повыше юбки, как от крыс.

Убегала, убегала... Выдохнули!

Она подняла глаза на мальчишку. Тот тоже смотрел на лед, вытаращив глаза. Лицо у него стало совсем детское и напуганное.

Бросила взгляд на Лию — та как раз поворачивалась от кадушки. Медленно, как во сне.

Выдохнули.

Ласточка действительно выдохнула — шумно и резко. Два шага к Каю — он растерянно моргал. Крепко схватила его за ухо.

— Пойдем, — голос сделался как чужой. Она потянула руку, поднимая мальчишку с табурета. — Расскажешь...

* * *

— И что тут у тебя? — Мэлвир оглядел старательно замощенное начало переправы через болота. На сухом месте были огромной кучей свалены обрубки ветвей и их уже потихоньку растаскивали для костров.

Двое солдат с чертыханиями волокли обтесанное бревно, взрывая дерновый покров.

— А вот, полюбуйся, — Марк постегал по голенищу сапога обломанным ивовым прутом. — Глянь. Вон там, дальше.

У ног рыцаря чинно сидел его пес, здоровенный Малыш, из тех белых урсино, что разводились Маренгами специально для войны. У Малыша была морда сундуком, меланхоличные глаза с красными подкружьями и добрый нрав. В бою Мэлвир этих псов пока еще не видел.

Соледаго прошагал по свежему настилу — местами в стыках выплескивалась вода, но бревна лежали ровно — посмотрел и выругался сам.

Середина свежеположенного настила была тщательно разобрана — словно испарилась. Просто прореха в деревянном полотне. Немаленькая, шагов двадцать. И никаких следов.

— Выглядит так, будто кто-то нашу дорогу попросту украл, — Мэлвир нахмурил брови. — Кто-то, кто умеет ходить по трясине. Не могла же она затонуть. Со стороны лагеря никто не пройдет — собаки.

— Собаки ночью беспокоились, — Марк постепенно делался все мрачнее.

— И?

— И ничего.

— Кто дежурил?

— Ищут. Смена с утра их не нашла. А мне додумались доложить недавно, раззявы.

— Чьи люди стояли в карауле?

— Мои, — подошел десятник из марковых людей, немолодой уже, с помятым после бессонной ночи лицом.

— Докладывайте. И подробно.

Мэлвир не терпел, когда его дергали по пустякам. Краденая дорога — не пустяк.

Он бесстрастно смотрел на хинета, имени которого не помнил. В густом ельнике справа от болота сухо стучали топоры, перекликались солдаты. Рухнуло дерево, треща сучьями. Марк дернулся на шум, потом опомнился, зло сплюнул прямо в ржавую болотную траву.

— Посты стояли как обычно, — неохотно, но обстоятельно начал десятник. — За охрану гати отвечал Ливьяно. Три костра, перекличка голосом — как всегда. Смена четырежды за ночь. Наша очередь была с середины первой четверти.

— И?

— По словам моих людей, последняя смена пришла под утро, все было в порядке. Утренняя стража обнаружила, что два поста пропали, — хинет докладывал спокойно, смотрел Мэлвиру в глаза. — Вместе с дорогой.