Другим Путем

Богдан прекрасно осознавал, что Сталин не вечен. И то, что видел и узнавал вчерашний пилот-истребитель на своем посту, заставляло его верить, что доверять власть партийной верхушке будет убийством Советского государства. В конце концов, он начал действовать.

Его первой серьезной "операцией", после которой Драгомиров окончательно уверился в необходимости своего прихода к власти, стало устранение ленинградской группировки.

А начались проблемы "клана Кузнецова", как позже назвал для себя эту партийную группировку Драгомиров, с достаточного банальной анонимки. В январе сорок девятого в ЦК пришел донос — а по другому это и не назовешь. В нем этот самый "аноним" сообщал, что состоявшаяся в конце сорок восьмого года Ленинградская партийная конференция прошла с фальсификацией результатов голосования.

Именно это, вроде бы не самое грандиозное событие фактически ознаменовало начало крупнейшего в послевоенной советской истории судебного дела, настоящего политического смерча, затянувшего в себя не только ленинградских партийных руководителей, но и ряд ближайших соратников самого Сталина. И этот же смерч вознес молодого, начинающего еще только свой путь в политике Драгомирова на самую вершину политической пирамиды Советского Союза.

Дело казалось не столь серьезным только на первый взгляд. Попавшись на глаза Богдану, оно вызвало в его разуме целую бурю возмущения. Для него, истового коммуниста, было несколько преступлений, которые прощать невозможно. И шулерство на партийных выборах было одним из них. Дело партии, сама задача ее существования были священными. И внутрипартийная демократия — главным инструментом которой как раз и являлись выборы — была самой основой, которую ни в коем случае нельзя подвергать сомнению.

Драгомиров взялся за это дело лично, до самого конца надеясь, что все это лишь только недоразумение. Однако, проверка доноса подтвердила содержащуюся в нем информацию, и чем дальше Богдан погружался в пучины этого самого ленинградского омута, тем больше чертей он там находил.

С каждым днем выяснялось все больше деталей — и будущий генсек приходил в ужас от творящегося в стенах города-героя непотребства. Так, к примеру, ему стало известно про организацию межобластной оптовой ярмарки в обход Москвы, когда со складов Наркомата торговли СССР попытались реализовать товара на несколько миллиардов рублей. И ладно бы реализовали — но нет, по факту ленинградские руководители не смогли продать свезенное со всей страны продовольствие, что привело к его порче и, соответственно, астрономическому ущербу на четыре миллиарда рублей (не считая непродовольственных товаров), что для недоедающей страны было просто запредельно.

При этом ЦК и Политбюро вообще не были поставлены в известность о происходящем — извещение о работе ярмарки было получено тогда, когда "отоваривание" уже шло вовсю! Причем вне фондов — и это в условиях плановой экономики!

На этом этапе Драгомиров уже не мог оставаться безучастным расследователем — речь шла о преступлениях государственного масштаба. Соответственно, в дело вступила госбезопасность.

Дальше — больше. Картина складывалась просто поразительная. В Советском Союзе стремительно формировался ленинградский клан. Пробивающиеся во власть выходцы из Ленинграда тянули за собой знакомых, сослуживцев, земляков, родственников, расставляли их на ключевых и второстепенных партийных (и государственных тоже) постах. Очень часто это делалось вопреки логике — так, один из таких вот "мафиози" поставил руководить оборонным авиазаводом абсолютно некомпетентного человека, ни дня ранее не управлявшим не то что крупным предприятием — но даже и цехом!

На самом деле, именно это, пожалуй, и стало последним гвоздем в крышку гроба группировки. Сталин терпеть не мог кумовства и становление личных интересов и интересов своих друзей выше интересов государства, жестко и даже жестоко с этим боролся.

Вмешательство вождя, приказавшего Абакумову раскопать всю грязь, что тот сможет найти, поставило в этой истории точку. Госбезопасность находила все новые и новые доказательства, раскручивало все новые и новые ветви "семьи"...

Следствие шло около года и закончилось громким судебным процессом осенью пятидесятого года. Участие Драгомирова в собирании неопровержимых фактов, его роль в следствии (само его начало было заслугой будущего генсека) оказались тем трамплином, который швырнул молодого пилота в зенит политического небосклона. Сталин, пригласивший Богдана на свою дачу на празднование Нового Года, в ходе праздника заметил Берии, что был прав. "Нэгодяев находит нэ хуже, чем нэмэцких пилотов". Пешка достигла последнего ряда и стала ферзем.

Но "ленинградское дело" не только обратило внимание на Богдана как политика в среде элиты советского государства, нет. Оно изменило Драгомирова, показав, что даже заслуженный партийный деятель может быть самым натуральным преступником.

А еще научило осторожности — Богдан дураком не был и прекрасно понимал, что нажил себе не одного и не двух врагов. "Выскочка" наступил на очень большое количество любимых мозолей, чтобы остаться "чистеньким".

Осторожность его не раз спасала — первая попытка очернения Богдана в глазах вождя была предпринята уже в пятьдесят втором, во время работы Драгомирова над "озеленением", как порою в шутку называли Сталинский план преобразования природы. Но она провалилась — "выскочку" банально недооценили, а в результате как раз и началось то самое, "Булганинское" дело, пришедшее к своему финалу только сейчас, спустя столько времени...

Впрочем, в данный конкретный момент Богдан усиленно пытался сосредоточиться на своей речи. Обычно их он писал себе сам, но сегодня творческие мучения были особенно сильны и буквально требовали от истерзанного мозга позвать кого-нибудь на помощь.

Драгомиров был хорош в импровизации, даже более чем хорош, но всегда предпочитал иметь план. И, желательно, не один. И его выступлений это тоже касалось.

Запуск спутника должен был состояться буквально через два дня, и генсек пытался представить, что он будет говорить народам Советского Союза и мира. Это большое достижение, которое, если запуск пройдет удачно ("Когда запуск пройдет удачно", — поправил себя Драгомиров), станет символом советского превосходства над капиталистическими державами. Это настолько подходящий повод для пропаганды, что лучше попросту сложно представить.

Но в голове скопилось столько посторонних мыслей, что генсеку казалось, будто по черепу изнутри бьют кузнечными молотами, не давая сосредоточиться и вызывая мигрень.

А все эти американцы. Очередной "квазиналет" — два десятка бомбардировщиков подошли к самой границе воздушного пространства СССР, словно пытаясь спровоцировать пилотов перехватчиков на какие-то действия.

"На кой им это нужно? — Богдан раздраженно отодвинул блокнот с набросками речи и откинулся на спинку стула. — Они что, правда хотят развязать Третью Мировую? Против нас? Это же безумие".

Но безумием было и нападение на СССР Гитлера. Но у того хотя бы не было ядерных бомб...

Преимущество американцев в атомном оружии огромно. И их базы — в Турции, Италии, Японии, Англии — дают бомбардировщикам отличную стартовую площадку, с одной стороны не слишком далекую от территорий Советского Союза, с другой — защищенную.

Да, на европейской земле Советская армия сильнейшая — это бесспорно, "до Гибралтара за две недели" вполне реальный срок. Западная Германия — тот ее осколок, что остался за Союзниками после войны и называвшийся еще "Баварской Германией" — тоже препятствием будет недолго. Преимущество в танках и самолетах на этом ТВД было за СССР. Но что даст это самое "до Гибралтара", если вся земля будет сожжена ядерным огнем? Да и "дойдем до Гибралтара" — тоже, знаете ли, та еще стратегия. Ну дойдем — и что дальше?

А ведь ущерб будет не просто огромен — он будет смертелен. Но зачем это нужно американцам? Они же мыслят в понятиях прибыли — какая им прибыль с того, что Европу фактически сотрут в пыль, обратив в руины свежеотстроенные города? Устранение конкурента? Но СССР пострадает значительно меньше... Да и американцам вполне достанется по шапке.

"Нет, не вариант. Это игра на нервах. Ну ничего, спутник запустим — такую органную партию на их нервишках устроим, что мало не покажется. Главное — не переборщить", — улыбнулся своим мыслям Драгомиров, подходя к окну своего кремлевского кабинета.

На улице моросил весенний апрельский дождь. Вдалеке уже голубело избавившееся от туч небо, но над Кремлем оно было все еще затянуто серыми облаками.

"Интересно, — генсеку пришло в голову забавное сравнение. — Наш путь словно это самое небо. Вчера оно было затянуто тяжелыми грозовыми тучами, сегодня — серыми облаками, но вдалеке уже виднеются просветы, которые завтра станут еще больше, а послезавтра мы будем наблюдать чистый безоблачный небосвод".

— Богдан Сергеевич, — голос верного помощника вырвал Драгомирова из плена разбегающихся мыслей. — Товарищ Берия подошел.

— Да, Юрий Григорьевич, спасибо, пусть заходит.

Вошедший в кабинет человек выглядел изможденным. Будучи одним из самых влиятельных людей в стране (многие вполне себе обоснованно считали его едва ли не серым кардиналом Кремля), Лаврентий Павлович Берия работал на износ, пытаясь успеть сделать как можно больше перед смертью. Тяжелая болезнь только добавила ему жесткости, сделав абсолютно нетерпимым к разгильдяйству, халатности и лени.

Но сейчас человек, решивший ВСЕ поставленные перед ним высшим руководством задачи — ракетный, атомный и другие проекты — попросту устал. Драгомиров боялся себе признаваться, что страшится того дня, когда "товарища Берии" не станет. Не потому, что он боялся за свою власть, в немалой степени зиждившуюся на поддержке наркома внутренних дел — на данный момент Богдан уже вполне укрепился в Кремле — но потому, что без советов, опыта и знаний старого большевика управлять огромным государством будет значительно труднее. Возрастет опасность серьезно ошибиться — и такое, вполне естественно, нравиться не могло.

Берия, зайдя в кабинет, протянул Драгомирову руку и устало расположился в кресле. На несколько секунд закрыл глаза, собираясь с мыслями. Глубоко вздохнул и произнес:

— Надо что-то решать, Богдан.

Называть генсека по имени вообще могли только два человека — бывший авиамеханик Степан, прошедший с ним всю войну, и Лаврентий Берия. И оба позволяли себе это только наедине.

— Мы должны определить приоритеты. Сегодня. Не завтра, не послезавтра. Сегодня, сейчас, — нарком покачал головой и бросил взгляд на молодого лидера Советского государства. — Пора.

"Господи, какой же он еще молодой, — Берия грустно усмехнулся своим мыслям. — Заматерел за последние годы, конечно. Седина в волосах появилась. Но еще пацан ведь. Пусть умный, пусть хитрый, пусть войну прошел от первого до последнего дня, пусть всей душой болеет за наше дело, но ведь в политике — пацан. Вся грудь в наградах — и каждая заслужена потом и кровью — но..."

Закончить внутренний монолог нарком не успел. Драгомиров стоявший у окна повернулся и негромко сказал:

— Я уже решил, как мы их похороним.

И сталь, прозвеневшая в голосе, буквально заставила Берию поверить.

Этот металл порою напоминал наркому о Хозяине, во вкрадчивом голосе которого тоже порою слышалось обещание серьезных неприятностей.

Драгомиров смотрел на избавляющееся от серых туч небо, на бегущие по голубым просветам облака и размеренно говорил, роняя слова в воздух кремлевского кабинета.

— Военное противостояние нам не выиграть. Победа — даже если она случится — будет пирровой. Американцы, как мне кажется, это тоже понимают. Но сейчас они сильнее, у них больше бомб и бомбардировщиков — поэтому они постоянно пытаются нас спровоцировать. Эти их псевдоналеты, учения в Европе, стычки в Иране... Они пытаются заставить нас бояться. И тратить на оружие все больше и больше, до тех пор, пока наша экономика не рухнет.

— Оборона — важное дело, — осторожно заметил Берия, пытающийся понять, к чему клонит генсек.

— Безусловно. Но мощь экономики — еще важнее. Сейчас американцы и их европейские шавки сильнее нас именно в ней, — Богдан сел за стол и помассировал виски.

— Мы и в этом их догоняем. У нас пятнадцать процентов рост за прошлый год, — нарком все никак не мог сообразить, что именно хочет сказать Драгомиров.

— Это сейчас. Но если мы не будем ничего делать, они адаптируются. Дадут побольше подачек своим рабочим и ученым, придумают, как именно социальные условия сделать более приемлемыми. Они их купят — как это сделал Гитлер — или придумают что-нибудь еще. И при этом будут активно пытаться уничтожить нас.

— Скоро это будет уже невозможно, — улыбнулся Берия. — Их ракетный проект отстает на несколько лет. Немецкие разработки серьезно нас подстегнули, а американцы не получили вообще ничего. Только третьестепенных инженеров. На днях мы запустим спутник — и весь мир увидит, что Советский Союз сильнее в науке.

— Да, еще несколько лет — и наши ракеты смогут достигнуть американских городов. В больших количествах. — Драгомиров хмыкнул и снова встал. — Но я говорил не про военное уничтожение. Они слишком нас боятся, чтобы лезть в прямой конфликт. Они не рискнули ни в Корее, ни в Иране. А когда мы сделаем следующий шаг, насытив войска баллистическими ракетами, их одна мысль о военном решении "проблемы красной угрозы", — генсек передразнил сенатора Маккарти, разжигающего в США ненависть к СССР и ведущего самую настоящую "охоту на ведьм" — будет приводить в ужас и казаться идиотизмом.

Драгомиров сделал паузу. Берия, тяжело вздохнув, выбрался из кресла и подошел к небольшому столику с самоваром и бутербродами. Налил себе чаю и с сомнением посмотрел на сахарницу.

— Мед советую, Лаврентий Павлович. Очень хороший, — помог наркому с выбором Богдан.

— Ракеты не гарантируют нам мира, Богдан, — Берия, решивший последовать совету младшего товарища и аккуратно кладущий в чашку мед серебряной ложечкой, пожал плечами. — И ты должен это понимать не хуже меня. Ракеты просто поднимут ставки.

— Возможно. Но американцы не самоубийцы, Лаврентий Павлович. Когда они будут знать, что атака на нас приведет к практически мгновенному уничтожению сотни-другой их собственных городов, им поневоле придется отказаться от планов прямой атаки. Что не отменяет непрямых методов.

— Корея, — понимающе кивнул нарком.

— И Иран, — добавил Драгомиров. — Они будут использовать своих шавок, чтобы добраться до наших друзей. Старая-добрая борьба за сферы влияния. "Большая игра", так вроде бы?

— И наш ответ?

— Нападать, гнуть свою линию и ни в коем случае не останавливаться. Мы удержали Северный Иран и победили в Корее. Нашу стратегию мы направим на Восток. И Африку.

— Не Европа? — Берия оторвался от чашки с ароматным чаем и удивленно посмотрел на генсека.

— Нет. Не Европа.

— Можно узнать, почему именно такой выбор?

— В Европе ничего нет. Ни ресурсов, ни пространства. И там всем заправляют американцы. Пробиться через "занавес", — Драгомиров снова добавил в голос сарказма, — чрезвычайно сложно. И зачем? Ради чего? Ради ненавидящих нас людей с промытыми до последней извилины мозгами?