Мария проснулась неожиданно, но Раймонд обрадовался, точно ему самому возвратили жизнь. Мария, ощущая колебания корпуса корабля, удивлённо спросила:
— Где мы?
— На корабле, — ответил Раймонд и затаился, так как дальше последуют тяжёлые вопросы.
— А где брат Гуго? — спросила Мария и помрачнела: её память услужливо напомнила вчерашний день.
— Это я виноватая, — сказала Мария, заливаясь слезами.
— В том, что случилось, твоей вины нет, — сказал Раймонд, обнимая сестру Марию, — моя вина больше — я тебя не защитил.
Он рассказал, что знал, а потом они постояли, обвиняя себя в душе, после чего Раймонд вспомнил и полез в карман, откуда достал засохшую булочку.
— Это тебе передал Гуго, — сказал он, а у Марии ещё больше потекли слёзы. Она отщипнула кусочек хлеба и пожевала, словно отдавая дань своему храброму другу. Госпитальер тоже отщипнул кусочек булочки и жевал, опустив глаза на хлебец — последний подарок Гуго.
Внезапно, Раймонд заметил красную искорку, мелькнувшую в булочке, и подумал, что в ней начинка из красной ягоды. Когда он поднёс её к свету, то увидел, что из булочки торчит кусочек кожаного ремешка. Он потянул его и вытащил из булочки сердце из рубина. Мария, удивлённая фокусом Раймонда, во все глаза смотрела на него, ничего не понимая. Он и сам вначале не понял, а потом сообразил, что Гуго, видимо, заметил Хасана аль-Каина раньше, приоткрыв дверь, а потом запихнул рубин в булочку и отдал её ни о чем не подозревающему Жан ле Мену, проходившему мимо, а сам принял бой с ассасином.
* * *
Хасан аль-Каин стоял на палубе, опираясь на перила, и смотрел на портовую суету, освещённую заходящим солнцем. Рядом, борт о борт, качался на волнах венецианский корабль с золотым гербом на корме, который тоже собирался отплывать. Загорелый капитан подгонял матросов, которые грузили последние бочки в трюм. Патрон, с парой матросов, возился возле косого паруса фок-мачты, выверяя галс23, чтобы вытянуть корабль на рейд. Хасан отвернулся от борта, наблюдая, как выбирают якоря на его судне, которое, освобождаясь от оков, медленно дрейфовало в море.
Впервые его терзали сомнения.
Он теребил на шее золотую цепочку, носившую когда-то Рубин Милосердия и доставшуюся ему от маршала Матье де Клермона, думая о том, что он сделал неправильно. Не подлежало сомнению, что у глупой тройки госпитальеров и святоши-монашки не имелось никаких шансов улизнуть от Хасан аль-Каин. Истинно и то, что у них не имелось рубина. Его, Хасан аль-Каина, пустили по ложному следу, заставив гнаться за миражом. Какой нормальный человек отважится доверить реликвию женщине-монашке и трём балбесам-госпитальерам, которых обвести вокруг пальца — раз плюнуть. Он вспомнил лицо сержанта, Гуго де Монтегю, который, отбиваясь от ударов сабли Хасана, исступлённо смеялся и кричал: "Обманул! Обманул!" — чем и заслужил смерть, потому как не стоит напоминать ассасину о его ошибках. У нити два конца и если один ведёт в тупик, нужно вернуться к началу. Ему следует вернуться в Акко и возобновить поиски оттуда, возможно, маршал отдал рубин в другие руки. О четвёрке можно забыть: толстого Дюдона де Компса он убил в Сидоне, монашка будет спать вечным сном, пока не угаснет, сержанта Хасан убил в келье, распоров ему грудь, а горделивый Раймонд де Торн с горя выпьет отравленное вино в бутылке, оставленной на полу возле Гуго де Монтегю.
Правда, Хасан аль-Каин не знал, что нажимая на шее Марии-Агнес-Катрин де Морель нужную точку, его палец дрогнул, отчего она заснула не так, как нужно. Не знал и о том, что Раймонд де Торн не пьёт вино, так как от данного продукта у него возникает сыпь по всему телу.
Корабль выплыл на рейд порта Лимиссо и матросы разворачивали паруса, чтобы отдаться береговому попутному бризу, а Хасан аль-Каин окинул взором порт, словно запоминая каждую чёрточку. К венецианскому кораблю, который стоял по соседству в порту, нёсся какой-то опоздавший, с грузом на руках. Незнакомец взбежал по сходням и Хасан почему-то с сочувствием подумал: "Успел!" — рассматривая увиденное, как гонки арабских жеребцов.
* * *
Он очнулся ночью. Вытащив из кармана огниво, он на ощупь нашёл свечу, свалившуюся со стола на пол, и зажёг её. В комнате полный раскардаш, только посредине кто-то убрал мусор и уложил его.
"Спасибо Богу, что в чистоте!" — поблагодарил незнакомца сержанта Гуго и тут же увидел его. Упираясь на стену, храпел сосед, Жан ле Мен, в руках которого Гуго заметил чётки. Видимо, отпевал почившего Гуго де Монтегю, да так и заснул.
"Это, что же, живым хотел меня похоронить?" — возмутился Гуго и опустил взгляд на свою рану. Вид развороченной и окровавленной плоти не порадовал его, но, слава Богу, Гуго остался в сознании. Он не стал будить Жана ле Мена, а принялся рыться в раскиданном мешке со своими вещами. Он не имел при себе учеников, так как их нужно кормить из своего кармана, поэтому всё добро носил с собой. Покопавшись, Гуго нашёл костяную иголку и тонкую нитку, а затем принялся себя зашивать. Уверенности в том, что это сделает Жан ле Мен и него не имелось, поэтому он положился на себя. Первый прокол вызвал такую боль, что Гуго чуть не завыл, как зверь, а на глаза накатились слёзы. Продолжая благодарить Бога за то, что тот дал ему ещё один шанс на жизнь, Гуго делал большие стежки, отчего шрам становился грубым и корявым. Впрочем, красота тела в данную минуту Гуго не беспокоила, так как он старался быстрее закончить свою кровавую работу.
Когда сержант закончил шить, то немного передохнул, а потом вытащил из мешка стеклянный сосуд, закрытый пробкой. Эликсир, содержащийся в нем, состоял из живой воды и фиолетового камня с Везувия, который болтался в сосуде. Не жалея, Гуго полил шов на кровавой ране и закричал, уже не сдерживая себя. Жан ле Мен вскочил, как безумный, и, широко открыв глаза, кричал, указывая перстом на Гуго: "Дьявол! Дьявол!".
— Успокойся, это я, Гуго! — слабым голосом пролепетал сержант и его тихий голос подействовал лучше крика: Жан окинул взглядом шов через всю грудь и спросил:
— Ты, что, сам себя зашил?
Гуго не стал объяснять очевидное, а спросил у Жана:
— Ты отдал хлебец Марии?
— Да, когда тебя обнаружил Раймонд де Торн, — сказал Жан, потрогав сержанта, и убедился, что Гуго более чем жив.
— Где он сейчас? — спросил обрадованный сержант, и Жан тот час ответил: — Он, вместе с Марией, отправился в порт Лимиссо.
"Хорошо, точно так же я сделал бы сам!" — подумал сержант, но, всё же, укорил Раймонда де Торна: "Что же ты не присмотрелся ко мне? Я, ведь, живой!"
— Давай отпразднуем твоё воскрешение, — сказал Жан ле Мен, протягивая руку к бутылке в углу.
— Сейчас не время пить, — сказал Гуго, отбрасывая неизвестно откуда появившуюся бутылку и пытаясь встать. Жан помог и спросил, куда в глухую ночи сержант собирается идти.
— В порт Лимиссо, — ответил сержант.
— Позволь, я помогу тебе, — сказал заскучавший в крепости Жан ле Мен и сержант вынужден был согласиться. Они доковыляли до ворот крепости, которые на ночь были закрыты. Просить стражей их открыть не имело смысла, так как пешком они не дойдут, а попутный транспорт пойдёт только утром. Правда, до утра оставалось совсем не долго, так как небо на востоке уже слегка посветлело, приглушая звёздную россыпь.
Ожидание помогло найти повозку, которая привезла раненного, но её ездовой замешкался и ворота закрыли, поэтому пришлось остаться до утра. Пассажиры на обратный путь были очень кстати, и сержант, вместе с Жан ле Меном, завалился на повозку и поспал до утра. Проснулся он оттого, что колесо наскочило на кочку и Гуго де Монтегю здорово тряхнуло. Рана отозвалась болью и он, просыпаясь, уселся удобней. Местность вокруг, покрытая скудной растительностью, не вызывала радостных ощущений, а виноградники, посаженные полосами, только слегка манили глаз присыпанной пылью зеленью.
Землетрясение, произошедшее с полусотню лет назад, кругом оставило свои следы, а несчастный город Лимиссо разрушило полностью. Новые постройки, сделанные без всяких городских планов, не соблюдали пропорций друг с другом, а улицы были безобразно кривы. Только порт, отстроенный первым, отличался своей функциональностью, а остальное сооружали, как заблагорассудится.
Рассчитавшись с ездовым, сержант прошёлся вдоль пирса, высматривая того, кто может что-то знать об ушедших вчера кораблях. Его острый взгляд заприметил стайку мальчишек, по всей видимости, бездомных и ещё не проданных в рабство, что в данных краях дело весьма вероятное. Ушлый пацан лет пятнадцати, уже не мальчик, а юноша, пусть и не внушал доверия, но мог знать, на какой корабль сел Раймонд де Торн. Он поманил его пальцем, и юноша подошёл лёгкой походкой, сохраняя достоинство, как истинный дож.
— Если ты сможешь мне помочь, я тебе дам целое сольдо, — сказал Гуго де Монтегю и глаза у юноши загорелись.
— Слушаю, господин, — сказал он, склонив голову и озорно блеснув глазами.
— Я хочу знать, на какой корабль сел рыцарь-госпитальер и монахиня, — сказал сержант, внимательно глядя в глаза мальчика
— Рыцарь-госпитальер, с монахиней на руках, сел на корабль "Святой Петроний". Капитан судна — Доменико Секьявро из Венеции, — четко доложил юноша, не отводя глаза.
— Что значит на руках? — не понял Гуго де Монтегю, грозно поглядывая на юношу.
— Я забыл тебе сказать, Гуго, что Мария спала на руках Раймонда, — промолвил Жан ле Мен совсем спокойным голосом.
— Что значит, спала? — не понял Гуго: — Среди белого дня?
Жан ле Мен не мог ничего добавить.
— Если позволите, господин, — сказал юноша и Гуго кивнул головой, — мне кажется, она была без сознания.
Гуго присел на причальный камень, понимая, что встреча с ассасином и для Марии не прошла бесследно.
— Возможно, ты знаешь, куда отправился корабль? — задумчиво спросил Гуго де Монтегю и посмотрел на юношу.
— Это будет вам стоить ещё одно сольдо, — промолвил юноша, и сержант тот час протянул ему ладонь с двумя монетами. Не ожидавший такого скорого ответа, юноша стушевался и скороговоркой произнёс:
— Я не возьму от вас денег, если возьмёте меня с собой.
Гуго де Монтегю внимательно посмотрел на юношу, а потом произнёс: — Я не могу тебя взять с собой, так как мне нечем тебя кормить.
— Я могу подрабатывать юнгой на корабле, — промолвил юноша.
— Давай возьмём мальца, уж больно он боек, — произнёс Жан ле Мен, и это решило сомнения сержанта.
— Эй, ты! — крикнул Гуго де Монтегю и юноша повернулся.
— Меня звать Адонис, — сообщил он, подходя к сержанту, — а ваш друг уплыл в Понт.
— Куда их, к чертям, понесло, прости Господи, — рассердился Гуго де Монтегю, понимая, что среди сарацинов защитить Марию не так-то просто.
— Если мы поспешим, то успеем на корабль "Надежда", который отправляется туда же, — сообщил Адонис и первым побежал по пирсу в направлении отдельно стоящего корабля.
* * *
После разговора с неизвестным арабом, который интересовался друзьями убитого, монах вернулся в церковь и, склонив голову, трижды прочитал молитву за упокой души раба божьего Дюдона, а потом посчитал, что исполнил свою миссию, отчего полез в карман чёрной засаленной рясы и вытащил кусок хлеба с ветчиной. В воздухе, кроме запаха ладана, разнеслись соблазнительные миазмы остро пахнущего мяса, оскверняющие лоно церкви, но умиротворяющие душу монаха. Он, истекая слюной, уже хотел вгрызться зубами в соблазнительные вкусности, как услышал тихое: "Дай!"
"Демоны!" — подумал монах, хотя лоно церкви не их парафия. Тем не менее, он подумал, что здесь его демоны не осилят, и снова раскрыл рот, собираясь откусить большой кусок. "И мне дай!" — настойчиво повторил тихий голос, и монах озабоченно повернулся, полагая, что над ним шутит его напарник, которого он сменил с утра. В храме никого не было, и монах снова подумал: "Демоны!" Он тут же покаялся в своих грехах, в том числе и в чревоугодии, а когда закончил с умиротворённой душой, то снова поднёс ко рту свой завтрак.
— Дай кусочек, жадина, — произнёс немного окрепший голос, и монах встал от возмущения.
На него смотрел покойник, вернее не на его лицо, а на кусок хлеба и ветчину в его руках. Монах видел всякое, но оживших покойников — никогда.
— Усопший, мёртвым не положено есть, — сказал монах, вгрызаясь в мясо, и полагая, что нанюхался благовоний, отчего наблюдает галлюцинацию.
— Дай хоть кусочек, зараза, — просил покойник, но монах его не слушал и быстро уничтожал завтрак.
— Господь велел делиться, — прорычал покойник и встал с гроба, перевернув его на пол. Выдрав у монаха последний кусочек хлеба и крошку мяса, Дюдон де Компс бросил всё в рот и не глотал, смакуя.
— Сколько тебе заплатили за похороны? — деловито спросил Дюдон и монах честно ответил: — Двенадцать сольдо.
— Не ври!? — удивился Дюдон щедрости своих друзей. Монах вытащил из кармана монеты и госпитальер посчитал. Ещё раз удивившись, он сгрёб половину монет с руки онемевшего монаха и сказал: — Похороны отменяются.
С этими словами он покинул церковь. Пузо болело. Хасан аль-Каин, подлец, проткнул его своим кинжалом и подумал, что убил, так как у Дюдон де Компса от раны случился приступ, отчего его парализовало. Такое с ним случалось и раньше, после того, как упрямый отец продержал его всю ночь на морозе, воспитывая в нем характер. Только по воле отца он отправился на восток защищать веру Христову. Правда, сухой и жаркий климат не часто напоминал ему о болезни, и Дюдону здесь нравилось, в особенности восточная кухня. Так как он считал себя пострадавшим за веру, то никогда не отказывал себе в малом грехе — чревоугодии.
В Сидоне было неспокойно.
Недобрые вести обгоняли гонцов, пугая жертвами и разрушениями. Вестей из Акко не приходило, но из арабских источников стало известно, что город захвачен мамелюками, всех оставшихся вырезали, а детей и женщин увели в рабство. Тир сдался без боя, но христиан никто не щадил, уравнивая и бедных и вельмож. Впрочем, Дюдону де Компсу нет дела до слухов, так как он, первым делом, утолил свой голод, а потом отправился в крепость. Знакомые тамплиеры, стоящие у ворот, увидев его, удивлённо воскликнули:
— Ты же умер!?
— Такие, как я, не умирают, а пухнут от голода, — пошутил над собой Дюдон, а тамплиеры весело загоготали.
В крепости он узнал, что сержант, Мария и Раймонд де Торн уплыли на Кипр. Через пару дней туда отправлялся корабль, а пока он сходил в лазарет, где сестры перебинтовали ему пузо, высказав ему упрёк, что потратили на данное дело все бинты, имеющиеся в наличии. Дюдон слушал их шутки и улыбался, так как его друзья в безопасности, а на себя ему давно наплевать. Он успел хорошо пообедать в крепости, получив норму и за вчерашний день, а потом сходил на базар и накупил еды, пусть и простой, но сытной.
Через несколько дней, он взошёл на корабль, отдохнувший и умиротворённый. Чувство исполненного долга уже не бредило его душу, вот только немного болела рана, придавленная изнутри находящимися в пузе продуктами. Не особо выбирая, он нашёл себе тихое местечко на второй палубе, а когда корабль отчалил — заснул. Во сне ему снилась Мария, кормящая его с рук, отчего он прослезился, смачивая казённую подушку. Перевернувшись на другой бок, он чуть не задел рану, которая отозвалась ноющей болью, напоминая о произошедшем сражении с Хасан аль-Каином. Тот склонился над поверженным Дюдоном, впиваясь в него взглядом, и шипением, словно змея, произнёс: "Я заберу у тебя Марию!" "Не возьмёшь!" — воскликнул Дюдон и почувствовал, что змея его парализует, глядя прямо ему в глаза. "Опять!" — возмутился Дюдон, вырываясь, а Хасан нагло спросил:
