Иллория: спасти королевство (общий файл)

Вот и сегодня до него дошла очередная сплетня: оказывается, король вовсе не запирается в башне, как все думают, а уезжает в соседнюю Траксталию, где отдыхает и купается в молочных реках. Первый министр же остается к Иллории, но тоже отдыхает, а заодно прикрывает отсутствие короля.

— Какой уж тут отдых, — вздохнул Лоддин, глядя в окно высокой башни.

Город под ним казался игрушечным, с нарисованными дорогами, домиками из деревянных палочек и глиняными жителями, которых некий могущественный волшебник наделил способностью ходить и разговаривать. Воистину Иллория — самое процветающее и красивое королевство мира. Даже самое грязное место столицы — рынок — выглядит, словно на лубочной картинке. Цвета сочные, яркие, улицы мощеные, чистые, крестьяне опрятные, шумные и разговорчивые, ряды ровные, ломящиеся от множества товаров. Да и весь город был, словно картинка в детской книжке: аккуратный, уютный, с растущими повсюду яблонями и кустами сирени, правда сейчас деревья стояли голые, а на крышах лежал снег, но даже это не портило яркость и радостность столицы.

— Какой уж тут отдых, — снова вздохнул Лоддин и повернулся к окну спиной.

В правом боку покалывало с самого утра, ныли кости, хрустели суставы. В восемьдесят лет выполнять свои обязанности аккуратно, внимательно и быстро было неимоверно сложно, но Лоддин старался. Морщил и без того морщинистый лоб, прищуривал подслеповатые глаза и старался быстрее перебирать ногами, хотя его уже лет десять мучила одышка. Но мыслил он ясно и четко, а опыта было столько, что хватило бы на десятерых, поэтому Лоддин держался.

Он внимательно осмотрел комнату, проверяя, не нужно ли навести порядок.

Это была самая странная комната во дворце, а, возможно, и во всем королевстве.

Она располагалась на самом верху круглой башни рядом с дворцом и выходила окнами на все четыре стороны. Окна были непростые: на них яркой мозаикой были изображены времена года: на северном — зима, на южном — лето, на западном — осень, на восточном — весна. Больше всего Лоддину нравилось северное окно, но не потому, что через него было лучше всего видно, а потому, что выходило оно прямиком на реку, к пристани, где швартовались торговые лодки и небольшие парусные суда соседних королевств. Наблюдать за суетой крохотных портовых служащих было интересно, и в свободное от своих обязанностей время Лоддин любил смотреть в это окно. К несчастью, свободного времени у первого министра короля было очень мало.

Второе и, пожалуй, самое странное в круглой комнате было наличие трех кроватей. Первая была совсем маленькой, выструганной искусным резчиком по дереву из цельного ствола ясеня, с шелковыми белыми простынями и кружевными подушечками. Уместиться в такой крохотной кроватке мог только младенец. Вторая кровать предназначалась для ребенка постарше. Крепкая, с массивными дубовыми ножками и высокой спинкой, она годилась для десятилетнего мальчика. Покрывало здесь было темно-синее, пуховое, вышитое корабликами и лошадками. Третья кровать представляла собой вершину мастерства мебельных дел мастера. Это было огромное ложе с бархатным малиновым балдахином, искусной резьбой и витыми столбиками.

Рядом с каждой кроватью стоял массивный гардероб. Первый — из белого ясеня, второй из дуба, а третий из красного дерева. В каждом из них хранился целый арсенал одежды, но самое главное одеяние лежало отдельно — в небольшом сундуке, стоящем возле западного окна. Лоддин открывал его раз в год, но каждый раз не мог сдержать слез.

Кроме трех кроватей и шкафов с одеждой имелся в комнате небольшой топчан, на котором спал первый министр, перегородка, за которой находилась небольшая комната, служившая столовой, и огромный письменный стол с кучей бумаг, книг, гусиных перьев и разнообразных свитков.

Вопреки последней сплетне Лоддин не отдыхал в странной комнате, а усиленно трудился.

Над письменным столом висел маленький серебряный колокольчик — точная копия того, что висел во дворце над троном. И звонил он с ним в одно и то же время. Если Лоддин когда-то понадобится Большому Совету, серебряное треньканье оповестит его об этом, но пока, к счастью, колокольчик молчал, а это значило, что можно спокойно заниматься своими делами.

Лоддин оглянулся на перегородку.

— С вашего позволения я ненадолго отлучусь.

Ответа не последовало. Лоддин воздохнул и подошел к стене между южным и восточным окнами. Там в полу виднелся деревянный люк с большим металлическим кольцом вместо ручки. Первый министр открыл люк, под которым обнаружились каменные ступени, еще раз оглянулся на перегородку и стал спускаться.

* * *

На первом этаже башни Лоддин устроил нечто вроде личного кабинета, который одновременно служил приемной: поставил стол, несколько стульев, большой дубовый шкаф с книгами, постелил на пол медвежью шкуру и повсюду, где только смог, разместил масляные лампы. Первый министр короля не выносил полумрака, потому что из-за недостаточного освещения ему становилось сложно читать, да и вообще смотреть. А посмотреть было на что.

— Добрый день, Лоддин.

Девушка, пришедшая к министру, была настоящей красавицей: с длинными светлыми, практически белыми волосами, бледной чистой кожей, голубыми, словно мечта, глазами. Ее звали Вереей, и была она лучшей в столице травницей. При виде министра Верея поднялась со стула и, следуя этикету, поклонилась.

— Сколько раз я просил тебя отбросить формальности, — пожурил Лоддин. — Как же ты выросла. Я помню тебя еще вот такой, — министр нагнулся и дотронулся ладонью до колена. — Шалунья была, но уже тогда всем стало ясно — настоящая красавица растет. Жениха не нашла еще?

— Нет.

Травница улыбнулась, и Лоддин подумал, что если бы в свое время встретил девушку, хотя бы отдаленно похожую на Верею, непременно женился бы. Ради такой красавицы он, не раздумывая, поступился бы всеми своими принципами, потому что красота достойна богатства, а его принципы с богатством не стыковались.

Не должна была фея родиться в семье простых крестьян, ее с детства должны были окружать роскошь и великолепие. Носила бы она атласные сарафаны да сафьяновые сапожки и выглядела бы королевной, а в своем простеньком белом платье Верея больше походила на уточку. Прекрасную белую уточку.

— Принесла ли траву? — поинтересовался Лоддин.

— Принесла, — Верея нагнулась и подняла с пола небольшую корзинку, накрытую клетчатым платком. — Здесь все, что я сумела найти.

— Мало, — Лоддин качнул головой и приоткрыл платок. — Очень мало.

— Я ничего не могу поделать. Жив-корень встречается редко и отрастает медленно. Там, где сегодня сорвала, новый побег лишь через два года появится. Да и сплевня почти не осталось.

— Новые места искать надо.

— Надо.

Верея посмотрела на Лоддина, и министр почувствовал, что сейчас травница скажет нечто очень неприятное.

— Ничего никогда у тебя не просила, но на сей раз молю: дай мне помощника. Сопровождающего. Боюсь я в дальний лес идти, разбойники там шастают. Как бы беды не вышло.

Лоддин вздохнул. Он понимал страхи девушки, но ничего поделать не мог.

— Прости, Верея. Не могу я выделить тебе помощника. Сама знаешь: о травах этих, о том, что ты собираешь их для меня, знать никто не должен.

— А ты неболтливого парня найди! Того, кому доверяешь!

"Никому я не доверяю", — хотел было ответить Лоддин, но промолчал.

— Пожалуйста!

Травница умоляюще посмотрела на первого министра. В ее глазах было столько тоски, что Лоддин не выдержал. Сдался.

— Хорошо. Будет тебе сопровождающий. Ведь это для королевства нужно. Пропадешь ты в лесах или к разбойникам угодишь, где я вторую такую травницу найду? Мать твоя стара уже, плохо видит, да и спиной мучается... будет тебе помощник.

— Спасибо!

Верея подбежала к первому министру, звонко чмокнула того в щеку и немедленно покраснела.

Лоддин улыбнулся.

— Ступай. Пришлю тебе кого-нибудь. Но ты уж тогда не подведи, и корзинку побольше бери.

Верея кивнула. В этот момент в дверь тихонько постучали.

— Кого еще нелегкая принесла? — пробормотал Лоддин и поспешно поставил корзинку с травами за шкаф. — Войдите!

В дверь протиснулась лопоухая голова с косыми глазами.

— Дня добрейшего вашей светлости. Разговорчик имеется. Позволите?

— Позволю, — кивнул Лоддин. — А ты, — наказал он Верее, — ступай. Да матушке передай пожелания здравия.

Верея поклонилась и вышла. Лопоухая голова с косыми глазами на минуту исчезла за дверью, пропуская девушку, а потом снова появилась в приемной, только не одна, а вместе с шеей и остальным туловищем.

Посетителем оказался низенький щупленький субъект приблизительно тридцати лет, одетый в просторную серую рубаху с алой шелковой оторочкой, полосатые штаны с красным кантом и скрипучие сапоги. Субъект поклонился до самого пола, едва не коснувшись лохматыми светлыми волосами медвежьей шкуры, и, не разгибаясь, произнес:

— Не посмели мы, ваша светлость, в колокольчик позвонить, потому как подумали, проблемка не слишком большая для срочного вызова, но дело отлагательств не терпящее. Хотелось бы с вами посоветоваться.

Лоддин махнул рукой, позволяя гостю разогнуться, вздохнул, опустился на стул за столом и приготовился слушать.

Стоящий перед ним субъект был ему хорошо знаком. Звали субъекта Голиком, числился он при дворе писарем, а в этом году за большие старания был введен в Большой Совет вместо не ко времени скончавшегося Добровия.

Лоддину Голик никогда не нравился, но обязанности тот исполнял честно, был знаком с дворцовыми порядками и мог оказаться Большому Совету полезным. Его кандидатуру предложил сам Власт, и первый министр не смог отказать, хотя он с удовольствием выставил бы Голика из Совета. Слишком уж возгордился писарь, стал рубашки дорогие носить, да сапоги со скрипом, от которых у Лоддина болела голова, да слишком уж фальшивым был — перед ним заискивал, называл не иначе, как "вашей светлостью", а с равными себе держался командиром.

— Ну, рассказывай, раз пришел, — Лоддин указал глазами на стул, показывая, что Голик может сесть.

От такой чести писарь надул щеки и растянул губы едва не до самых ушей.

— Дело ведь какое, ваша светлость, снова мы во мнениях не сошлись. Уж спорили, спорили, а к согласию не пришли. Мелена откупиться предлагала, Колвыван послать куда подальше, Тейт посланника в темницу заточить и вовсе ничего не отвечать, ну а Ероха меня к вам отправил, значит.

— Так что за дело-то? Не тяни, объясняй.

— Посол, ваша светлость.

— И что? К Власту едва не каждую неделю послов по пять штук приезжают.

— А этот приехал не ко времени, сами понимаете, дельце деликатнейшее: короля на месте нет, Совет всем заправляет.

— Не болтай, рассказывай. Из какого королевства посол?

— Э-э-э, затрудняюсь ответить, ваша светлость.

— Это как?

— Запамятовал.

— Ну, хоть во что одет был, опиши.

— Одет... это можно. Значит так. Сапогов, как у посла, я никогда раньше ни на ком не видел: высокие, до колена, мехом обшитые. Попервой показалось, будто у него ноги такие мохнатые. Ан нет, пригляделся, сапоги. Штаны, значит, обычные, коричневые, а вот камзол — загляденье. Бархатный, зеленый, весь в ниточках блестящих, рукава вот такие широченные. Поверх ворот соболий. Мне бы, ваша светлость, тоже камзольчик такой справить. А?

Лоддин схватился за голову.

— Шапка на нем была?

— Не было. Он ее в руках держал.

— Меховая шапка?

— Меховая.

— Так что же ты, Голик, голову мне морочишь? Были у нас уже послы из Северной Рандории, знаешь ты их. Или кафтан понравился?

Голик смутился, ладони между коленями зажал, глаза опустил.

— Ладно. И что тому послу надобно? О чем просил?

— Письмецо передал, ваша светлость. Рудники наши хотят.

— Это как, "хотят"? Рудники? Зачем народу, основное занятие которого скотоводство, рудники? Письмо с тобой?

— Нет, ваша светлость. Желательно бы чтобы вы его не тут прочли, а вместе с Советом обсудили. Очень уж спор вышел жаркий, да с послом не определились. В темнице пока сидит.

— В темнице?! — Лоддин почувствовал, как к щекам приливает кровь. — Выпустить немедленно! Поселить в лучшей комнате дворца! Дать денег, чтобы забыл ваше невежество и глупость! Кто так с послами поступает?!

— Дикий он очень, ваша светлость, — потупился Голик. — На Тейта бросился.

— А хоть бы и так! Мы-то не дикие! Выпустить немедленно! И пусть его в Совет приведут.

* * *

По традиции Большой Совет заседал в тронном зале дворца. Трон, как ему и положено, стоял на возвышении, и, как ему не было положено, пустовал. Перед троном первый министр распорядился установить длинный стол, за которым и сидели Советники.

Избранных было пятеро.

Это число король Власт выбрал намеренно. Единица исключалась, так как король не искал себе замену, и не хотел передавать всю полноту власти в руки одного человека. Два советника никогда не смогли бы договориться. То же относится и к трем, ибо в этом случае возникала опасность подкупа. Четыре человека могли поделиться на два равных по численности лагеря и тоже не придти к консенсусу, а вот пять — идеальное число. Не слишком большое, чтобы вызвать бесконечные споры, и не слишком маленькое, чтобы не исключить возможность дискуссии.

В этом отношении Лоддин был согласен с королем и не считал необходимым увеличивать или уменьшать число Советников, ведь для решения любой проблемы есть, по меньшей мере, два варианта, редко — три. И пятеро человек превосходно с этим справятся.

Каждый год Лоддин занимался подбором Советников, и делал это столь умело, что до сего дня его ни разу не вызывали для решения каких-либо вопросов. Большой Совет справлялся своими силами, и в этом Лоддин видел свою заслугу.

Во-первых, он выбирал умнейших людей королевства, тех, кто достиг чего-то своим умом, сноровкой и сообразительностью. Во-вторых, Лоддин не обращал внимания на происхождение человека, потому что смекалка от дороговизны одежды не зависит. В-третьих, первый министр подбирал людей разных по характеру и интересам, чтобы они смогли рассмотреть каждую проблему с максимально разных позиций. Именно поэтому публика, сидящая за длинным столом перед троном, была такой... странной.

Ближе всех к трону сидел Ероха — здоровенный парень лет двадцати с массивными плечами, гигантскими ручищами и маленькой вечно лохматой головой. По жизни Ероха ничего не делал и ничего не умел — лежал на печи, да читал книжки. От этого считался едва ли не самым умным лентяем королевства. Лоддин взял его в Большой Совет из-за начитанности, и потому, что тот знал три языка ближайших соседних королевств, мог рассказать об обычаях иноземцев и с первого взгляда определить, опасный человек, или лапоть.

Сам Ероха, несомненно, был лаптем, этаким рубахой-парнем: доверчивым, наивным и, несмотря на свои внушительные размеры, вполне безобидным. Крестьянское происхождение не наложило на него сколь-нибудь заметного отпечатка — говорил он правильно, умел произвести впечатление, однако одевался просто: в лапти, растянутые на коленях штаны да самую простую рубаху с завязочками вместо ворота.