Цепной пес самодержавия

— Вы воры. Грязные воры, — старший агент даже не сказал, а устало процедил сквозь зубы это ругательство. У него просто не было сил на проявление каких-либо чувств и поэтому, чтобы подчеркнуть свое исключительное презрение к этим головорезам, он произнес эти слова по-русски.

— Не тебе это говорить, брит! — неожиданно ответил ему русский верзила, стоящий у двери. — Мы вернули свое, а то, что взяли у вас, просто является компенсацией за моральный ущерб. Или ты так не считаешь, мистер?

Отрицать очевидное не было смысла, поэтому Локкерти только и оставалось, что изобразить всем своим видом презрение и надменность по отношению к наглым русским бандитам, хотя на душе у него бушевал самый настоящий шторм.

К гостинице мы подъехали на извозчике. Не успел кучер остановить лошадей, как из дверей с вещами вышли Татищев и Фонарин. Мы долго петляли по улицам, пытаясь понять, есть ли за нами хвост, а когда убедились, нас никто не преследует, остановились у первой, попавшейся на глаза, гостинице. На следующий день мы переехали в другой отель и так все следующие полторы недели. Все имеет конец и наши переговоры, наконец, закончились, чему я был весьма рад, так как постоянный недосып, вызванный ночными дежурствами, уже стал надоедать.

Когда наш поезд отходил от станции, мне в глаза бросились остроконечные шпили с крестами какой-то церкви, и я вдруг неожиданно подумал, что уже второй раз уезжаю из столицы чужого государства, а толком так ничего и не видел. Здесь, в Стокгольме, мне наверно много раз пришлось проходить мимо исторических мест и старинных церквей, но у меня на это просто не было времени, хотя бы потому, что его не было даже на нормальный, полноценный сон. Я был занят только тем, что следил, охранял, прятался.

Вместе с другими встречающими лицами, на вокзале нас неожиданно встретил Мартынов, причем уже в звании генерал-майора.

— Господа, у меня для вас хорошие новости.

— Пока я вижу, что хорошие новости коснулись только самого господина Мартынова,— пробурчал несколько уязвленный неожиданным повышением своего приятеля Пашутин.

— Миша, я тебя не узнаю! Ты завидуешь?!

— А ты как думал! Мне тоже хочется ничего не делать, сидя в генеральском кабинете и поплевывать в потолок!

— Думаю, господа, что всем нам теперь не скоро выпадет такое время! — посерьезнел лицом Мартынов. Увидев вопрос в наших глазах, вдруг неожиданно предложил. — Знаете что, едемте прямо сейчас к Сергею Александровичу. Там я вам все расскажу.

— Ко мне? — несколько удивился я.

— К вам. Там нам будет удобнее всего. Покупать ничего не надо. Все что надо, у меня с собой в машине.

Мы переглянулись с Пашутиным. Что тут еще скажешь?

— Поехали!

Новости действительно оказались хорошими. Оказывается когда мы сели в поезд, едущий в Стокгольм, в этот самый день в Петербург, по вызову государя, прибыл Мартынов. Его нововведения настолько понравились царю, что в столице его ждало новое звание, а к нему — новая должность вице-директора департамента полиции. Это неожиданное назначение потрясло весь столичный свет и теперь все терялись в догадках, кто же продвинул на это место жандармского полковника.

— Мою докладную записку государь высоко оценил и приказал как можно быстрее внедрить все мои предложения по изменению, как самой структуры, так и работы во всех направлениях политического сыска. Новые инструкции и наставления уже прорабатываются специальным комитетом при министерстве внутренних дел.

Я тяжело вздохнул. Мартынов посмотрел на меня.

— Что-то не так, Сергей Александрович?

— Вы мне скажите, сколько времени пройдет, пока все утвердят?

— Хм! Месяца три, я думаю,... — протянул генерал-майор, но уже в следующую секунду на его лице появилось настороженное выражение. — Вы что-то знаете.... Что-то должно произойти?! Да?!

— Скажу одно: у нас мало времени.

— К сожалению, не в моих силах ускорить подобную процедуру. Если только государь....

— Хорошо. Этот вопрос я решу. Слушаем вас дальше.

— Сейчас полным ходом рассматриваются новые положения о самостоятельности действий полиции и жандармерии при задержаниях и обысках, а также о применении оружия в случаях необходимости. Кроме того, насколько мне стало известно, юристами сейчас прорабатывается ряд законов, с целью их ужесточения и направленных против деятельности политических движений в России. Я так понимаю, это ваша работа?

— Да. А мое предложение о частях особого назначения как-то решается?

— Ничего не могу сказать. Это не мое ведомство.

— Понятно.

"Нельзя каждый раз по любому делу обращаться к Романову, но и терять время нельзя. Нужны помощники. И чем больше, тем лучше".

— Сергей. Сергей, очнись! — словно сквозь вату донесся до меня голос Пашутина. — Ты что?

— Ничего. Задумался.

— Брось, Сергей! Выкладывай, что там у тебя на душе накопилось?! — не отставал от меня подполковник.

— Как ты думаешь, Миша, а не приобщить ли к нашему братству Александра Павловича?

— Вот ты о чем думал, — усмехнулся тот. — Почему бы и нет?!

Доверительный разговор с Пашутиным состоялся у меня еще в Стокгольме. Я рассказал ему о своем "даре", и о видениях, которые привели меня к царю, но только в определенных рамках, касаясь только будущего России, но не личности самого царя и его семьи. Он мне поверил, но скажем так, на три четверти, так как по своему складу ума он был циником и реалистом, а значит, интуитивно ставил под сомнение все то, что находил для себя непонятным.

— Александр Павлович, у меня есть сведения о том, что если прямо сейчас не заключить мир с Германией, то спустя небольшой отрезок времени в Российской империи появятся условия, при которых будет возможен военный переворот. Извините за невнятность фразы, но никакого другого объяснения пока дать не могу.

Мартынов какое-то время смотрел на меня. Он был прагматиком, и смотрел реально на окружающий мир, так как благодаря своей работе знал, что движет людьми, знал низкие и высокие стороны человеческих душ. И не просто знал, а умел на них играть. Вот и сейчас он пытался понять, что движет мной. Зачем отставному поручику играть роль защитника России?

— Не понимаю я вас, Сергей Александрович. Ей богу, не понимаю. Простите, буду откровенным. Вам-то какая корысть от этого?

— Возможно, когда-нибудь я дам ответ на ваш вопрос.

— Знаете, Сергей Александрович, я навел о вас кое-какие справки. Уж не обессудьте, натура у меня такая, да и работа обязывает — совать нос в чужие дела. Оказывается, на вас уже собирали досье, которое оказалось в одном экземпляре, после чего таинственно исчезло. Документов, правда, не осталось, зато остались люди, которые их собирали, поэтому мне кое-что удалось узнать, но стоило начать складывать факты, как стал понимать, что слухи об ангеле-хранителе с железными крыльями появились не на пустом месте.

Пашутин после этих слов оглядел нас обоих, словно видел впервые и спросил: — Я что-то пропустил, господа?

— Пустое, Миша. Просто слухи, — и я повернулся к Мартынову. — Теперь давайте вернемся к нашему вопросу. Не могли бы изложить свои соображения, Александр Павлович, в свете мною сказанного.

— Меня не радует мир с германцами! Я всегда считал, что начатая война должна идти до конца. До победы или до поражения. Теперь о той связи между народными волнениями и сепаратным миром. Мне трудно представить бунты и мятежи, которые могут охватить всю Россию. Мне пришлось много читать большевистской литературы о диктатуре пролетариата, о свержении монархии. Но это все слова! Они неспособны на решительные выступления! Заметьте! Все их лидеры, вместо того чтобы работать в России, подстрекая рабочих и крестьян к бунту, сидят за границей! Пишут статьи, издают газеты. И все. Вот вся их деятельность. В свое время были народовольцы, которые боролись с властью бомбой и револьвером, потом были боевые дружины, нападавшие на жандармов и городовых. Так их больше нет. Они по большой части расформированы самими революционерами. При этом я согласен, что недовольство своим положением у рабочих и крестьян, натасканных большевиками, может выплеснуться в масштабные бунты, которые при должном руководстве могут стать большой головной болью. Особенно, если подобные мятежи, начнутся в частях, среди распропагандированных солдат и матросов. При этом подчеркну, подобное может произойти в различных губерниях Российской державы, но так чтобы пламя всенародного бунта охватило всю империю.... Извините, но мне трудно в это поверить.

— Представьте себе, что весь ближайший год Россия будет терпеть неудачи на фронте. С транспортом, продуктами, горючим будет становиться все хуже, а цены на продукты и товары, а с ними людское недовольство, будут расти с каждым днем. Генералитет, придворные, а к ним еще добавить думские фракции и купечество, окончательно придут к мысли о смене царя. Голод, холод и развал власти ввергнут страну в хаос, пока не придет день, когда Временное правительство возьмет власть в руки, но так и не сумеет удержать ее в руках. Тогда за дело возьмутся большевики, и Россия зальется кровью. Брат пойдет против брата, а сын против отца. Хаос, голод, разруха.... Вам нравиться такая картина, господин генерал?

Широко открыв глаза, Мартынов смотрел на меня, не отрывая взгляда, пока я говорил. В его глазах было недоверие, удивление и только где-то в самой глубине затаился страх.

— В ваших словах была такая убежденность, что даже я, считая себя циником, смог себе представить этот ужас. Ответ на ваш вопрос: этого нельзя допустить! Ни в коем случае!

— Вот это мы и должны предотвратить. Мир с Германией снимет в какой-то части напряженность в обществе и не даст зайти политическим и гражданским противоречиям слишком далеко. Иначе говоря, мы выиграем время и собьем с толку наших политических противников.

— Сколько у нас времени?

— Давайте исходить из шести месяцев. За это время нам нужно чтобы за это время жандармерия не только получила новые уложения и законы, но и начала по ним работать. Теперь я набросаю вам в общих чертах план, который мы с Мишей придумали. После чего мы хотели бы выслушать ваше мнение.

Говорил я недолго, так как все это было обдумано мною не раз, зато у Мартынова на уточнения и замечания ушло намного больше времени. Когда вопросы иссякли, я сказал:

— Теперь, господа офицеры, мне хотелось бы, чтобы вы составили списки лиц, которым можно было доверять и знать, что они сделают на совесть то, что им поручат.

— Теперь ты, как истинный царедворец собираешься окружить себя нахлебниками и лакеями? — не удержался от колкости Пашутин.

— А ты как думал! Мне самому, что ли перетаскивать мешки с деньгами домой из государственной казны?! Подумайте над этим. Есть у меня еще к вам один вопрос. Как можно быстро создать контролирующее военные поставки ведомство? Это первое. Если в состав проверяющей комиссии войдет офицер-фронтовик, как это будет выглядеть? И последний вопрос. До каких пределов можно расширить полномочия подобных комиссий?

Спустя месяц после этого разговора первая комиссия из вновь созданного департамента отправилась на фабрику Бабрыкина. В ее состав вошли офицер — фронтовик, мастер, знающий до тонкостей производство и парочка военных чиновников для оформления бумаг и придания комиссии официального статуса. Состав членов комиссии формировался случайно, в самый последний момент. Никто из них друг друга не знал, а значит, сговор, получение взятки и подтасовывание итогов проверки сводилось практически к нулю.

Подобная постановка организации дела привело в полнейшее недоумение всех, начиная от руководства департаментов и кончая генералами, которые никак не могли взять в толк, что делать боевому офицеру на фабриках и лабазах, но жесткие приказы с самого верха напрочь отбивало желание интересоваться подобными вопросами.

Если раньше о подобных проверках владельцы заводов и фабрик были оповещены заранее подкупленными чиновниками, то теперь появление подобной комиссии для промышленника было настолько неожиданно, насколько бывает удар грома при чистом небе. Сначала на гнилой подкладке попался фабрикант — поставщик солдатских папах, а спустя пару недель — заводчик на собачьем мясе, которое добавлялось в выпускаемые его предприятиями мясные консервы. Если раньше дело кончалось крупными взятками членам комиссии и небольшими штрафами, наложенными на предприятие, то теперь дело в обоих случаях дошло до ареста и предъявления статьи о крупных хищениях государственных денег. Влиятельные знакомые обвиняемых в Петербурге только разводили руками, в то время как дорогие адвокаты составляли слезные прошения на имя Его величества. Впрочем, дела не дошли до суда, но суммы штрафов, наложенные на мошенников, впечатлили всех остальных заводчиков настолько, что слова одного из богатых лесопромышленников: — Три-четыре таких штрафа, и я с протянутой рукой по миру пойду! — стали гулять по России.

Оба эти дела если и привлекли внимание людей, то только определенного круга, зато третий случай прогремел на всю Россию, сумев привлечь к себе внимания всех слоев общества.

Комиссия, прибывшая на предприятие, которое занималось поставками сухарей в армию, вскрыла наугад один из полотняных мешков, приготовленных к отправке, и неожиданно обнаружила в нем червей. Ситуация была не рядовая и требовала тщательной проверки, но офицер-фронтовик, поручик Чердяев разрешил ее по-боевому. Выхватил револьвер и с криком: — Предатель! Солдаты за тебя жизни кладут на фронте, а ты, сволочь, сидишь тут в тылу... — всадил две пули в живот хозяину, купцу — миллионеру Затокину, сопровождавшему комиссию. Народ в панике стал разбегаться, а поручик подошел к корчащемуся от дикой боли купцу, плюнул ему в лицо, затем спокойно засунул наган в кобуру, и стал невозмутимо дожидаться приезда полиции.

За этим случаем пристально следила вся Россия. Либеральная общественность, газеты, народ — все были на стороне поручика. Казалось, что все просто и ясно: офицер-патриот выстрелил в зажиревшего и обнаглевшего от своей безнаказанности, фабриканта, но речь сейчас шла уже не о судьбе конкретных людей, а о добре и зле, сошедшимся в поединке. Кто победит?

Не успел начаться всенародный сбор денег для найма Чердяеву лучшего адвоката, как вдруг, приказом государя, его освобождают из-под стражи, понижают в звании до подпоручика и переводят на кавказский фронт. Газеты писали, что сотни людей его встречали у ворот тюрьмы, а затем провожали до вокзала ликующими криками, как истинного героя. Для простого народа подобное проявление царской милости стало лучом света, пробившегося сквозь мрачные тучи, висящие над головой. Этот случай заставил задуматься простой народ, который все еще хранил в глубине своих сердец веру в царя-батюшку. Многие задумались над этим случаем. Может царь не такой? Может его враги ошельмовали? И словно в подтверждение этих мыслей в газетах неожиданно печатают речь Николая II, в которой было сказано, что тот не потерпит предателей, которые подло вонзают нож в спину русскому народу, в то время, когда он изо всех сил борется с врагом. В этой речи были слова, которые особенно понравившиеся простому народу: "Твердо уповая на милость Божию, Мы ожидали от трудов заводчиков и промышленников блага и пользы для страны в это трудное время, но своими воровскими действиями некоторые из них подорвали Наше доверие. Да будет же всем ведомо, что Мы не допустим никакого своеволия или беззакония и всею силою государственной мощи приведем ослушников закона к подчинению нашей Царской воле, кем бы они ни были".