Хроники Миона

— Нет! — Юлиана испугано отшатнулась от столь живых образов, чувств и мыслей. Нет, все это обман, лживые несуразицы, они не несут в себе ни капли истины! Это обман, обман, обман!..

И сколь жрица ни повторяла эти слова, как молитву, здравый смысл с той самой безумной, холодной жестокостью доказывал ей обратное. Голова эльфийки раскалывалась на части от наплыва непривычных эмоций. Все было настолько живо и реально, что Юлиана поверила, будто это она сделала свой выбор вместе с орочьим вождем! Насколько близок был её разум к принятию его варварской позиции, насколько ярко и горячо звучал в ушах резких, отрывистый, злой ритм, отражение горькой жизни северного острова!

Губы эльфийки двигались, подражая захватившей её разум мелодии, горящий взгляд скользил по знакомым очертаниям храма и не узнавал его! О, это сладкое упоение пламенным дыханием ненависти! Оно бодрит, горячит кровь, подчиняя своей воле и побуждая действовать, сейчас же!..

Внезапно безумная мелодия оборвалась, словно нить, которой коснулась остро наточенная сталь. Только мгновение назад Юлиана готова была отдаться древним инстинктам подобно диким зверям, а уже стоит неподвижно, не зная, куда себя деть и что говорить. Но слова не понадобились...

— Это ещё не все, дитя...

Голос юной нимфы, пропитанный состраданием к растерянной жрице, пролетел мимо сознания Юлианы. Её захватили новые картины, новые чувства. Отчаянье, могильный холод, смерть, загробный шепот... тишина...

Тишина была такой плотной, что, казалось, попытайся какой звук проникнуть сюда, так завязнет в ней, словно в киселе, так и не проникнув в помещение. И все же тишина не оставалась неподвижной. Тысячи голосов звучали в ней, не достигая ушей. Они пели, шептали, кричали... он чувствовал их кожей. Душа содрогалась от их присутствия, сердце колотилось, словно в бою, тело вздрагивало, готовясь не то к прыжку, не то к бегу. Но уж точно не к сражению. Нельзя сражаться с теми, кто умер много веков назад!

— Мы и сами мертвы уже пять веков.

Голос зашуршал откуда-то из теней, что прятались по углам комнаты. Вернее нет, вовсе не прятались. Скорее уж свет лучины дрожал, в ужасе пытаясь развеять их. Безрезультатно. Тени, что царили в этом проклятом месте, не удалось бы развеять даже солнцу. А впрочем, солнцу здесь неоткуда и взяться.

— Фроди... перестань.

Хильдибранд устало вздохнул. Этот спор длился уже очень давно, и конца ему не предвиделось. Да и кто скажет, прав ли воин или же шаман? В главном они сходились. А уж мотивы каждого — их личное дело.

— Ладно, демоны с ним. Что тут у тебя?

Новостей было много и в основном хороших. Похоже, их план наконец-то готов к осуществлению. Пятьсот лет им понадобилось, чтобы добиться хотя бы призрачного успеха! Призрачного. Что ж, те, кого давно считают не то демонами, не то умертвиями, смогут воспользоваться и призрачным шансом. Так даже и сподручнее.

Первые годы они просто выживали. Их ненависть давала им силы, а ярость заставляла жить. Строить дома во льдах, обживать неприветливый край, обустраиваться как-то. Но ночи несли лишь холод и тьму, ведь ненависть не может гореть вечно. А люди есть люди, пусть и в шкуре неведомых доселе существ, им хочется тепла.

Вот и стали они вглядываться в глаза своих женщин. Не блеснет ли где огонек, у которого можно согреться? Не мелькнет ли в льдистых очах тень ушедшего? И вот по неприветливым льдам уже скачут их дети. Дети, чьи тела сотканы из ярости родителей куда больше, чем из их любви.

— Мы сделаем это. Ты понимаешь? Мы сделаем это, брат!

Но вождь только покачал головой и пошел прочь от убежища шамана, где, и правда, не место живым.

Сперва мальчик держался. Держался подозрительно хорошо. Хильдибранд даже радовался такой стойкости брата. Он — взрослый воин — и то готов был завыть на луну, отчаянно и зло, не имея никакой возможности по-другому излить свою ярость, а этот ничего. Только в улыбке его больше не осталось того детского веселья, которое он привык там видеть. И глаза. После превращения глаза всех его людей и его самого стали бесцветно-стальными, словно отражение этих ледяных скал, где им пришлось жить.

Глаза же юного шамана превратились в черные, матовые, словно поглощающие свет. Они пугали всякого, кто заглядывал в них. Они пронзали насквозь, видя самые потаенные углы души. Видя боль, отчаяние и ярость. Все те же чувства, многократно усиленные сотней повторений.

Но время шло. Люди обживали остров, разрабатывая серебряные копи, так щедро пожалованные победительницей, налаживали торговые связи. Постепенно их перестали бояться. Да и что бояться монстров, которые всё равно не могут покинуть свое обиталище? К ним привыкли! Наверное, даже детей пугают их именами. Вроде бабайки.

Вождь ухмыльнулся своим размышлениям. Интересно, кем был тот бабайка до того, как люди слепили из него безобидное пугало? И тут же нахмурился, вспомнив день, когда всё вдруг кардинально изменилось.

Он шел тогда вот так же, как сейчас, по бревенчатой мостовой, вдоль длинного дружинного дома, собираясь сойти к морю и лично посмотреть на новых купцов, прибывших на Исгерд и теперь ожидающих его позволения торговать здесь, когда странный холод, отчетливо различимый даже на здешнем ветру, коснулся его лица.

Хильдибранд замер, прислушиваясь к своим ощущениям, и шагнул с тропы в тень, где заметил какое-то шевеление.

Мальчишка... да нет, какой мальчишка, ему уже больше ста лет! Шаман стоял, слегка покачиваясь, словно от ветра, и держал на вытянутой руке труп ворона. У птицы оказалась свернута шея.

— Брат? Это ты? Смотри-ка!

Шаман распахнул свои жутковатые глаза и... ворон вздрогнул. Хрустнул сломанными косточками, взмахнул крыльями, поудобнее устраиваясь на вытянутой руке.

— Что это?

— Смерть. Это смерть, вождь! Я могу ею управлять!

Птица хрипло каркнула и, с трудом подпрыгнув, тяжело оторвалась от хозяйской руки, расправляя чернильные крылья. На фоне вечно хмурого серого неба растрепанный ворон казался грозным предзнаменованием грядущих свершений. Пугающее, волнительное, но и сильное, вселяющее уверенность. И прежде всего — уверенность в том, что их жажда мести, пылающая во многих сердцах, не покроется бездушным льдом, что настанет час, когда мир отторгнет эльфов, вновь вспомнив про свое первое дитя — человека.

Создание чернокрылого умертвия оказалось пусть и спонтанным, но, несомненно, очень значимым шагом вперед, по пути, проложенному их предками!

Шаман, охваченный радостным предвкушением будущих забав, тихо просвистел какой-то непонятный, отрывистый ритм, и птица послушно опустилась ему на плечо да там и замерла каменным изваянием.

С тех пор они не разлучались. Спятивший шаман и его мертвый приятель, отрастивший со временем острые зубы и внушительные когти.

Но Фроди не боялся потерять контроль над этими странными и опасными существами тьмы, он наслаждался, упивался своей властью над мертвыми, мог неделями, месяцами не вылезать из своих подземелий. Его глаза становились все более страшными с каждым прожитым годом. Эти глаза, будто провала в бездну, заставляли вождя постоянно помнить, кто им помог обрести надежду на свершение мести.

А надежду им дал именно он, Фроди. Он жаждал покарать и уничтожить ту, что заточила его в клетках заледеневшего острова, но силы не хватало даже на малейшее сопротивление её божественной воле. И тогда шаман решился.

Этот жуткий и опасный ритуал должен был навеки остаться в прошлом, окутанный тайнами и недомолвками. Несмотря на это, шаману все же удалось выцепить драгоценные обрывки знаний из острых когтей самой смерти, однако же и награда, и плата за самоуправство будет высока.

Но ритуал призвания безымянных теней того стоит. Уж теперь он покажет этой светлой нимфе настоящую силу, способную повергнуть в смятение даже самых древних и сильных богов!

Шаман еле успел в положенный срок завершить приготовления, но вот, полнолуние вошло в свои права, щедро даря свое покровительство как праведникам, так и самым отъявленным негодяям. И запах крови полноводной рекой разлился по пещере, укрывая древнее колдовство от чужих глаз подобно крыльям чарующей ночи, вытесняя терпкий, почти невыносимый аромат сгорающих в жаровне трав.

Фроди вдыхал гремучую смесь, стараясь не пропустить ни частицы витающей в воздухе силы, и вот высокие темные своды раздвинулись, являя взору шамана глубокую, бесконечную тьму.

Где-то далеко, будто из другого мира, он слышал слабеющий звук — биение сердца. Его сердца! Умирает? Возможно. Это больше не имело для него никакого значения. Ни смерти, ни жизни не нашлось места в этой загадочной тьме, куда слепо смотрели его жуткие черные, широко распахнутые глаза.

Тени. Шорохи ушедшего.

Похоронены там, в глубине души,

Болью отблески сгоревшего

Факела, светившего в ночи...

Смутные тени, когда-то живые, когда-то умершие, но так и не получившие ни имени, ни покоя, они не виднелись или, скорее, ощущались телом, слухом, трепещущим обонянием. Шаман просто знал, что они придут, почуяв свежую кровь. Придут, оглушенные жаждой, которую не утолить и сотне кровавых рек.

Холод. Лед терзает душу,

Не согреть ее ни песнею, ни элем,

Пламя ярости горит и сердце сушит,

Только ненависть во мраке не согреет...

Запястья заломило от холода. Вместе с кровью из тела уходила и вся его сила, старательно накопленная годами подготовок. Сила, способная стереть с лица земли несколько человеческих селений, но не сдвинуть даже волос на голове отродий нимфы!

Что ж, это можно изменить.

Жадно пьющие тени постепенно наполнялись его кровью, его душой, его сутью. Они пили из него и постепенно сами становились им, а освободившееся место занимали ещё двое. Их было много!

Фроди била крупная дрожь от быстрой потери крови, но даже страх потерять жизнь не остановил его. Он знал, это лишь иллюзия. Знал, что корчатся сейчас в немом экстазе только самые сильные, самые большие князья этого безумного, бесконечного мира теней. И знал, что его крови хватит всем.

Шаман чувствовал, как границы его "я" раздвигаются, проникая в беспокойные призрачные тела, как затихают, падая на дно его сознания, мятущиеся личности тех, кто не достоин даже имени. И теперь их сила, сила безымянных, становилась его!

Они пили горячую кровь, отдавая взамен все, что еще осталось от их существования, а вслед за ними шли меньшие тени, как привыкли идти за своими хозяевами еще при жизни. Они плыли по воздуху подобно безобидным черным облакам, сливаясь постепенно с великолепным, будто сотканным из чистой тьмы, существом, которым он становился.

Беспокойные тени сами стремились к нему, уже не прося никакой платы. Их влекла к себе та почти бездонная пустота, та бездна, которой он стал. Бездна, куда можно было упасть, сбросив оковы призрачного существования и заснуть навсегда, растворившись, наконец, в столь долгожданном покое.

Покой, такой желанный и такой недоступный для этих падших существ!..

Фроди вбирал их в себя с той же скоростью, с которой до этого отдавал свою кровь. Он чувствовал, как поет в его жилах и злая, темная сила, как она наполняет его могуществом, перед которым не устоять никому.

Даже эльфам.

Даже нимфе.

Хильдибранд нашел его только утром следующего дня. Бледного, залитого кровью, исхудавшего и бессознательного. Лежащего у давно потухшей жаровни с такой победной улыбкой, что сразу становилось ясно: шаман преуспел в том, что затеял...

Еле живая, эльфийка вывалилась из жуткого состояния полусна-полуяви, в которое попала по собственной глупости. На этот раз виною всему оказалось могильное дыхание теней и еле ощутимое присутствие смерти, хотя и этого хватило, чтобы едва не лишить рассудка светлую, невинную душу. Как можно впитывать силу ушедших, самых гнусных и отвратительных существ, впускать в себя и позволять раствориться в глубинах собственной души!