| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Итак, собутыльники, не шибко торопясь, сгребают выпивку-закуску в кучу и выходят из каморки. Голова, видя бегство преступников, кряхтит. Печально поводя очами и слегка покачивая шапкой, бедная голова неуверенно молвит:
— Стой! Стрелять буду!
Невежливый хохот звучит в ответ... вперемешку с весёлыми, но всё же обидными матюгами.
А в коридоре — дыма не меньше! Перерыв между лекциями и студенты-вечерники, спустившись в цокольный этаж, где курить всё ещё разрешено, смолят "Родопи", "Беломор", "Космос", "Приму", "Союз-Аполлон" и "Ту-154" в зависимости от кошелька и привычки.
И в этом дыму преступная шайка-лейка исчезает, рассыпавшись.
Позже выяснилось, что вторая голова в милицейской шапке, сидящая на милицейском туловище, ловко и ладно опоясанном ремнём с кобурой, должна была зайти алкоголикам-лаборантам с тыла.
Однако на вахте сидела злая старушка "княжна" (фамилия у её была княжеская!) которая терпеть не могла нарушителей установленного порядка.
— Ваш студенческий? — ледяным тоном осведомилась Княжна у румяного с мороза стража порядка.
— Какой, на хрен, студенческий? У нас милицейская операция! — гордо ответил молоденький страж.
— Тогда пропуск! Подписанный ректором!!!
— Уйди, старая, от греха!
— Я тебе уйду, дурак! Шляются тут всякие... без пропуска!!! Пошёл вон! Пошёл-пошёл!!! Я кому сказала? Караул!..
И совсем уж бессмысленное:
— Я МИЛИЦИЮ ВЫЗОВУ!!!
После этого разворачивается "забавная вольная борьба разъяренного мента и бдительной княжны-вахтёрши". Цирк зажигает огни...
И когда, вызвав подкрепление (да-да) по рации, и обезвредив старушку, мент прошёл до заветной двери "каморки папы Карло", то зря дёргал её за ручку. За дверью ему были слышны только невнятные ругательства головы без шапки, мучавшейся под потолком в потёмках... а потом трагически возопившей:
— Да твою ж мать! УРОНИЛ!!!
Лаборант Щ. уверял, что, мол, приводили ещё и собаку, которая взяла было след, но потом стала чихать от табачного дыма и след этот навеки потеряла вместе с чутьём... но этого Кот не видел.
И врать не станет, ибо твёрдо решил говорить только правду.
* * *
В один прекрасный день, сорокалетний лаборант КИПиА моей родной кафедры "Электроники и Электротехники", известный как Печальная Рыба-Солнце,— бывший тихий алкоголик, а ныне примерный член общества Володя С., выпилил в своей каморке люк в полу, а профорг Алла Ивановна застряла в нём круглой попой... в момент падения.
Печальная Рыба-Солнце задумчиво ходил вокруг неё с раскладной линейкой в руках. Рыжая Алла Ивановна, торчащая из пола на манер зомби, выбирающегося из могилы, орала так, что слышно было двумя этажами выше. Мрак и ненависть жгучей тучей наполнили помещение. Печальная Рыба-Солнце меланхолически почесал затылок стамеской и сказал: 'Пикантная у тебя жопа, Алла!'
Ответ дамы-профорга МИФИ заставил бы весь Удафф.Ком 'убить сибя апстену'... ибо до ТАКИХ вершин нецензурности тамошним Мастур-батырам необходимо развиваться ещё лет десять.
'Страстная ты женщина, Алла Ивановна!' — сказал Печальная Рыба-Солнце и, не торопясь, снял со стены ножовку. Алла Ивановна позеленела и швырнула в него увесистой профсоюзной папкой... а потом плюнула и попала Печальной Рыбе-Солнце на плавни... на рукав.
'У меня обед через пять минут', — не оборачиваясь сказал лаборант-мизантроп и Алла Ивановна взвыла так, что на соседней кафедре механики проснулись опухшие от безделья лаборанты.
В низком подвале, полном труб и кабелей, Печальная Рыба Солнце намеревался коварно оборудовать очередной склад под запчасти. Ниже этого подвала был только фундамент, а Печальная Рыба-Солнце был молчалив, нетороплив и нелюдим... и соответственно обожал разнообразные неприметные и только ему известные тайные комнатки, каморочки, подвальчики и чердаки, где устраивал свои бурундучьи склады и складики.
Руки у него были золотые... только работал он так основательно, что бывало, обкакаешься от нетерпения, пока он наконец-то не вручит тебе заказанную деталь, напоследок обтерев её от масла полой халата и ещё раз оглядев печальным, но пристальным взглядом.
Числящаяся лаборанткой КИПиА Алла Ивановна, в незапамятные времена бывшая любовницей какого-то большого институтского таракана, ныне носилась по всему МИФИ 'по профсоюзным делам'. Наивный Кот (а именно так в те времена звали автора) как-то робко попросил её подежурить за него с часок в момент проведения лабораторных работ. Алла Ивановна поглядела на него взглядом Чикатилло: мёртвящим... и с налётом вечной похоти... ибо была она женщиной знойной и ещё далеко не старой .
Кота сдуло. Больше он таких глупостей не делал.
А Печальная Рыба-Солнце, позвав Кота на помощь, так и не смог вытащить профорга из люка. Попа закупорила его идеально ... и герметично, несмотря на его прямоугольную форму. 'Жаль, Алла Ивановна, что я не был С ТОЙ СТОРОНЫ в момент твоего падения... — меланхолично сказал Печальная Рыба-Солнце. — Это было бы исполнение моих мечт!..'
Люк расширили, пленницу вызволили и, уворачиваясь от затрещин, тотчас оттеснили подальше от молотков и отвёрток.
... а крышку от люка, которую Печальная Рыба-Солнце только-только тщательно изготовил и уже хотел приладить на место, пришлось переделывать. В свойственной ему манере он, не торопясь, любовно работал неделю. Зато Алла Ивановна, постоянно надоедавшая ему разнообразными сентенциями, теперь в каморочку не заходила, а просунув в дверь голову, подолгу ругала тихо работавшего Печальную Рыбу-Солнце неприличными словами, косясь на дыру в полу...
* * *
Лаборанта и студента-вечерника Щ. гневно выгоняли с кафедры механики 'за появление на работе в нетрезвом виде'. Бушевало свежесобранное профсоюзное собрание. Виновный, но нераскаянный сидел за студенческой партой с мрачным непреклонным лицом. Кота, попытавшегося просочиться на судилище и произнести гремящую речь в защиту друга, вытолкала Девушка-Коммунист Элеонора, приглашённая от имени комсомольской организации МИФИ.
В момент, когда Элеонора прекрасной пышной грудью проталкивала в дверь упирающегося Кота, — да так активно, что Кот сомлел и почти забыл про судилище, и уже готов был немедленно подать заявление о приёме его в кандидаты в члены КПСС. Однако последние остатки совести заставили слабеющего от страсти Кота крикнуть поверх элеонориных прелестей: 'Ну, уволите вы его, а кто работать-то будет? Он же у вас один за всех пашет!'
Стёкла очков завлаба задрожали. Он встал, выкинул руку вперёд и голосом, звенящим от справедливого патриотизма, отчеканил: 'Да к нам на кафедру, только свистни, любой человек придёт с гор-до-стью! Это же МИФИ!!!' С тем Кот и вылетел, успев чмокнуть коммунистическую деву в розовую шейку и увернуться от нарочито гневной пощёчины.
Завлаб громко свистел ровно месяц. Он свистел бы и два месяца, и три, но гордость его была уязвлена. Молодёжь — паршивцы — не отзывались на свист... стоимостью порядка 110 рублей в месяц. Положение завлаба было ужасным! Лаборанта Щ. можно было карать двумя способами: длинным интеллигентным и садистским коротким. Коротким — пинок под попу и до свидания! Получи в трудовой книжке "уволен по п. 7 ст. 33 КЗоТ РСФСР" и можешь устраиваться в магазин грузчиком... в лучшем случае. Эта статья кадровикам была о-о-очень хорошо известна... равно, как известна и населению, пугающему ею на ночь детей.
Длинный путь был изощрён и злонамерен: секомый должен был подать секущему заявление с формулировкой 'по собственному желанию'. В соответствии с законом, он должен был отработать на предприятии месяц, а потом вылетал на волю с мирной и невинной статьёй в трудовой книжке "по собственному желанию".
Щ. предпочёл этот второй путь. Переломив характер и стиснув зубы, он попросил пощады на профсоюзном собрании. Весь месяц он вёл себя тихо. Кафедральные механики ходили с гордым видом, ибо, помимо обычных нагрузок, парень взвалил на себя вдвойне, проводя лабораторные работы за любого из желающих отлучиться.
Ровно через месяц, когда истекал последний день покаяния, за три минуты до окончания рабочего дня, он зашёл к секретарше и... забрал свою заяву, сказав спокойно и с достоинством: 'Я передумал, знаете ли...'
А по закону, друзья мои, дважды за одно и то же преступление не карают... да и кару эту налагать положено только в течение календарного месяца. После этого административный преступник вновь становится чистым и незапятнанным. Кафедра лишилась даже возможности влепить хитрому Щ. выговор "с занесением в личное дело" — месяц-то, повторяю, закончился!
Завлаб, человек в глубине души мазохистский, рвал на себе волосы за потерю бдительности... это с одной стороны. С другой — за свои многочисленные переработки Щ. выкатил непомерный список отгулов... либо любезно соглашался взять деньгами. Это во-вторых. А ужаснее всего было в-третьих: на кафедру механики уже приняли нового лаборанта — личность впоследствии легендарную.
Умение филонить и отбрыкиваться от любого вида трудовой деятельности, было у юноши доведено до высшей степени виртуозности. Даже, блин, завидно становилось. Лицо новичка было унылым, печальным и слегка сонным. Но это для того, кто не был его сослуживцем. Для страдавшей от его абсолютного безделья кафедры, в лице паренька отчётливо читались звериная хитрость, сознательный саботаж и даже некая антихристова печать!
Завлаб заговорил о самоубийстве. Выхода не было. Хмурый Щ. не простил ему месяца хождения под дамокловым мечом, а новичок в простоте своей юности не обращал внимания на гневные речи и страшные угрозы. От жалкой попытки комсомольского выговора он отбрыкался с не менее удивительным, чем у коварного Щ., искусством. Жизнь накалилась до предела и перестала радовать завлаба своей безмятежностью и предсказуемостью. Отныне он был ввергнут в пучину забот.
Впрочем, все мы в МИФИ грешили странностями... в той или иной степени, равно, как и были вечно обременены заботами. Так, например, один из преподавателей кафедры МАХП (Машины и аппараты химических производств) терпеть не мог короткой работы. Например, если ему нужен был болт с головкой в виде 'барашка', он не приваривал вышеупомянутый 'барашек' к обычному болту — о, нет! Он шёл путём творческим, непроторённым и основательным, как у строителей доисторических дольменов, пирамид и прочих мегалитов. Он просто брал болванку марки сталь-3 и зажимал её в тиски. А потом пару дней добросовестно — напильником! — выпиливал из неё очертания искомого 'бараньего болта'. Вжик-вжик-вжик... перекур... вжик-вжик-вжик... перекур... вжик-вжик-вжик...
А уж совсем потом, нарезал на нём резьбу и нёс болт в личный гараж... где обычно выяснялось, что болт по шагу резьбы или диаметру не подходит. И весь изнурительный процесс каторжно продолжался с самого начала.
Нет, недаром в одной из стенгазет МИФИ было в те дни писано:
А про МАХП — худая весть:
Там студентов мучают!
Все науки, сколько есть,
Изучают кучею!
* * *
Вот так, "кучею", ушли года семидесятые, ускакали вслед за ними восьмидесятые, отбурлили девяностые... да и "нулевые" нового века и тысячелетия своё уже отшептали. Время унесло и года, и людей, и дух... остались только мы, ещё помнящие, ещё смеющиеся, ещё готовые цитировать любимое, напоминая сами себе, что живы. И на полуслове обрываются мои МИФИческие байки, поскольку каждый, кто прошёл через шесть лет учёбы, насыплет вам ворох своих... и будут они так же правдивы и беспристрастны, точны и неукоснительно документальны, как и мои.
Эх, МИФИ, МИФИ! Давно уже бродят по твоим коридорам, галдят в аудиториях и отираются парочками в укромных уголках совсем другие ребята... и учат там сейчас другие люди совсем-совсем другим предметам.
Каждый раз, приезжая в родной Озёрск, собираюсь я пройтись, заглянуть в институт, где оставил частичку свой души... но — боюсь.
Боюсь увидеть твоё лицо совсем другим, не похожим на то, что снится мне, что помнится мне, что вызывает грусть по ушедшей юности.
(с) Александр Уралов, 2004 г.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
