Ревизор 2.0

Помимо этого почтмейстер также узнавал некоторые новости из жизни обывателей уездного города или тех, кто отправлял им письма. У первого кошка окотилась пятью котятами, а один так и вовсе с глазами разного колера, у другого дочь в Москве двойню родила, о чём он оповещал старого боевого товарища, проживавшего в N-ске. Третий, случалось, ногу ломал, катаясь зимой с отпрысками на санях с горы, и тоже о сей неприятности упоминал в письме.

Когда же судейский кучер передал в руки Касторскому письмо от столичного инспектора самому Бенкендорфу, почтмейстер испытал знакомое волнение, предшествовавшее желанию вскрыть конверт и ознакомиться с его содержимым. А вскрывать сургучные печати Август Феоктистович наловчился преизрядно, используя для этого свой секретный метод.

Итак, прежде чем почтовый дилижанс с корреспонденцией отправился из уездного города в губернский, почтмейстер успел вскрыть конверт и ознакомиться с его содержимым. Затем тут же с помощью нагретого лезвия перочинного ножика вернул печать в исходное положение, после чего сел осмысливать прочитанное. Из того, что он узнал, выходило, что столичный инспектор наметил себе как следует разворошить осиное гнездо мздоимцев и казнокрадов, коих — в чём Касторский был согласен — в городе имелось предостаточно.

За собой Август Феоктистович особых грехов не помнил, а своё пристрастие к вскрытию конвертов считал не преступлением, а так, мелкой шалостью, достойной разве что порицания. Однако ж информация, обладателем которой он только что стал, предполагала либо ничего не предпринимать, либо оповестить чиновничью братию о задумках столичного чиновника.

'С другой стороны, — думал он, — о приезде инспектора было напечатано в сегодняшнем нумере 'N-ских ведомостей', так что многие и без того догадались, какая сурьёзная катавасия намечается. Стоит ли влезать в это дело, не будучи ангажированным никем из своих начальников для проверки корреспонденции? Могу в случае чего изобразить дурачка, мол, не привыкши мы чужие письма читать, тем более адресованных самому начальнику III отделения господину Бенкендорфу. За такую перлюстрацию можно не только должности, но и головы лишиться. Так и скажу в случае чего. Лучше посмотрим, как зашевелятся эти тараканы, ежели облить их скипидаром'.

На этом, пожалуй, мы с почтмейстером и расстанемся, ибо карета с Петром Ивановичем уже подъехала к парадной дома городничего — одного из монументальнейших зданий N-ска. Дом стоял, крепко опёршись на колоннады, был он покрашен в бледно-жёлтый цвет и, в отличие от судейского, не двух, а уже трёх этажей.

Градоначальник вместе с женою и двумя вполне уже взрослыми дочерьми 17 и 18 лет встречал гостя, как и судья, на ступенях. Антон Филиппович происходил, как он сам любил говорить, из старинного греческого рода, и часто как бы невзначай поворачивался к собеседнику профилем, выгодно демонстрируя свой прямой нос. Если же посмотреть в анфас, то нос оказывался мясистым, при этом из ноздрей всенепременно торчали волоски, с которыми супруга городничего вела долгую и обречённую на поражение войну. Потому как если, бывало, с вечера повыдёргивает у мужа эти самые волосья, то к утру они чудесным образом вырастали вновь.

Если градоначальник был слегка полноват и лысоват, то жена его Татьяна Леопольдовна — худа как жердь. Она во многом вертела своим мужем, впрочем, как женщина умная, делая это в меру и желательно дома, чтобы не принизить статус городничего в глазах обывателей.

Дочки же были не красавицы, но и страшными их язык не поворачивался назвать. Так — ни то ни сё, а где-то посередине. Антон Филиппович надеялся удачно пристроить их замуж, и даже с подачи супруги присмотрел женихов — одного в Москве, а второго в Петербурге.

Что же касается характера градоначальника, то был он в меру добр и в меру строг, своими полномочиями не злоупотреблял, но и спуску при случае не давал. В казнокрадстве замечен не был, однако от взяток не отказывался. А поскольку на поклон к нему по разного рода делам приходили часто, потому и нужды в средствах на своём посту Муравьёв-Афинский не испытывал.

Узнав о приезде проверяющего из столицы, Антон Филиппович в первый момент испытал лёгкое душевное волнение, своими переживаниями поделившись с супругой, но та поспешила мужа успокоить. Мол, не пойман — не вор.

— А пригласи-ка лучше, душа моя, этого чиновника на ужин, возможно, проникнется дружбой, да и мы получше разузнаем, что это за человек, — посоветовала она.

Что, собственно говоря, Антон Филиппович и сделал, поскольку не придерживался правила: 'Выслушай женщину и сделай наоборот'.

— Весьма рад, что соизволили заглянуть в нашу скромную обитель, — раскрыв объятия, по-дружески обнял гостя градоначальник, разве что не решился облобызать. — Узнал о вашем приезде, и тут же решил пригласить отужинать. В гостинице кормят, может, и сытно, но без изысков, а мы уж тут расстарались. Как говорится, гость на порог — ставь самовар и пирог. Это вот душа моя, супруга Татьяна Леопольдовна.

Копытман склонился, целуя пахнувшую смесью мускуса, ванили и амбры ручку хозяйки дома, чью голову украшал кружевной льняной чепец.

— А это заведующий градской больницей, доктор Ганс Иоганнович Кнут.

Стоявший рядом человек учтиво поклонился, Копытман поклонился в ответ. Признаться, он-то поначалу решил, что это кто-то из прислуги, и уже было собирался отдать тому головной убор. Но, к счастью, Муравьёв-Афинский успел того представить гостю, и таким образом конфуза удалось избежать. А свой шапокляк инспектор передал вышедшему чуть с опозданием лакею, которого хозяин кликал Мартьяном.

Кнут сказал, что нередко обедает у Антона Филипповича, а сегодня тем паче случился повод познакомиться с прибывшим из столицы чиновником. И что ежели тому надумается проверить состояние дел в градской больнице — то он завсегда готов принять и провести небольшой ausflug .

Кнут говорил размеренно и с акцентом, однако ж понять его было можно, потому как в России немец жил уже почти два десятка лет. В своё время, окончив Гейдельбергский университет, и обладая в молодости страстью к путешествиям, он оказался в далёкой и варварской России, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж и дикой страной. Выдержав экзамен в Медицинской канцелярии, приступил к работе сначала в Москве, а после судьба занесла Ганса Иоганновича в уездный N-ск, где ему была предложена должность заведующего больницей взамен прежнего, ушедшего на покой, причём тот тоже был из немцев. В N-ске Кнута все стали называть по-простому — Ганс Иваныч, на что он не обижался. В целом человеком доктор был добрым, хотя и масоном, и даже пытался как-то организовать в городе ложу братства вольных каменщиков, однако понимания не нашёл. Но лечил неплохо, и ежели случалось кому-то из благодетелей города захворать — то приглашали неизменно Ганса Иваныча.

Впрочем, в последнее время он увлёкся новой методой, которую ему в письме описал его бывший товарищ по студенческой скамье, ныне державший практику в Дрездене Клаус Шульц. Товарищ тот был шутником преизрядным, однако за давностью лет Кнут и забыл об этой особенности характера знакомца, а потому всё им написанное воспринял всерьёз. Метода же заключалась в том, что будто бы диагноз уже вполне можно ставить по внешнему виду утренних человеческих испражнений. Причём Шульц приводил несколько примеров, кои Кнут старательно переписал в тетрадочку.

И вот уже полгода, опроставшись по утрам, каждый раз Ганс Иваныч тщательнейшим образом изучал недавнее содержимое своего кишечника, с намерением углядеть намёк на ту или иную болезнь. Не углядев, вздыхал с видимым облегчением, потому что, как и всякий доктор, опасался хвори в себе как чёрт ладана. Если же, чего доброго, замечал непорядок — тут же начинал употреблять лекарства от того, что ему, как считал Кнут, могло грозить.

Новую методу он пытался внедрить и среди своих пациентов. Если в больнице, куда обычно попадали представители низкого и среднего сословия, Кнут был царь и бог, то пациенты мастью повыше на просьбу продемонстрировать образцы кала только кривили рот и крестились.

— Идёмте же наверх, — сказал городничий, принимая гостя под руку. — Кстати, как вас разместили?

— Молитвами Елизаветы Кузьминичны Мухиной вполне сносно.

— Да-да, слышал эту историю, как они изволили встретить вас, пребывавшего в весьма бедственном положении, на тракте, и поселили на постоялом дворе у Гусака. Я лично выразил госпоже Мухиной письменную благодарность.

— Жаль только, что ей приходится оплачивать моё пребывание на постоялом дворе за свой счёт, — вздохнув со всей возможной горечью в голосе, прозрачно намекнул инспектор.

— Это мы немедля же исправим. Отныне, пока вам не придёт материальная помощь из столицы, расходы на ваше содержание на постоялом дворе я беру на себя!

— Право, мне и вас неудобно стеснять...

— Ах, бросьте, кто, как не градоначальник, обязан заботиться не только о жителях своего города, но и об его гостях.

Стол в обеденной зале отнюдь не ограничивался самоваром и пирогами. В преддверии Успенского поста — а посты, честно сказать, городской голова и его семейство соблюдали больше номинально — хозяева с угощением расстарались на славу.

Воображение инспектора поразили мясные и рыбные закуски, сыры камамбер, сент-мор и лимбургский, брызжущие соком маленькие чебуреки-посикунчики, жареные перепела, гора блинов как простых, с топлёным маслом, так и с икрою лососёвой и осетровой, винегрет с харикотами — как тогда называлась фасоль, пирожки с рыбой, мясом, капустой и грибами... Присутствовал биток по-скобелевски с сельдереем на рашпере, имелись котлеты пожарские с соусом из грибов и печёным фенхелем, вареники с квашеной капустой, кундюмы и пельмени с кроликом... Грибы присутствовали нескольких видов, особое место было отведено белым, тут же стоял порезанный арбуз — для этих широт ягода не такая уж и экзотическая. Напитки были представлены белыми и красными винами, стояли графинчики с анисовой водкой, можжевеловой и рябиновой настойками.

Посередине стола возлежал молочный поросёнок, в рот которому всунули средних размеров печёное яблоко. Он был уже нарезан сверху донизу частями, только накалывай на вилку, однако в целом общий вид сохранил прежний, и по бокам был украшен зеленью. Были даже заморские апельсины в количестве трёх штук, которые Муравьёв-Афинский называл апельцынами.

— Гостю почёт — хозяину честь, — расплылся в подобострастной улыбке градоначальник, лично подвигая стул под зад Петру Ивановичу.

— Благодарю, сударь. Признаться, не чаял увидеть столь обильный стол... Скажите, а часто ли так трапезничаете, и велик ли ваш доход?

'Началось, — подумал городничий, чуть бледнея. — Экий шельмец, сразу за грудки'.

Надо сказать, что обычно стол у Антона Филипповича бывал скромнее, лишь однажды он расстарался подобным образом, когда через N-ск пролегал путь генерала от инфантерии, героя наполеоновских войн Фёдора Филипповича Довре. Теперь уж и сам был не рад, что устроил такой пир для столичного инспектора.

— Э-э-э... Пётр Иванович, милейший, так ведь каков доход — 450 рублей серебром ежемесячно, учитывая офицерскую выслугу. Как-никак из отставных военных, в своё время пришлось, так сказать, послужить... Всё согласно государственной ведомости. Ну а что стол... На угощение для гостей я никогда не скуплюсь. Ежели гости свои, из местных — так можно и попроще, а уж тут человек из столицы, долго ехал, устал с дороги, ел в трактирах, решил вот сделать приятное. Вы уж не обессудьте, сударь!

— Да я же разве что поперёк имею, Антон Филиппович! — успокоил градоначальника Копытман. — Напротив, весьма польщён таким приемом, и с радостью отведаю ваших деликатесов.

— Тогда позвольте предложить вам, Ваше высокоблагородие, для закуски винегрет с харикотами, — взялась за дело Татьяна Леопольдовна. — И обязательно отведайте посикунчиков. Их только что из печи достали, внутри такой сок — нектар!

Копытман понятия не имел, что собой представляют посикунчики, но, на его счастье, хозяйка лично ему подкладывала то одно, то другое, и вскоре Пётр Иванович уже приноровился к названиям блюд, А какое-то время спустя и вовсе почувствовал себя свиньей-копилкой, набитой под завязку разного рода мелочью.

Когда собравшиеся утолили первый голод, зашёл разговор о том, как показался гостю уездный город.

— Да не много и видел, сей день только и проезжал в оба конца, — ответил Пётр Иванович. — Отобедал у судьи, а ужинаю вот у вас. Из того, что узрел, понравились чистые улицы, булыжников, правда, кое-где недостаёт в мостовой, но этот недочёт, уверен, вы обязательно устраните.

— Воруют, мошенники, булыжники-то, — вздохнул Муравьёв-Афинский. — На свои нужды воруют, по ночам выковыривают. А этот камень ещё при прежнем градоначальнике привозили с юга, давно уже нужно новую экспедицию отправлять, да где ж на неё столько денег возьмёшь! Ну да этот момент мы уж как-нибудь с божьей помощью уладим.

— Много нищих у храма, — продолжил инспектор. — Калек много, увечных, старух с дитями малыми... Что, бедствует народ?

— Да народу-то всякого хватает, вот только на Руси исстари повелось подаяниями кормиться. Не хотят работать, на паперти привыкли стоять, что ж их — только батогами гнать ежели, так ведь взбунтуют. А для малоимущих и калек у нас есть богадельня, коей управляет господин Козырьков.

— Аполлинарий Никифорович? — припомнил утреннего посетителя Копытман.

— Что, уже познакомились? — напрягся городничий. — Навестили его богадельню?

— Богадельню ещё не навещал, но собираюсь сделать это в ближайшее время. А он сам ко мне утром наведывался, засвидетельствовать, так сказать, своё почтение.

— А я вот, знаете ли, как раз завтра думал нагрянуть к Козырькову, проверить, что там да как. Хоть и не поступало на него нареканий, а всё же не мешало бы поглядеть лишний раз самому, как всё устроено. Можете составить компанию, ежели желаете.

На самом деле жалобы на управляющего богадельней поступали регулярно, вот только и подаяния от Козырькова также оседали в кармане градоначальника с завидным постоянством. Потому и смотрел Муравьёв-Афинский на дела Аполлинария Никифоровича сквозь пальцы.

— Отчего же, с удовольствием присоединюсь к вашей экспедиции, — сказал Копытман, лениво отправляя в рот очередной посикунчик, так и таявший на языке.

— Тогда, как соберёмся, пришлю за вами экипаж, — пообещал хозяин.

А сам подумал, что немедленно после отбытия гостя отправит к Козырькову нарочного с требованием немедля привести богадельню в надлежащий вид. Ну или хоть что-то сделать, дабы столичный чиновник завтра не слишком возмущался царящими в заведении разрухой и запустением.

— Много ль народу помирает? — продолжил допрос Копытман.

— Дык ведь помирают, — вздохнул городничий. — Все, как говорится, под Богом ходим.

— Небось от болезней?

— А по-разному! Вот, извольте полюбопытствовать, только давеча принесли очередную сводку за последний месяц. Наши священники записывают, кто от чего помер.