Это мысль успела промелькнуть перед тем, как человек с ножом наклонился, и воткнул клинок Прохоренко прямо под ключицу — неглубоко, на пару сантиметров, и принялся аккуратно ковырять, будто хотел проделать широкое отверстие.

— Аааа! Аааа! — Прохоренко завопил изо всей силы, надеясь, что его услышат охранники, стоящие у турникета банка, при всем при том осознавая, что никто его не услышит, даже те, кто находится в соседней комнате. Он сам потребовал сделать комнату звуконепроницаемой — так, на всякий случай. Мало ли что тут может происходить. Да и приятнее сидеть в тишине, чтобы не слышать бормотание сотрудников и шум с улицы.

— Итак, повторяю свой вопрос — кто убил мою сестру? — бесстрастно повторил мужчина, и кончиком ножа приподнял член Прохоренко, тяжело дышащего, побелевшего от ужаса — Сейчас я отрежу тебе член. Не весь, наполовину. Перетяну его,чтобы ты не истек кровью. Потом отрежу мошонку. Тоже перетяну. Потом начну резать на куски, отрезая каждый раз кусочек одного из не очень важных органов, чтобы ты жил как можно дольше. До тех пор, пока не расскажешь мне все.

Что у мужчины самое важное? Чего он боится потерять больше всего? Как заставить человека испытать ужас, заставить поколебаться самого стойкого, упорного? Нужно раздеть его. Любой, будучи раздетым догола, испытывает дискомфорт, чувствует себя незащищенным. И это довольно глупо, и даже смешно — будто одежда, надетая на человека, укроет его от грядущих неприятностей.

А если к этому добавить угрозу мужскому достоинству, если пригрозить отрезать гениталии — мужчину охватывает непередаваемый ужас, будто этот мужской орган важнее всего на свете. Важнее руки, ноги, носа.

Зимин знал все это из курса, преподанного во время обучения, и пользовался приобретенным умением не раз, и не два. Самые стойкие ваххабиты, смеющиеся в лицо "русским свиньям", текли как воск, когда угроза их гениталиям приобретала реальные очертания. Они выли, просили убить их ЦЕЛИКОМ, и рассказывали все, что требовалось от них услышать. Так что Прохоренко не был исключением — с его лужей мочи, натекшей под стул, с позывами к рвоте, с трясущимися губами, глазами, расширенными так, будто сейчас выскочат из орбит.

— Будешь говорить?! — тихо, фиксируя взглядом допрашиваемого, спросил майор, и чуть нажал острием финки на основание члена Прохоренко. Выступила капля крови, Прохоренко отшатнулся, насколько мог, и захлебываясь, брызгая слюной с остатками рвоты, быстро заговорил:

— Я не знаю точно! Могу только предположить! Кто убивал — я не знаю! Это не мои! Мы должны были кошмарить, деньги выжимать! Больше ничего! Нам не выгодно, чтобы она умерла! Это заместитель председателя акционерного общества отдал приказ! Головченко! Это он! Не знаю, что там вышло, но он дал договор, и по нему мы ее и кошмарили! Ничего больше не знаю, клянусь!

— Ты же ментом был, так? — безразлично спросил мужчина — Как тут оказался?

— Ментом, да! Я в ОБЭПе работал! Уволили — подкапывались под меня, взятку пришили! А Головченко меня отмазал, потом к себе взял! Это его агентство! На самом деле он всем тут рулит, а не председатель! Головченко!

— Где найти этого Головченко?

— Здесь, в банке, на третьем этаже!

— Как к нему попасть?

— Никак! Заранее записываться, иначе не пустят!

— И тебя не пустят?

— И меня!

— А если подумать?

— Аааа! Не надо! Не надо! Меня пустят, если я смогу его убедить, что очень нужно!

— Хорошо. А как думаешь, кто убивал мою сестру? Кто это организовал? Кто-то ведь занимается акциями, не сам же он ее вешал.

— Начальник охраны его, он из бывших спецов! Говорят — в ГРУ служил, в потом уволился и перешел к Головченко! Никто ничего про него не знает, но это точно он! Самойлин! Василий Самойлин! Бывший гэрэушник!

Николай оледенел. Неужели...он?! Васька?! Василий Самойлин, командир, место которого в группе он, Николай, и занял?! О Господи...чудны дела твои, Господи...зачем?! Зачем ты это делаешь?!

— Ты проведешь меня к Головченко.

— Они меня потом убьют!

— Не проведешь — тебя убью я. Сейчас. А может и не убью. Я порежу тебя на части — отрежу нос, уши, член, отрежу руки и ноги, и оставлю лежать бревном, и ты будешь жалеть, что я тебя не убил. Хочешь?

— Я проведу! Я проведу! Только гарантируй, что я останусь в живых!

— Конечно, гарантирую — легко соврал Зимин — Если все сделаешь, будешь жить. Главное — делай все, что тебе скажу. Понял?

— Понял, понял!

— Раз понял, надевай штаны, приводи себя в порядок. Если кто-то догадается, что я держу тебя под прицелом — первая пуля твоя. Мне уже терять нечего. Вытрись, умойся, и...без шуток. Завалю прежде, чем ты икнуть успеешь.

Зимин перерезал удерживающие Прохоренко путы, сделанные им из скотча, заранее приготовленным рачительным хозяином кабинета, и коллектор с облегчением растер онемевшие руки. Потом поморщился, потрогал рану на ключице, потер подсохшую струйку крови, спустившуюся до самого пупка и потрусил к комнате отдыха, где был душ и раковина со смесителем. Майор пошел следом, и стоя в дверях наблюдал за тем, как бывший мент морщаясь, вскрикивая омывает рану, смывает кровь и охлаждает в струе ледяной воды опухшую кисть руки.

— Пальцы, наверно, сломал! — страдальчески воскликнул Прохоренко, но Зимин ничего не ответил, глядя куда-то в пространство остановившимся, ледяным взглядом. Прохоренко закрыл кран, потянулся к шкафчику, за дверцей которой у него лежал снаряженный пистолет, но не решился его достать. Правая рука не работала, а левой нужно было еще передернуть затвор. Правильно сказал майор — нужно держать патрон в патроннике, а не заниматься ерундой! Идиот! Если бы пистолет был как следует снаряжен, этот вояка давно валялся бы на полу с простреленной башкой!

Прохоренко надел штаны, новую, чистую рубаху, предварительно залепив рану пластырем, и через несколько минут уже стоял перед своим столом, набирая номер внутреннего телефона.

— Михаил Федорыч, здрасьте! Можно к вам подняться? Вопросец есть! Просто великолепный вопрос! Срочно! Со мной спутник, один. Да, один. Зимин его фамилия. Хочет предложить великолепную инвестицию в бизнес! Наверняка, ага! Все, идем, скоро будем!

— Пусть начальника охраны пригласит — тихо предложил Зимин.

— И Самойлину стоит послушать — тут кое-какие вопросы по безопасности. Хорошо, через пятнадцать минут.

Прохоренко положил трубку, перевел дух, и почти весело посмотрел на Зимина:

— Все, договорились! Сейчас поднимемся наверх, и...ты меня отпустишь, да?

— Отпущу — согласился майор, и спокойно, с прищуром, спросил — Что, сука, предупредил, да?

Он коротко, без размаха ударил Прохоренко в печень, и тот осел, хватая воздух широко разинутым ртом.

— Какой код, тварь?! Каким кодом ты предупредил его?! "Просто великолепно", да?

— "Просто великолепно". Тебя там ждет засада — Прохоренко согласно кивнул, и задрал голову вверх, умоляюще глядя на мучителя — Ну ты же понимаешь! Я не мог иначе!

— Где кабинет Головченко? Что будет делать после предупреждения? — Николай навис над Прохоренко, коснувшись его брови острием финки — Эвакуируется? Спустится к машине?

— Зачем? Никто не сможет его взять! Сейчас Самойлин нагонит своих отморозков полон кабинет, Головченко спрячется в комнате отдыха — она бронирована, а когда тебя возьмут — появится оттуда, и будет смотреть, как тебя режут. Не ты первый, не ты последний! Он любит посмотреть, да и поучаствовать!

— Пошли — Николай дернул Прохоренко за шиворот, и тот взлетел, будто был сделан из картона — Выходим.

Они вышли, и Прохоренко вскрикнул, увидел, что случилось с оперативниками. Он снова побелел, как тогда, когда Зимин обещал отрезать ему гениталии.

Прохоренко был негодяем, но не дураком, и прекрасно понимал, что человек, сотворивший такое, не оставит его в живых. И при всем при этом, все-таки надеялся на чудо, например на то, что в кабинете Головченко Самойлин, зверюга почище этого парня, размажет майора по ковру тонким слоем дерьма. И тогда Прохоренко будет жить! Ведь не сам же он привел Зимина в кабинет! Притом — предупредил начальство об опасности! Сделал все, как полагается! Ведь зачтут же! Зачтут?

Зимин подобрал с пола еще один пистолет, взял из рук мертвого коллектора короткоствольный помповый дробовик. Проверил наличие патронов. По карманам коллекторов нашлись еще четыре магазина к "макарову", и с десятка два патронов с картечью для помповика. Рассовал все по своим карманам, не выпуская Прохоренко из вида, взял дробовик наперевес и бросил пленнику связку ключей:

— Открывай!

За дверью стояли пятеро встревоженных парней из числе работников колл-центра, и девушка — беловолосая, пухлая. Они встретили Прохоренко удивленными взглядами, ошеломленно поглядывая то на него, то на человека с дробовиком в руках, а когда раздался первый выстрел и упал один из парней — забрызгав кровью коллег — закричали, завизжали, бросились бежать под укрытие прозрачных пластиковых стен.

Зимин толкнул стволом онемевшего Прохоренко, и тот прошел к центру зала, шагая, как на расстрел. Но его в этот раз не расстреляли.

Зимин шел, ловя стволом фигуры мечущихся люди, и каждый выстрел его был в цель. По-другому быть и не могло. Заряд картечи гарантированно нашпиговывает незащищенное тело человека десятком свинцовым шариков, каждый из которых сам по себе — пуля. Не нужно особо и целиться. Не нужно задумываться — куда попадет. Все равно попадет. Все равно ранит, или убьет. Направил дробовик в сторону визжащего, мечущегося комка страха, нажал на спуск — готово! Как в игре. Как в кино. Но только — жизнь.

Если не убил сразу — всегда можно довершить начатое. Закон — не оставляй за спиной раненого противника!

— Аааа! — миловидная девушка в короткой юбке вскинула руки, будто они могли закрыть ее от свинцового дождя. Мелькнула мысль — может она и звонила Валюхе? Угрожала, обещала, что Нюську будут насиловать?

Выстрел! Оглушительный в замкнутом помещении, хлесткий. Запах сгоревшего пороха и крови. Руку девчонки срезало, как ножом. Вместо лица — кровавая каша.

Парень бросился вперед, замахиваясь стулом. Не добежал, развороченная грудь не способствует бегу. Задергался на полу, хрипя и булькая.

Беловолосая пухлая девица беспрерывно визжит, как свинья, которую тащат на забой. Выстрел прервал визг, и теперь слышен только клекот, свист выходящего из разорванной шеи воздуха.

Зимин шел, и методично расстреливал всех, кто был в комнате. Холодный, смертоносный, как Терминатор.

Да он и не был сейчас человеком. Бездумная машина убийства, никаких человеческих чувств. Не было их, чувств. Перед ним — мишени. Враги, которых нужно уничтожить, враги, которые превращают в ад жизнь мирных людей. "Бородачи", которых нужно убить, чтобы они не убивали мирных людей.

Да, он сошел с ума. Почти так же, как сходят обычные люди — потихоньку, годами, незаметно превращаясь из нормального человека в существо, рядом с которым трудно, практически невозможно жить. В существо, которое во всех окружающих видит врагов, подозревает всех от мала до велика в том, что они строят козни и желают ему смерти. Так, да не так.

Зимин сошел с ума тоже не сразу — годы стресса, контузия, смерть сестры — все это объединилось вместе, и то, что он сейчас делал, казалось ему правильным, и единственно возможным. Если бы после смерти Валентины прошло какое-то время, достаточное, чтобы он привык к мысли о ее гибели, если бы он только что не вернулся оттуда, откуда вернулся, и где жизнь не стоит и ломаного гроша — возможно, все было бы по-другому. Но случилось так, как случилось. И теперь изменить ничего уже нельзя.

Он добивал раненых ножом, глядя в тускнеющие глаза жертвы, и не испытывая ни малейшей жалости.

Когда резал горло очередной девушке — в ушах звучал голос той, кто звонил ночью, обещая отправить Нюську в турецкий бордель.

Когда убивал парней — не испытывал ничего, кроме удовлетворения хорошо сделанной работой, стараясь лишь не забрызгаться кровью. Впереди — самое главное, нужно пройти через турникет и не вызвать подозрения у охранников. Если это возможно, конечно. Если их не сочли нужным предупредить.

Когда Зимин закончил свое страшное дело, комната была залита кровью и усыпана телами мертвецов. В живых в ней остались только Зимин, Прохоренко, в полуобморочном состоянии подпиравший стену, да два десятка автоматических дозвонщиков, все посылающих, и посылающих свои ролики с угрозами на телефоны злостных неплательщиков, несчастных должников банка "Сельхозинвест".

Зимин бросил на пол опустошенный дробовик, не заботясь о том, чтобы стереть с него отпечатки пальцев. Зачем стирать, когда все и так ясно? Кто убил, зачем убил.... Весь след стереть невозможно. Теперь — одним трупом больше, одним меньше — никакого значения не имеет. Теперь он — маньяк-убийца, которого попытается уничтожить каждый полицейский, попавшийся навстречу.

Зимин вдруг осознал, что по большому счету и не надеялся уйти после совершения акции. Все эти осмотры территории вокруг здания банка, размышления о том, как ему следует скрываться от правосудия — лишь фикция. Обман самого себя. Подсознание прекрасно знало, что это дорога в один конец. Не зря ведь он оставил Нюське свою карту, сообщил ее пинкод, не зря написал завещание и оставил свои ключи от квартиры, захлопнув дверь, будто отрезая себя от прошлой жизни.

Зимин знал — назад он не вернется. И знал, что происходящее ненормально. Но ему было наплевать.

Когда у человека выдергивают из-под ног опору, он падает, если только не уцепится за что-то вокруг себя. Зимину цепляться было не за что. Его опорой была сестра, и Нюська — часть его семьи, единственный близкий ему человек. И защитить он мог Нюську только так. По крайней мере — ему так казалось.

— Где находится договор моей сестры с банком? — спросил он так же спокойно, как и убивал.

— У...у...у Головченко! — выдавил из себя Прохоренко, и судорожно вытер лоб — У меня только копия. Не заверенная. Все у Головченко.

— Тогда веди меня к Головченко — предложил Зимин, достал из кармана жилетки пистолет, клацнул затвором, снова сунул "макаров" в карман — Учти, я стреляю без промаха, из любого положения. Если что — первая пуля твоя.

Зимин достал из кармана связку ключей, отпер дверь, придержал ее, проскользнул в образовавшуюся щель. За ним вышел Прохоренко, еще бледный, но уже вполне приемлемый на вид. Мало ли, почему человек бледнеет — может с похмелья, а может его понос прошиб — какое кому дело? Вид — приемлемый для использования в виде ключа-отмычки, в виде пропуска. Сойдет!

— Нам назначено! — женщина, бедно, серо одетая стояла возле двери, сжимая в руке сумочку, достойную помойки, и смотрела на вышедших из двери Зимина и Прохоренко — Мы можем войти?

Рядом с ней мужчина в очках с дичайшими, толстенными стеклами в немодной оправе, седой, изможденный. На лице застыла вечная гримаса боли и страдания, будто изнутри его съедала какая-то болезнь. А может и съедала. Оба смотрели на Зимина и Прохоренка с испугом, будто ожидали, что их сейчас ударят.